Эта короткая история случилась в 1960е годы – годы бурного роста промышленности. Сегодня такой специальности, скажем так, днем с огнем поискать, а тогда калькировщицы составляли заметную долю женской части производственных коллективов. Они зачислялись, порой, на самые разные должности (от лаборанта до инженера), но всем была понятна специфика их профессионального предназначения. Для читателя далекого от техники полагаю не лишним вкратце описать данную профессию. Это теперь – компьютерная графика, а чертежи деталей и узлов могут быть размножены в любых количествах без проблем. В те же годы чертежи, сходившие с кульманов инженеров-конструкторов, направлялись калькировщицам, которые накладывали на них прозрачную бумагу, называемую калькой, и тушью обводили начерченное, создавая копии-оригиналы, с которых снимались уже многочисленные светокопии. Разным уровням сложности чертежей соответствовали разные уровни квалификации калькировщиц (или наоборот). В нашем случае речь пойдёт о наивысшей квалификации. Представьте себе продольный разрез двигателя, включающий в себя десятки или сотни деталей, изображённых на чертеже, площадью, порой, до квадратных метров. Калькировщицы, способные выполнить такие масштабные, насыщенные множеством сложнейших элементов копии, составляли золотой кадровый фонд солидных КБ Союзного значения; они были лично знакомы с главными и генеральными конструкторами.
А произошла эта история в небольшом промышленном городе Р, на большом градообразующем предприятии, отдел главного конструктора которого готовился к защите и сдаче важного государственного проекта. Прекрасно помню атмосферу праздника подобных мероприятий, когда уже накрыты столы, все ждут торжественного выноса огромной светокопии, которую несколько техников раскрашивают для наглядности цветными карандашами в соседней комнате, а в воздухе витает таинственный праздничный шёпот: «Красют, красют!»
В данном же случае в отделе главного конструктора обе калькировщицы высшей квалификации год назад вышли на пенсию, а молодые до нужного уровня ещё не доросли. Так в Р из Москвы была командирована Полина Евгеньевна Донина – тридцатишестилетняя одинокая женщина, в общем-то обычной неброской наружности; одна из тех, которые вынесли себе пожизненный приговор полного и всестороннего несоответствия мужским предпочтениям. Поселили Донину в номере заводской гостиницы для командированных; это была распространённая практика в подобных городах, куда направлялись специалисты разных профилей. Ходили байки-анекдоты, будто в Москве направляемым специалистам объясняли, что надо спросить, где находится салон-парикмахерская, а закрытое (военное) предприятие расположено напротив, разумеется, без вывесок и табличек. На месте же им радушно и словоохотливо рассказывали о самых коротких путях, а в завершение заговорщически сообщали, что слева будет серое здание секретного завода, а салон-парикмахерская как раз наротив.
Полина Евгеньевна приступила к работе и уже через пару часов стало ясно, что её квалификация позволяет ей уложиться в месячный срок командировки без продления. По всем вопросам рекомендовано было обращаться к инженеру Марине Андреевне Кравцовой – приятной общительной женщине лет пятидесяти. Так Полина временно (на тридцать суток) влилась в славный коллектив конструкторского бюро завода. Попадая в различные КБ, я отмечал замечательное своеобразие царившей в каждом из них атмосферы. Конечно, люди есть люди, всё было: и идиллические симпатии, и крепкие дружбы, и завистливые козни, и служебные романы, но главное, без сомнения, заключалось во всеобщем понимании и ощущении нужности и востребованности данного коллективного труда, когда то, что спроектировано, так или иначе получит своё материализованное воплощение в металле, а значит ни для кого здесь мелочей нет и быть не может. Всё это так, однако, сей героический труд в буднях представлял собой калейдоскоп, порой, презабавных картинок. Взаимоотношения между мужским и женским всегда вызывают особый интерес; нет, о любви речь пойдет чуть дальше, здесь же не могу не исполнить кратчайший и трогательнейший этюд о близких моему сердцу Елизавете Степановне и Иване Владимировиче: их кульманы, как и они сами, тридцать лет стояли рядом; двадцатипятилетними инженерами пришли они в конструкторское бюро; за их длинную совместную технарскую жизнь сколько было тёплого внимания друг к другу; сколько пуговиц к плащам и пиджакам Ивана Владимировича было любовно пришито Елизаветой Степановной; сколько противных чертёжных работ было выполнено Иваном Владимировичем за Елизавету Степановну в периоды её слабого самочувствия; каждый из них изведал свою любовь и образовал свою семью, никто из них не изменил своей любви и не покусился на любовь чужую; вместе с тем, мир не знал двух сердец более заботливых и внимательных, более верных и преданных друг другу!
Командированная в первый же вечер после работы записалась в городскую библиотеку и запаслась классикой. У Кравцовой она узнала, что в городе есть неплохой драмтеатр, что он откроет новый сезон первого сентября, то есть, через три дня, в которые в ДК состоятся два гастрольных концерта; правда, известных артистов Мосэстрады, как в прошлом году, не будет, а будет концерт оркестра народных инструментов из Ленинграда и концерт каких-то певцов из Свердловского оперного театра.
На второй день у Дониной возникли вопросы по штриховкам и Кравцова привела к её рабочему месту инженера Колесникова Николая Сергеевича – стройного красавца выше среднего роста. Колесников, картинно почесав затылок, признался, что по штриховке у него всегда проблемы и теперь одна надежда на мастерство Полины Евгеньевны. Донина, в совершенстве владея всеми необходимыми ГОСТами, лишь уточнила пожелания автора, оговорив с ним организационные моменты на будущее. Когда он ушёл, Марина Андреевна доложила, что Колесникову тридцать один, что был женат, но два года как разведён, что все незамужние по нему сохнут, а он преспокойно холостякует, не удостаивая вниманием никого, кроме своей собачки Зюли; Полина холодно заметила, что ей-то уж об этом знать и вовсе ни к чему.
Вечером она увидела Колесникова среди зрителей в Доме Культуры. Очень хороший баритон исполнял в первом отделении романсы Глинки, во втором – Чайковского. В Москве она регулярно посещала театры и концертные залы и здесь, обнаружив местные очаги культуры, решила не лишать себя привычных радостей. Первые дни в командировках всегда неуютно: весь день с едва знакомыми людьми, а вечером скучаешь по дому и близким. В Москве остались её близкие: семья старшего брата с девочками-близняшками и подруга Леночка – школьный преподаватель литературы; здесь же Полина либо читала в гостинице или в парке, либо посещала Дом Культуры или драмтеатр. Странное дело: вечерами в зрительных залах она регулярно встречала Колесникова, но более никого из новых знакомых. Он вежливо раскланивался, но в общение не вступал. Их производственные отношения сложились на редкость конструктивно и продуктивно: ежедневно, ближе к концу рабочего дня Николай, забегая минут на десять, снимал появившиеся вопросы, попутно выражая восхищение высочайшим классом исполнения его небезупречных произведений.
Однажды, после рабочего дня Колесников прогуливался с Зюлей по парку и, увидев на скамейке Полину с книгой в руках, подошел и присел рядом.
- Можно? – спросил он.
- Конечно, - устало улыбнувшись, ответила она, - что это за чудо?
- Это чудо называется Зюля.
Надо сказать, что Зюля в самом деле была чудо, то есть, из тех маленьких собачек, чей нрав выражает постоянное неуемное дружелюбие и преданность по отношению ко всему роду человеческому, а выражает она это главным образом при помощи хвоста, колебания которого, как по частоте, так и по амплитуде, помимо умиления, вызывают и обоснованные опасения относительно безаварийности столь бурного процесса.
- А её можно погладить? Она не укусит?
- Она не умеет этого делать.
Зюля радостно повизгивала при каждом прикосновении Полины, которая, вдруг, спросила:
- Николай Сергеевич, а почему на вечерних культурных мероприятиях я кроме вас не встречаю других знакомых?
- Видите ли, технари, они тоже бывают разные; мне родители с детства прививали вкусы классического характера (сам я из Питера), здесь же обожают эстраду, ну это ведь тоже замечательно; в конце концов, ничего нет страшного, что таких, как мы с вами, -меньшинство. Послушай, Поля, давай на ты, мы же не на работе.
- Давай на ты.
Сентябрь стоял на редкость солнечным и теплым, их встречи стали случаться снова и снова. Они шагали по аллее, он предлагал руку, она легонько опиралась, Зюля радостно вертелась у них в ногах, беседа простая и свободная текла неспешно и приятно. Полина удивлялась, не узнавая себя, - ранее всегда осторожную и настороженную. До чего же здорово, оказывается, просто так идти под руку с красивым сильным мужчиной. Он провожал её до гостиницы, а возвратившись домой, нередко отмечал, что продолжает думать о ней и на душе становилось легко и покойно. На заводе она казалась строгой, сосредоточенной, целиком поглощенной своей работой, которую выполняла (кстати) только личными инструментами. Её красивые руки совершали быстрые, простые, и вместе с тем, экономные действия; весь облик её источал спокойную уверенность. Творческий процесс уже сам-по-себе выглядит красиво; позы же и движения мастериц-калькировщиц, несмотря на серьёзность рабочего процесса, не волновать мужские взгляды не могли. В такие минуты Полина казалась Колесникову воплощением изящества и женственности. Вечером же она являлась ему чуть застенчивой, чуть растерянной, но очень, очень домашней. Он вспомнил, как рассказал о недавнем приезде мамы, о том, какие нежные куриные грудки она умеет готовить, а у него они получаются сухими и жёсткими. А Поленька принялась в подробностях излагать технологию тепловой обработки куриных грудок, какие специи должны быть в доме. Она, вдруг, порой, на несколько минут, словно замыкалась, как будто что-то грубо-несправедливое царапало её сердечко, и ему приходилось вновь долго и спокойно её разговаривать, чтобы нежные благодарные искорки снова блеснули в этих больших доверчивых глазах. Полина явно нравилась Николаю; в первой семье он досыта наелся и радостей, связанных с дивной красотой юной супруги, и какой-то постоянной суетной неустроенности, связанной по-видимому с тем же. Нынешнее его прекраснополое окружение представлялось малоинтересным по двум важнейшим в его представлении о семье параметрам: отношению к домашнему уюту, и к культуре.
«А Поленька верной женой будет; немного постарше, ну и что же, может оно даже к лучшему, и ребёночка родить успеет.» - так рассуждал Николай. А что же Поленька? Бедняжечка! Она ведь тоже, и уже постоянно думала о нём. Но, если он свои думы считал нормальными, а вырисовывающиеся из них мечты и предположения вполне допустимыми, то она свои думы объявляла запретными, а вырывающиеся из них против воли сладкие грёзы, считала безжалостной пыткой, приговором, когда все двенадцать присяжных единодушно произнесли: «Виновна! – Втюрилась!».
Работа практически подошла к концу; оставались простейшие операции вроде рамки, штампа и списка технических условий. На днях главный конструктор привёл к ней всю команду, чтобы разом поставить тушью подписи в штампе. Вечером по случаю этого события состоялось что-то вроде промежуточного банкета; настоящее торжество, упомянутое выше, было впереди. Сидя за столом рядом с главным конструктором и Кравцовой, Полина, не найдя Колесникова, поинтересовалась и получила ответ, что он на два дня уехал на полигон.
Первая, по убеждению Полины Евгеньевны Дониной, единственно правильная мысль приказывала немедленно уехать и всё забыть. Страшная беда заключалась в осознании этой, в общем-то, сильной и волевой натурой абсолютной беспомощности и зависимости быстро раскисающей в любовных грезах Поленьки от так жутко желанного и недосягаемого Коленьки, такого молодого (не то, что она) и такого прекрасного (не то, что она). Она плохо спала и плохо ела, и не могла ни читать, ни приобщаться к городской вечерней культуре, но лишь слонялась по номеру гостиницы по причине, как на грех, одождливевшей погоды. «Кем он меня считает? Да никем, уехал, даже не сказал. А кто с Зюлей гуляет? Могла бы и я, но он не предложил. А может, я все это придумываю? Но ведь говорил же он приятные слова, но ведь были же приятные прикосновения. Ах, Господи, скорей бы уж он приезжал и как-то всё разрешилось.» - так думала несчастная Поленька, а мучительные часы медленно и тягостно ползли и ползли. На заводе сообщили, что Колесников приезжает завтра вечером. Промаявшись третью ночь, она под утро заснула, а очнулась уже в половине десятого. Работа была сделана; до конца командировки оставалось ещё двое суток. Окончательно выбитая из колеи, не осознавая, что делает и чего ждёт, она весь день бродила по городу. В половине восьмого она подошла к его дому. Неделю назад, провожая её из драмтеатра с «Горя от ума.», он показал, где его окна, а она смутилась: вдруг позовёт, что делать? Но теперь окна были темны, значит он ещё не приехал. Промаявшись по улицам чужого города ещё два часа, она вновь подошла к его дому. В окнах горел свет. Она не понимала, зачем здесь стоит, но какая-то сила удерживала её и не отпускала.
В голове всё смешалось и, вдруг, - страшная в своей ясности мысль: когда человек один, свет горит или в комнате, или на кухне, но свет горел и там, и там, значит он не один. Текли слёзы, стал накрапывать дождь, а она, несчастная и продрогшая, всё стояла и стояла. Редкие прохожие заставляли отрывать взгляд от его окон, но потом он снова и снова поднимался туда, к нему. Неожиданно свет в квартире погас. Побежали мысли: лёг спать? Так рано? Один? Дождь усиливался; она продолжала стоять на другой стороне улицы и смотреть на внезапно погасшие окна. Через минуту из подъезда выбежал Колесников и, раскрыв зонт, быстрым шагом пошел по тротуару.
«Николай Сергеевич!» - не узнав своего голоса, окликнула она. Колесников замер, но быстро сориентировавшись, подбежал к ней с непонятным и странным для неё вопросом: «Куда ты запропастилась?» Через мгновение он, взяв за руку и держа над ней зонт, уже тянул её в подъезд, где, взглянув на неё внимательно, всё понял, а поняв, повёл в квартиру. Зюля, радостно повизгивая, прыгала и вертелась вокруг; а у влюбленных началось, ну вы понимаете…, началось всё то, чего давно все мы от них ожидали, но о чем я совершенно не умею рассказывать по причине полного отсутствия таланта соответствующего профиля.
А потом она отогревалась, принимая заботливо приготовленную им хвойную ванну и, лежа под толстым слоем пены, с интересом слушала, как он, несколько дней назад был срочно «отловлен» военными и увезён на испытательный полигон, не имея возможности сообщить, но, успев прихватить с собой Зюлю, как, вернувшись сегодня в десять утра, направился к ней в гостиницу, а затем в её поисках тщетно весь день мотался по городу и в восемь вечера обследовал зрительные залы.
Что было дальше? Дальше было счастье. В партхозруководстве города Р и на заводе уже было «раскатали губу» на Московскую техно-примадонну, но Москва решила иначе (таких спецов не отпускали), оттяпав заодно у них и перспективного инженера-конструктора. А счастье получило Московскую прописку; было и рождение сыночка, и получение новой квартиры, в которой, как говорят, и сегодня проживает счастливая семья Колесниковых.