Семён Гудзенко – поэт-фронтовик. Это его перу принадлежат широко известные строки: «Мы не от старости умрем,-от старых ран умрем». Строки оказались пророческими: он прожил всего 31 год.
После войны поэт обучается в МГУ на филологическом факультете, где встречает молодую (на 5 лет младше поэта) студентку Ларису Жадову, дочь генерала.
Она становится его женой вопреки воле отца, отказавшегося от дочери, нарушившей отцовский запрет. В браке, который длился всего 3-4 счастливых года, родилась дочь Катя:
«Дочку я свою назвал Катюшею
(это имя приберег с войны),
помня, как над реками, над сушею
были небеса опалены».
Буквально за год до смерти, находясь в клинике нейрохирургии, поэт пишет стихотворение, посвящённое жене. Это стихотворение принёс в редакцию «Литературной газеты» друг поэта журналист Аркадий Галинский, которого Семён просил после его смерти позаботиться о Ларисе. Стихотворение было напечатано и произвело огромное впечатление на Константина Симонова, Назыма Хикмета и Михаила Луконина, каждый из которых сделал молодой вдове предложение стать его женой. Лариса обратилась за советом к Галинскому, и тот, зная о разрыве Симонова с Валентиной Серовой, посоветовал принять предложение Симонова. Так Лариса стала четвёртой (и последней) женой К. Симонова.
Искусствовед Лариса Жадова, исследовательница и пропагандистка русского авангарда, умерла в 1981 году в возрасте 54 лет, пережив Симонова на 2,5 года.
Вот оно, это стихотворение, определившее судьбу.
Как без вести пропавших ждут,
меня ждала жена.
То есть надежда,
то слеза
без спросу упадет.
Давно уж кончилась война,
и не моя вина,
что я в разлуке целый год,
что столько горестных забот.
. . . . . . . . . . . . . . .
Жестка больничная кровать,
жестка и холодна.
А от нее рукой подать
до светлого окна,
там за полночь не спит жена,
там стук машинки, скрип пера.
Кончай работу, спать пора,
мой друг, моя помощница,
родная полуночница.
Из-за стола неслышно встала,
сняла халат, легла в постель.
А от нее за три квартала,
а не за тридевять земель,
я, как в окопе заметенном,
своей тревоги начеку,
привыкший к неутешным стонам,
к мерцающему ночнику,
лежу, прислушиваясь к вьюге,
глаза усталые смежив,
тяжелые раскинув руки,
еще не веря в то, что жив.
Но мне домой уйти нельзя,
трудна, длинна моя дорога,
меня бы увезли друзья,
их у меня на свете много,
но не под силу всем друзьям
меня отсюда взять до срока.
Жду. Выкарабкиваюсь сам,
от счастья, как от звезд, далеко.
Но приближается оно,
когда ко мне жена приходит,
в больничный садик дочь приводит,
стучит в больничное окно.
Ее несчастье не сломило,
суровей сделало чуть-чуть.
Какая в ней таилась сила!
Мне легче с ней и этот путь.
Пусть кажешься со стороны ты
скупой на ласки, слезы, смех,-
любовь от глаз чужих укрыта,
и нежность тоже не для всех.
Но ты меня такою верой
в печальный одарила час,
что стал я мерить новой мерой
любовь и каждого из нас.
Ты облегчила мои муки,
всё вынести мне помогла.
Приблизила конец разлуки,
испепеляющей дотла.
Благословляю чистый, чудный,
душа, твой отблеск заревой,
мы чище стали в жизни трудной,
сильнее - в жизни горевой.
И все, что прожито с тобою,
все, что пришлось нам пережить,
не так-то просто гробовою
доской, родная, задушить.