Церковь Рождества Богородицы в подмосковном селе Верхнее Мячково - совершенно особенная. Она не была разрушена в годы безверия и борьбы с «опиумом для народа». В ней не устраивали ни дискотек, ни лекций для безбожников. Церковь эта - ввиду того что стоит на совершеннейших выселках, не представлявших, вероятно, ни для кого какого-либо значимого интереса - даже не закрывалась в советское время. Молитва в этой церкви не прекращала свое звучание. В ней всегда молились о нашем народе (и за народ, в то время когда сам народ не делал этого). Поэтому удивительно ли то, что сейчас там особо молятся о нашей будущей Победе и о наших Воинах…
…Толстые своды, ровное мерцание свечей. Субботняя вечерняя служба. Размеренное пение хора, погружающее в собственные мысли.
Андрей, подай мне какой-то знак. В каком ты мире? Тут ли ты - или тебя уже тут нет? Ты ранен? Или в плену? Или бродишь где-то по лесам? Подай мне знак, чтобы я почувствовала, чем именно я могу тебе помочь. Чтобы я ощущала, чего вымаливать слезами у Господа для тебя.
-А уже шесть пятнадцать же есть? Вы не знаете?
Полноватая женщина средних лет, несколько суетливая и очень говорливая, буквально выдёргивает меня из моих мыслей. И мне бы впору рассердиться - да благодать вечерней молитвы и широченная, абсолютно детская в своей искренности улыбка женщины обезоруживают меня сходу.
Я просто оборачиваюсь на голос, приподнимая вверх брови от некоторой неожиданности вопроса.
-Просто, знаете, автобус то ходит, то не ходит, - полушепотом говорит женщина - и тут же продолжает читать молитву и креститься. Удивительно, как это у нее получается - вклинивать в священные тексты какие-то свои бытовые ремарки. Но ей это удается, надо признать.
-Я вас довезу, я на машине, - отвечаю я женщине, дабы пресечь все ее словесные треволнения на корню.
-Вот спасибо, какое ж вам спасибо, - женщина, кажется, радуется как дитя. Она обильно крестится и улыбается так, как будто бы я только что предложила ей как минимум лимузин для извоза.
Теперь женщина не отходит от меня. Всё, мы с ней как будто бы так и пришли вместе.
Служба заканчивается - и начинается молебен о Воинах.
-Сейчас будет молебен о Воинах, - говорю я на опережение, давая понять женщине, что я остаюсь еще и на молебен.
-А я всегда остаюсь на молебен о Воинах, когда он бывает, - охотно подхватывает мои слова женщина. - Я всегда молюсь о наших Воинах.
Вот так вот парочкой мы с этой женщиной отстаиваем молебен и после молебна прикладываемся - вместе - к иконе Богоматери. Женщина - в отличие меня - знает почти все молитвы. Поет она их громким, чистым и удивительно звонким голосом.
-А вам куда? А вы можете меня довезти до Центральной, а дальше там на круге свернете, - женщина семенит за мной, не переставая говорить.
Мы выходим из церкви под колокольный звон.
-Ой, какой звон! Ну какой же звон! - неподдельно восхищается женщина. - А вы знаете, что колокольный звон лечит? Вот вам что надо вылечить?
Я вздыхаю, улыбаюсь - и молчу.
-Нет, ну вы скажите, вы не стесняйтесь, я никому не скажу, - твердо обещает женщина, хотя я и так знаю, что вряд ли она сможет что-то кому-то рассказать обо мне, совершенно не зная ничего о том, кто я вообще такая.
Мы идем к машине. Я молчу, женщина перечисляет болезни, которые можно излечить колокольным звоном.
-Вы понимаете? Это же просто чудеса какие-то! - добавляет женщина, открывая водительскую дверь моей машины с явным намерением туда сесть.
-Вам туда, - я деликатно показываю ей на пассажирское сидение. Она, как говорила моя бабуля, всполохивается (вскидывает руки, качает головой - в общем, приходит в некоторое эмоциональное волнение) и поспешно бежит к противоположной двери. Обегая машину, женщина вновь обращает внимание на громкий колокольный звон, замирает - и как будто бы даже забывает, что мы уже собрались уезжать.
Я завожу двигатель, аккуратно подъезжаю к женщине - и показываю: садитесь, пора ехать.
В машине, прежде чем окончательно выдвинуться в обратный путь, мы с женщиной еще некоторое время боремся с ремнем безопасности, который она никак не может застегнуть.
-Я, вы знаете, почти и не езжу на этих машинах-то, - говорит женщина, пытаясь нащупать пряжку ремня. - Я поэтому и не знаю, где у него тут чего торчит-то, у этого ремня.
Наконец, ремень побежден. Мы едем.
-А вы часто молитесь о Воинах? - спрашивает женщина.
-У меня любимый человек воюет, - отвечаю я, глядя на дорогу.
-Ой-ёй-ёй-ёй-ёй, - причитает женщина. - Как вам тяжело. Я всегда молюсь о Воинах, все молитвы о них читаю. Я сейчас перечислю вам, кому нужно молиться о Воинах…
…Телефонный звонок. Звонит мой друг, воюющий вот прямо сейчас на фронте.
-Ира, я буду продолжать искать Андрея. Его нет в списках погибших и раненых. Есть предположение, что он мог быть ранен при обстреле и попасть в плен. Слышите?
-Слышу… Это… Такой себе вариант, - говорю я. Голос предательски дрожит, выдавая мои слёзы.
-Ира, я понимаю, - отвечает мой друг. - Это такой себе вариант… Но это пока что предположение. Я продолжу его искать. Обязательно.
-Спасибо, - говорю я каким-то сиплым, сдавленным, совсем не своим голосом.
-Будем на связи, - резюмирует мой друг. - Здоровья вам, Ира.
-…А про работу молятся Спиридону, - продолжает рассказывать женщина. - И вот его отец - он, к сожалению, умер очень рано. А брата я застала. Они мне рассказали об этом.
Я понимаю, что безнадежно упустила нить текущего рассказа женщины - и мне остается лишь дождаться ее новой истории.
-А ваш любимый человек - с ним всё в порядке на фронте? - вдруг спрашивает женщина.
-Он сейчас числится без вести отсутствующим, - отвечаю я. - Я не знаю, что с ним и где он. Я молюсь за него.
-Ай-яй-яй-яй, - качает головой женщина. - У меня аж ноги отнялись. Как его зовут? Я буду за него молиться.
-Воин Андрей, - отвечаю я.
-А вас как зовут?
-Ирина.
-Ирина, я буду молиться за Воина Андрея, - отвечает женщина. - А меня зовут Светлана. Вы знаете, это Господь нас сегодня свёл. Вам точно надо ехать в Сретенский мужской монастырь. Вот, наверное, мы с вами сегодня встретились, чтобы я вам это сказала. Езжайте туда. Там день и ночь молятся о наших воинах! Закажите там Сорокоуст за Андрея. И там они дважды в день - представляете? - будут упоминать в своих молитвах имя вашего любимого. Это, можно сказать, не сорок раз будут читать, а восемьдесят! Представляете? Вот вы мне сейчас сказали - и я буду за него молиться. А если вот так вот тридцать-сорок человек молятся, то они, поверьте мне, вымаливают! Поверьте мне! Например, недоношенных младенцев так вымаливают, если все вместе молятся…
…Октябрьский вечер четверга. Мне нужно выйти по делам. В кои-то веки - пешком. На улице - зябко, морозно. И вдруг я понимаю, что очень хочу надеть толстовку Андрея Иваныча, которую я чинила в августе, когда гвардии рядовой был в отпуске.
-Андрей, я завтра же отремонтирую молнию на твоей толстовке, - говорю я гвардии рядовому, провожая его из отпуска на фронт.
-Завтра необязательно, - с улыбкой отвечает Андрей Иваныч. - Она все равно мне пока что не понадобится.
Я мотаю головой: мол, нет, завтра починю. Гвардии рядовой гладит меня по голове, продолжая улыбаться:
-Ну тогда ремонтируй, ты же упрямая. И только не плакай, ладно? Очень прошу тебя.
Слезы рекой текут у меня по щекам, и меня не хватает даже на то, чтобы сказать что-нибудь остроумное про «не плакай». Потому что никто, кроме гвардии рядового, так нежно и ласково не произнес бы это «не плакай», как это сделал он. И я просто покорно киваю головой, молча вцепившись в него. Как будто бы предчувствуя, что впереди нас с ним ждут тяжелейшие испытания.
И вот теперь я иду по улице в огромной, мне не по размеру, толстовке гвардии рядового, а сам он - где-то. И я совсем не знаю, где он. Я не знаю даже, жив ли он. Доподлинно известно только одно: что его нет там, где он должен быть. Всё.
-Андрей, дай мне хоть какой-нибудь знак, ну подскажи, - снова и снова проговариваю я про себя. - Я должна услышать тебя, почувствовать тебя.
В этот момент звонит телефон. Папа.
-Мы в субботу заедем к вам, - говорит мне папа.
Суббота. Суббота…
-…И вот Ксения Петербуржская стала ходить в одежде своего мужа, он, кстати, тоже у нее был военный, - говорит Светлана. - Вот насколько она его любила. И не только она, кстати. Досифея тоже, например, ходила в одеждах мужа в знак любви и верности.
Я не успеваю подумать о том, как так получилось, что вот эта вот незнакомая женщина так точно уловила мои мысли и чувства, как Светлана говорит:
-А вот тут меня, пожалуйста, высадите. Дальше уж я сама.
Я высаживаю Светлану, и на прощание она осеняет меня крестным знамением и говорит:
-Я буду молиться за Ирину и Андрея. И вы, если можно, молитесь за меня.
И всё. Будто бы этого концентрата жизненных историй, этого флакончика с самой жизнью и не было рядом. Ушла - и растворилась в темноте субботнего вечера.
А я еду дальше. Улыбаюсь сквозь слезы (которые уже не перед кем сдерживать) - и говорю в темноту:
-Андрей Иваныч, это твой знак, что ли?
И вдруг, в какой-то совершенно тихой тишине, я как будто бы слышу знакомый голос: только не плакай, ладно? Очень прошу тебя.