ПРЕДЫДУЩИЕ ПУБЛИКАЦИИ ЦИКЛА "ЧТО ЧИТАЛИ 200 ЛЕТ НАЗАД?" - В ИЛЛЮСТРИРОВАННОМ КАТАЛОГЕ "РУССКIЙ РЕЗОНЕРЪ" ИЗБРАННОЕ
Всем утра доброго, дня хорошего, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute, или как вам угодно!
Прежде чем продолжу нашу антологию, хотел бы объясниться - для чего я выделил финальную фразу традиционного канального приветствия... Не в моих правилах брюзжать на престранный пресловутый "алгоритм Дзена", с неслыханной щедростью награждающий публикации "РУССКАГО РЕЗОНЕРА" показами, исчисляющимися жалкою парой сотен, а иной раз и в несколько десятков. Также не стану сетовать на читательское равнодушие к поднятой в цикле теме - тем более, что я, приступая к ней, не нашёл в Сети ни одного подобного исследования! Вот уж и правда - "или как вам угодно"! Не будь ваш автор столь законченным перфекционистом, вероятно, следовало бы попросту забросить и тему (да и сам канал) уже минувшей осенью. Однако, я попросту сделаю вид, что ничего из перечисленного меня вовсе не беспокоит, припомню одну из любимых своих максим, насчет того, что "быть патрицием имеет то неудобство, что иной раз надо вести себя как подобает патрицию", и продолжу... А уже с наступлением Нового года всерьёз поразмышляю над сложившейся ситуацией...
Итак, любезнейший немногочисленный читатель, признаюсь: этой главы в нашем цикле вообще не намечалось, сим декабрём "Что читали 200 лет назад" должно было абсолютно логично завершиться, но (опять же мой проклятый педантизм!) я вдруг подумал, что без ещё одного журнала общий пейзаж "толстой" журнальной периодики первой трети XIX века был бы досадно неполон. И не то чтобы наш сегодняшний предмет оказал какое-то сильное влияние на умы и нравы тогдашней публики... вовсе нет. Но, прежде всего, он скреплён с этой цепочкой из людей и томов именем... Пушкина. Пушкина, который уже со времён южной ссылки, особенно с Одессы, грезит собственным журналом.
Предоставим слово младшему брату героя предыдущей главы - издателя "Московского телеграфа" Николая Полевого - Ксенофонту.
... Я воротился домой почти с убеждением, что Пушкин за что-то неприязнен к "Московскому Телеграфу", или, лучше сказать, к редакторам его. Но за что же? Не сам ли он признавал Московский Телеграф лучшим из русских журналов? Мог ли остановиться Пушкин на мелочных недостатках его, и за них отвергать достоинства его, как делали пристрастные враги?
Вскоре услышали мы, что Пушкин основывает свой журнал, "Московский Вестник", под редакцией г. Погодина и при участии всех членов бывшего общества Раича, всех недовольных "Московским Телеграфом".
Это объяснило нам многое в недавних отношениях его с нами, особливо, когда стали известны подробности, как заключался такой странный союз. В самом деле, странно было, что этот сердечный союз устроился слишком проворно, и сближение Пушкина в важном литературном предприятии с молодыми людьми, еще ничем не доказавшими своих дарований, казалось еще изумительнее, когда во главе их являлся г. Погодин!
Сперва надобно прояснить - можно ли вообще верить на слово К.А.Полевому, тем паче - в мемуарах, писанных много позже смерти поэта и самого редактора "Московского телеграфа"? Вспомним хотя бы поздние "ревизионистские" промемории князя Петра Андреевича Вяземского, в которых он, пользуясь исключительной памятью и положением "последнего из могикан", трактует круг своего общения давно ушедшей Эпохи, скажем так... несколько "со своей колокольни"! Однозначного ответа тут быть и не может. Без сомнения - воспоминания Ксенофонта Полевого любопытны до такой же степени, до какой могут быть любопытны вообще всякие свидетельства о Пушкине, написанные к тому же весьма недурным языком и весьма же убедительно. Основным рефреном их может быть фраза - "Ума не приложу, за что же Пушкин так не взлюбил и брата, и журнал?!.." Впрочем, на эту тему мы говаривали последние года три изрядно! Здесь куда более интересно то обстоятельство, что, приехав из ссылки в Москву, Пушкин едва не с головою кидается в создание альтернативного "Телеграфу" продукта - "Московского Вестника"!
- "... Пушкину было очень кстати получать большую плату за свои стихотворения, напечатанные в журнале, покорном ему во всех отношениях, и в этой-то надежде он имел новую причину отдалиться от "Московского Телеграфа", который не платил и не предлагал ему ничего за его сотрудничество, потому что, до 1825 года, так поступали все журналисты. С этого года, г. Греч первый начал платить за труд постоянных своих сотрудников, но все еще не за стихи, которые всегда составляют роскошь журнала и не придают собственно ему ни малейшего достоинства. Не постигая этого, издатель и сотрудники "Московского Вестника" ликовали, что могут получать барыши от своего журнала, и под эгидой Пушкина ратоборствовать, как им угодно, особенно против "Московского Телеграфа"..."
Существовала ли вообще всячески трактуемая Ксенофонтом Полевым "теория заговора" противу "Московского телеграфа"? Пожалуй, что и да... Журнал Полевых выглядел явным тяжеловесом на поле битвы тогдашней литературной и критической периодики - особенно по сравнению с царствовавшими там ещё не так давно, до 1825 года легковесными папийонами с жалкою тысячью подписчиков. И следующий, совершенно логичный вопрос: не убедительный ли опыт "Московского телеграфа" с личным другом (ну, давайте хоть для упрощения назовём Вяземского и Пушкина "друзьями") князем Петром Андреевичем в качестве движителя и каким-то, мало о чем разумеющим и позволяющим себе судить обо всём купчишкой во главе, залучил поэта в стан "Вестника"? Очень похоже на то!
Предлагаю завершить чтение мемуаров Полевого, касаемых "Московского вестника", а далее - рассмотреть сей предмет с других точек зрения.
- ... Расчёт Пушкина на новых друзей его оказался неверен во многих отношениях. Московский Вестник не понравился публике с первой книжки, и с каждой новой книжкой оказывался ребяческим предприятием, недостойным внимания. Не спасли его и стихи Пушкина, хотя их было там много. Такой неуспех был новым торжеством для "Московского Телеграфа" и только утвердил за ним первенство в русской журналистике. И не могло быть иначе. "Московский Телеграф" был журнал, орган известного рода мнений, касавшийся современных вопросов, а "Московский Вестник" оказался, как и другие современные журналы, сборником разнородных статей, иногда хороших, но чаще плохих, потому что хороших писателей никогда не бывает много, и невозможно завербовать их всех в свои сотрудники: поневоле придется наполнять журнал, чем попало... Участь "Московского Вестника была решена". Пушкин вскоре охладел к нему вместе с публикой. Правда, что еще несколько времени он, в письмах своих, старался ободрять издателя "Московского вестника" и хвалил не в меру его главного сотрудника... милого нашего Шевырева; но это не могло быть искренно, всего скорее было вызвано обиженным самолюбием и разочарованием в прежней уверенности, что публика станет платить оброк одному имени Пушкина.
Зайду издалека. В процессе давнего уже чтения на страницах "РУССКАГО РЕЗОНЕРА" дневников Вигеля набрёл на такой факт. И Вигель, и издатель "Московского вестника" историк, профессор Московского университета Михаил Петрович Погодин, оба были страстными собирателями древностей, оба владели значительнейшими коллекциями. Вот только под занавес жизни нелюбимый всеми мизантроп Вигель передал своё собрание литографий в дар тому самому Московскому университету, где до 1844 года преподавал Погодин, а сам профессор своими сокровищами распорядился несколько иначе, в том же 1852 году (т.е. практически одновременно с Вигелем) запродав их Николаю I за 150 тысяч рублей. Уже тогда что-то неприятно царапнуло... Нет, дарить или продавать - дело всякого, разумеется, но какой-то "осадочек" остался. Вот тебе и "друг Пушкина и Гоголя", карамзинист и норманист, "русский самородок". Впрочем, как у всякого, вышедшего из самых низов, у Погодина изрядный практицизм был в крови: уже в 1830-м, не достигнув даже 30-летия, он покупает собственный (и весьма немалый) каменный дом на Мясницкой, а с "чрезмерной жилплощадью" распорядился вполне по-хозяйски: стал сдавать её внаём.
Поправок немедленных дом требует немного, а по времени, сбирая с жильцов и из собственных доходов, можно всё отделать. Пансионеров у меня теперь 12, кои платят по 1500, 1200 и 800 руб. Теперь, при большем месте, и еще возьму. Отдавать внаймы буду бельэтаж и несколько комнат во флигелях. Устроивши все это, я успокоюсь: что со мной ни сделалось бы, у семейства моего всегда будет насущный хлеб. Если б я и сию минуту умер, то зять и брат легко по верному предначертанному плану могут кончить начатое.
Правда, уже в 1834-м дом свой Погодин продает переводчице и поэтессе Екатерине Бахметьевой, сам же переезжает в собственную усадьбу у Девичьего Поля.
А чтобы покончить с фигурою профессора, приведу выдержку из письма Гоголя С.Т.Аксакову 1844 года.
- "... О нем следует позаботиться. Как бы то ни было, но он жалок. Человек с искренним расположением добра действует всю жизнь во имя добра и не произвел доныне почти никакого благодетельного влияния ни на кого. Ни одного человека я не встретил, который бы любил его и который бы им был доволен. Он сам уже это видит, ожесточается, видит везде неблагодарность и не видит только того, что всему причиною он сам. И главная причина всему не та, чтобы какие-нибудь важные недостатки, а неимение такта, чутья, отсутствие всякого понятия о каком-нибудь приличии. Не думая и не желая никого оскорбить, он оскорблял на всяком шагу и весьма часто самым щекотливым образом. Он умел оскорбить даже тех, которых ничем нельзя или по крайней мере трудно чем оскорбить. У меня только одна вещь и была — портрет, именно на ее-то он весь обломился всей своей медвежьей натурой..."
Теперь, собственно, о самом журнале, с которым имевший на него наполеоновские планы как на едва не собственный (за погодинский счет, разумеется) общественный рупор на всю Россию (пример "Телеграфа" - тому порука) Пушкин потерпел пусть и небольшую, но неудачу. Впрочем, особо и не расстроился (см ниже письмо к Дельвигу), лишний раз убедившись, что лучшее - это когда всё делаешь сам,
- Ты пеняешь мне за «Московский вестник» — и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? собрались ребята теплые, упрямые; поп свое, а черт свое. Я говорю: господа, охота вам из пустого в порожнее переливать — все это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но мы...... — «Московский вестник» сидит в яме и спрашивает: веревка вещь какая?.. А время вещь такая, которую с никаким «Вестником» не стану я терять. Им же хуже, если они меня не слушают.
Уж если изначально симпатизировавший Погодину Пушкин бранит "тёплых ребят" за толчение воды в ступе и за муссирование того, что "верёвка - вервие простое", то такой злоязыкий критик как Белинский вынес уже окончательный вердикт почившему в бозе в 1830-м году "Московскому вестнику":
- «Московский вестник» имел большие достоинства, много ума, много таланта, много пылкости, но мало, чрезвычайно мало, сметливости и догадливости, и потому сам был причиною своей преждевременной кончины. В эпоху жизни, в эпоху борьбы и столкновения мыслей и мнений, он вздумал наблюдать дух какой-то умеренности и отчуждения от резкости в суждениях и, полный дельными и учёными статьями, был тощ рецензиями и полемикою, кои составляют жизнь журнала, был беден повестями, без коих нет успеха русскому журналу, и, что всего ужаснее, не вёл подробной и отчётливой летописи мод и не прилагал модных картинок, без которых плохая надежда на подписчиков русскому журналисту. Что ж делать? Без маленьких и, по-видимому, пустых уступок нельзя заключить выгодного мира. «Московский вестник» был лишён современности, и теперь его можно читать как хорошую книгу, никогда не теряющую своей цены, но журналом, в полном смысле сего слова, он никогда не был.
Странно слышать от "неистового Виссариона" упрёки в отсутствии "модных картинок", но очевидно на примере преуспевающего "Московского телеграфа" (который Белинский, к слову, тогда ненавидел, равно как и Полевого, безо всякой деликатности именуя его "гадиной"), что беллетристика и моды были безусловной составляющей всякого успешного "толстого" журнала. Жаль, что этого не понял трактовавший "искусство для искусства" Пушкин, в последние годы жизни в одиночку взявшийся за "Современник"...
Умничка Языков уже на второй год издания "Московского вестника" написал язвительные строки:
Стихи — куда их мне девать?..
В Московский Вестник? — Трудно, брат,
Он выступает в чине строгом,
Разборчив, горд, аристократ:
Так и приязнь ему не в лад
Со мной, парнасским демагогом
Другой же критик - Орест Сомов - ещё точнее выразил public opinion всего в паре строк:
- "... Журнал сей не столь богатый стихотворениями Пушкина, наполнялся вместо их произведениями гораздо низшего достоинства и даже такими, которые просто дурны..."
Собственно, перевести их с "деликатного" на русский можно гораздо проще - вроде как на скверном театре голос из "райка": кончай умничать, давай уже Пушкина!
Зачем же нам нужна была эта глава? Да как раз как преддверие к... Пушкину. Я бы именно так её и рассматривал - в качестве прелюдии к последней части нашей антологии, которую мы и завершим - к явному удовольствию утомлённой уже журналами почтеннейшей аудитории - январём наступающего года.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Всё сколь-нибудь регулярное на канале - в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE