Как известно, одним из главных аргументов в пользу введения единого госэкзамена было устранение субъективизма учителей в оценке качества обученности школьников. При этом тот факт, что «человеческий фактор» экзаменаторов был заменён не менее субъективным фактором составителей тестоподобных заданий, разумеется, никого не волновал и, похоже, большинству даже не приходил в голову. Между тем для специалистов совершенно очевидно, что в области социогуманитарного знания «единственно правильные» ответы возможны отнюдь не всегда.
Читая задания ЕГЭ по истории и обществознанию, не раз сталкивался с ситуацией, когда правильными признаются ответы, на мой взгляд (доктора философских наук и академика Российской академии образования), сомнительные или даже абсолютно неверные. При устном экзамене выпускник мог бы аргументировать ту или иную позицию, тогда как в случае ЕГЭ он должен не столько продемонстрировать погружение в проблему, сколько угадать ответ, который тестологи считают правильным. Другими словами, с помощью ЕГЭ образование можно обесчеловечить, но решить поставленную задачу устранения субъективизма практически невозможно.
На протяжении более 20 лет я отстаивал точку зрения, что вреда от ЕГЭ много больше, чем пользы. Не повторяя прежних аргументов, приведу ещё один: ЕГЭ — безусловный враг воспитания, более того, «очеловеченного» образования вообще.
Во-первых, ЕГЭ есть выражение недоверия к учителю и прямо сказывается на понижении его статуса. Школьные учителя отстранены от аттестации своих учеников, тогда как преподаватели вузов представлены в комиссиях по защите дипломов. Другими словами, выпускники школ поставлены в этом смысле в более жёсткие условия, чем завтрашние инженеры, учителя или юристы. Концепция ЕГЭ признаёт учителя, в отличие от тестолога, либо заведомо некомпетентным, либо неспособным к объективности, либо предрасположенным к коррупции. Дети не могут не чувствовать этого отношения государства к их наставникам. Между тем любой экзамен — это лотерея, а потому учёт предыдущей работы ученика означает не субъективизм, но более объективную оценку результата.
Во-вторых, существует ещё одна причина снижения роли учителя в школе и его ценности в глазах учеников — подмена образования репетиторством. С одной стороны, согласно социологическим данным, более 50% учеников 9—11-х классов, около 70% одиннадцатиклассников готовятся к ЕГЭ с репетиторами, а в крупных городах — 90% и более. С другой стороны, стремясь обеспечить своим ученикам достойные результаты ЕГЭ, учитель вынужден всё больше и больше из «инженера детских душ» сам превращаться в репетитора — концентрироваться на тех разделах курса и тех типичных заданиях, с которыми выпускнику, скорее всего, придётся столкнуться в ходе сдачи ЕГЭ. Понятно, что в таких условиях вопросы воспитания отодвигаются на второй, если не на десятый, план.
Разумеется, есть репетиторы, которые входят в роль педагога и стремятся развить способности детей. Но в массе своей отношения репетитора и репетируемого — это те самые услуги, против которых на словах сейчас высказывается подавляющее большинство политической элиты. Однако на деле через систему обесчеловеченного образования эта элита всё более превращает личностные отношения учителя и ученика в функциональные, «живое» образование в «мёртвое».
Если мы действительно хотим, чтобы школьники не бросались друг на друга или на своих учителей с молотками и ножами, пора вспомнить мудрость знаменитого фильма «Место встречи изменить нельзя»: преступность будет побеждена только в Эру Милосердия. И утвердить в образовательной политике формулу Яна Амоса Коменского: сначала — любить, потом — учить!
В День учителя педагоги, конечно, услышали от власти очередное объяснение в любви, но многие при этом лишь грустно улыбнулись: лучше бы помогли материально… На неделе будет серия публикаций с анализом по итогам образовательной политики последнего времени.