В нашей Глодневской школе.
Вот в школе я учился хорошо. Так хорошо, что несколько раз до пятого класса висел на доске почета и даже фотография с той доски осталась в первозданном виде. Сняли с доски и отдали мне на память. Смотрю теперь на нее, а она, как мне кажется, даже школьной партой немного попахивает. Вот в этом третьем классе, как было положено, нас приняли в пионеры и меня избрали председателем совета пионерского отряда и у меня на рукаве появились две красные лычки. Я их сделал сам из красного шматка сатина, который нашел в маминой швейной машинке, и вложил внутрь полоску из картона. Отряд наш назывался имени Володи Дубинина, мальчика- пионера, героя великой Отечественной войны. А пионервожатой нам назначили девушку старшеклассницу, Аню Зинакову с улицы Коммуна. Дела наши партийные шли плоховато, если не сказать хуже. Я ни хрена не делал, партработой не занимался, беседы с пионерами не проводил, но с удовольствием ходил в строю на пионерский костер в Ближний лес. Там на большой поляне раскладывали хворост, поджигали и под аккомпанемент потрескивающих в огне ореховых веток пели пионерские песни. Кто умел, конечно. У меня ни слуха, ни голоса, поэтому я только слушал. По дороге трубил на пионерском горне, бил в пионерский барабан. Это у меня получалось лучше всех и мне жутко нравилось. Так что меня назначили официальным барабанщиком пионерской дружины. Это типа Иосифа Кобзона только с барабаном и не Москве, а в Глоднево и не в Кремле, а в старенькой школе, бывшей православной церкви. Хотя и в районный центр Локоть на пионерский слет иногда тоже приглашали. Но уже в четвертом классе я серьезно политически облажался. Тогда как раз разоблачили Берию Лаврентия Павловича. Сволочь он оказался, шпионом был, работал на английскую разведку. Шлепнули Берию сразу, как только разоблачили. Вот и мы с братом дома его портрет со стенки сняли и тоже провели над ним свой суд. Но, как говорится, не суди да не судим будешь. Пионеру в классе, да и не только в классе, надо было носить пионерский галстук, который в переполненном и душном классе сильно стеснял. Ведь на переменках все носились по коридорам, выбегали на улицу, успевали потаскать друг друга за грудки. И однажды я его снял и положил в карман. А он возьми да и высунься из кармана. И вот учительница, а ею у меня уже пятой по счету была Полина Павловна Осипова. Ох и крутая тетка была, это видно по фотографии. Среди учителей у нее было прозвище Салтычиха. Ее муж ветеринарный врач, личность для села значимая, что давало ей дополнительный стимул быть не как все. Вот увидела она мой галстук и хвать меня шкирку. Галстук из кармана вытащила и такой гвалт подняла, что все замерли в ожидании расправы. А учителя в то время иногда занимались рукоприкладством. Как раз за это, за рукоприкладство уже в первом классе была уволена моя первая учительница, орденоносец, имевшая несколько наград. Она частенько лупила указкой по стриженой голове какого-нибудь тугодума-двоечника, если никак он не мог взять в толк, что ему объясняет учительница. Но меня Полина Павловна не лупила указкой, она обозвала меня Берией и шпионом, предателем Родины и еще какими-то строгими словами. Но разошлась так, что я думал вот сейчас поведет она меня на край котлована, что был под стенами школы, и шлепнет, как Берию. Но мне все же повезло. Не шлепнула и даже наган из кобуры не стала вынимать. Но тут же собрали мой отряд и, конечно, скинули меня с должности. Причем единогласно. И тут я впервые увидел, что такое настоящая мужская дружба на фоне политических необходимостей. В дальнейшем таких наглядных уроков было полно. Все, больше я не председатель совета этого отряда. Но, слава Богу, наказание этим и ограничилось. Но удар был такой силы, что больше мне ни одной серьезной должности, кроме дежурного по классу, не предлагали. Если не считать, что в седьмом я стал членом учкома (ученический комитет), который занимался тем, что «лечил» на своих заседаниях учеников нерадивых, ленивых, хулиганистых. Председателем этого комитета был Александр Тимофеевич Сквороднев, в быту Саня Сквороднев. Он тогда учился в десятом, был отличником, хорошим математиком и исполнительным комсомольцем. Но и там через несколько заседаний Саня ни с того, ни с сего вдруг поднимает вопрос о том, чтобы рассмотреть мое поведение в школе. Какое поведение, в какой школе? Я оторопел. Опять хотят что-то пришить. Но сколько там ни ковырялись, вспоминали какие-то несерьезные выходки, особых преступлений не нашлось, свидетельских показаний собрать не удалось. Так беспартийным и жил. А когда закончил институт, мой солидный БИТМ, то с обходным листком пришел в комитет комсомола. Там деловая активистка Сима прежде чем подписать мой бегунок просмотрела свои списки и с удивлением уперлась в меня презрительным взглядом: "Как, ты не комсомолец? А как же тебе удалось прошмыгнуть мимо нас?" Да не шмыгал я, комсорг Сима, я просто прошел мимо. Мне хватило пионерии. И так случилось, что через несколько лет я эту Симу встретил снова. На этот раз, в Риге. Она работала в том же вузе, где я заканчивал аспирантуру-в РПИ. Я зашел по делам в один из отделов, там за одним из столов, как тогда в БИТМе, сидела та самая Сима комсорг. Услышав, что у меня лаборатория сварки, она поинтересовалась, нельзя ли ей в моей лаборатории заняться диссертацией. Оказалось, что для нее там нет вакансий. Она меня не узнала, но я ее не забыл. Ее фамилия была Ильина и лицо мне показалось очень похожим на проректора по учебной части моего института, фамилия которого была Ильин. Тогда мне стало понятно, как она оказалась здесь в институте, но не понятно, как брат не обеспечил ей подготовку и защиту диссертации. Ну, а во время смуты в конце восьмидесятых я встречал ее в поезде Рига-Воронеж. Она садилась в Смоленске с большими тюками каких-то товаров. Явно занималась челночеством. Тогда многие коллеги ученые, оказавшись на мели без финансирования, уходили кто сторожем на автостоянку, кто гардеробщиком в какое-нибудь общественное место. Доктора наук, профессора со своей кафедры я нашел в цехе за токарным станком. Моментально стали не нужны ни ученые, ни инженеры.