Глава из романа
Тогда Женя была няней в одном доме с 3-мя детьми, мальчик и две девочки. Старшему 12 лет. Женя у них жила. Как-то раз в гости пришла Алька, сестра Жени. Вообще, сначала подруга хозяйки – хорошая знакомая Альки, закончившей к этому моменту школу, – посоветовала няней её, но она тогда уже успела устроиться секретаршей, и предложила вместо себя Женю. И потому Алька была вхожа. И вот, сидит она с девочками на диване, и девчонки к ней ластятся. А Женя «по хозяйству» хлопочет: белье, обеды, уроки. Женя мимоходом, кинув взгляд из коридора в комнату, вдруг увидела – разницу! А у неё, ведь, этого нет, она даже не улавливала, что можно чувствовать: Аля обняла девочек, а они её. Она то поцелует, то погладит по голове, то потреплет их за щечки. И они с ней также.
С Женей ничего подобного не было и быть не могло. Она их будила, кормила, отправляла в школу, меняла у младшей, 3-летней, пелёнки – та иногда писалась в постель, приводила старшую, 7-летнюю, из школы, гуляя с младшей, проверяла уроки, укладывала спать. Но целовать, обнимать… и прочее сюсюканье Жене было несвойственно. При этом она понимала, что дети хорошо к ней относятся. И вполне доверяют. И она к ним хорошо относится и делает все, что нужно. Но вот и все. Она догадалась, что это называется нежностью. Но у неё её – нет. Она знает слово.
Немногим позже она оказалась в Екатеринбурге, и пошла на службу в цер ковь. Людей было немного. Без толпы. Просторно. Женщин как обычно больше, мужчин меньше. Шло воскресное бо гослужение. Женя стояла, слушала. Было хорошо, светло, тихо, гармонично. Она закрыла глаза, и вполне сосредоточилась на Высшем. Внезапно она испытала какой-то некомфорт... Недушевность какую-то. Нехотя вернулась в физическую реальность, открыла глаза. Оказалось, рядом, справа, чуть спереди, в полуметре от неё встал мужчина. Стоит и дышит. Свечку держит. Она непроизвольно попробовала отодвинуться, но позади была колонна, а впереди люди. Она снова сосредоточила себя на Высшем.
Но ей стало странно. Мешало присутствие мужского тела. И, ведь, она не видела его, не ждала, не думала. Но сразу ощутила как помеху. Он, этот мужчина, нарушал картину её состояния… наличием у него его тела!
Если бы её не застало это событие в таком возвышенном настроении, в момент без мыслей и контроля над чувствами, если б не случилось сосредоточения на неземном, нетелесном и достаточного растворения в нем – она не испытала бы этой странности. Она так и не вернулась в трепетное состояние мо литвы. Она была встревожена. Чего ты хочешь? Чтобы он стоял «в духе»? Без тела? Зашёл в храм и как-то сбросил земную оболочку? Очевидная абсурдность такой реакции озадачила её, в одно и то же время противоестественностью вообще – и естественностью для неё, Жени, лично.
В её голове не укладывалась претензия, которую она предъявила этому явлению, и она не могла себя понять, но теперь уже осознавала, что есть что-то, чего она не замечала в других обстоятельствах.
Забавно и примечательно, что мужчина оказался мужем её университетской подруги, Лили, – Женя с ним ещё не была знакома, все выяснилось тут же, ибо Лиля, осознанно взрослой крестившаяся, тоже полутатарка, все же не любила бывать в храмах на службах, и стояла тут же во дворике, поджидая Женю и подъехавшего позже них мужа. И это обстоятельство было дополнительной гарантией, что Женя не забудет, на чем она себя поймала.
В ту же поездку, она заехала в гости к другой подруге, Лене, которая позже оценила ту самую Женину красную куртку как раз как знак перемен. Лена – взрослая женщина, ровно на дюжину лет старше Жени. Виолончелистка. Родилась, выросла и выучилась в Питере. Широкая, во всех смыслах этого слова, творческая натура от мозга костей до ворот своего дома. Знакомы они были года четыре, виделись примерно 1,5 раза в 2 года, но очень ярко, красочно, звучно и громко, как праздник. Хотите праздника ни с того, ни с сего, да ещё и в вашу честь – поезжайте к Лене.
Лена уже не впервой взялась сожалеть, что Женя «какая-то не такая». Но Женя уже давно привыкла это слышать, всякой «не такой» она была лет с 16-ти, правда, обычно у мужчин. Но она не угадала. Лена развернулась, что, вот, когда они познакомились, Женя была – ну, такая необычная, оригинальная и загадочная и прочее. И что она никогда не забудет её рассказа…
- Когда ты выходила из университета, ты мечтала: можно было бы так: тело появляется только на время чтения, учёбы и раздумий. А потом бы – раз, и его нет! Порхать бы где-нибудь, отсидеться на облаке…
А вот в этом месте поподробнее, пожалуйста! К чему и когда Женя рассказывала эту абракадабру?
Да уж, теперь она отчётливо вспомнила ту многажды посещавшую её, не столько после учёбы, сколько после библиотеки, тоску при переходе из мира «горнего» в «дольний». Ей мешало тело. Вообще телесность. И больше всего – её неизбежность. И безвыходность этой неизбежности. Она вспомнила то состояние, ту скуку. И сравнила…
...Я считала, что, приняв Бо га, я приняла тело – как дар Бо жий для души. Что надо жить.
Оказалось, я приняла его как обязанность, функцию – служить душе. Чтоб та жила или училась жить в этом мире. Душа бессмертна и неутомима. Тело же хочет, может, устаёт, чувствует, слабеет, болеет, мёрзнет, боится, не хочет, не может, ну и так далее. То есть живёт. И думает, вообще-то тоже оно… Смешно.
Помню, глядя рекламу по ТВ, подумала: «Люди вечность променяют на банку майонеза». И решила не менять.
А мужское начало я приняла, соответственно, тоже как функциональную необходимость. Таким образом стало проясняться, что у меня был конфликт не столько с мужским началом вообще, сколько вообще – с телесностью. Но с мужским телом было особенно проблемно, так как именно мужское начало должно быть духовным. Так говорят все религии мира. Правда, это не очень совпадает с повседневной реальностью… И потому что мужское тело имеет претензию – к женскому... И эту претензию сложно не слышать. Или – тогда надо не слышать своё. Что она, вообще-то и сделала – и спасибо позвоночнику – он так не смог. Даже желудок вытерпел, а этот – не смог.
…Женя рассмеялась от восторга. Лена, большая, пышная с пухлыми щеками, руками и всем прочим, любившая тортики, конфеты, булочки, варенье, сгущёнку, пирожное-мороженое, сыр с маслом, деревенскую сметану, жареную картошку… и вообще еду, - вкусную, сладкую, жирную, острую, солёную, обильную – восхищается и вздыхает о Жениной ушедшей оригинальности. А перед ней сидит замороженная, худая, бледная, но уже не интересная – «Доченька, если ты будешь есть кашу, ты вырастешь здоровая и румяная. - Но я хочу быть бледной и интересной!» – девица: всего лишь логическое завершение той самой восхитившей её оригинальной идеи. И Лене эта девица не нравится.
При всей разносторонней артистичности, музыкальности, поэтичности и художественности своей натуры, Лена не представляла, что то была не творческая фантазия, а взаправдашняя такая жизнь, такая Женя.
Ещё Женя вспомнила, как в студенчестве встречал её Лилин пес. Однажды Женя, в ответ на его слюнявое обожание изрекла: «Кимка! Я тебя тоже люблю, но давай любить друг друга на расстоянии!» - и ещё тогда её насторожила эта фраза – не простая фраза: словно девиз, выведенный из самого её нутра. Любить друг друга на расстоянии – без телесных проявлений, пожалуйста!
В тот приезд Жени Лена ещё несколько раз заговаривала о странных в ее личности переключениях с «яркой оригинальности» на «бледную замороженность», и вдруг спросила:
- Так у вас мама – татарка? Совсем, по маме и папе? А папа?
- Ну, русский… Казаки они, донские по отцу, уральские – по маме…
- А! – радостно воскликнула Лена, и ясно послышался плеск из архимедовой ванны, - так, значит, ты у нас вольная казачка с мусульманским воспитанием!
Женя вместе с Леной посмеялась её эврики: волшебная сила слова! Представила, что Лена представила: Дон, степи, кони… Но какая уж «воля» у казачек большая, чем у мусульманок? А впрочем, на Дону-то она тоже никогда не была, «ты меня не спрашивай о нем»…
…И Женя придумала аффирмацию. «Я люблю, ценю и уважаю любые проявления мужского тела».
Вскоре заболел их папа. Жил он тогда на Урале, Женя с мамой и Алькой – в Сибири. Женя села в поезд и поехала. В купе кроме неё было двое мужчин: отец и сын. Очень интеллигентные люди. Отец – большой и толстый, очень толстый. Ночью Женя проснулась. Папа, занимавший, лежа на боку – что свидетельствовало о безнадёжности ситуации, – две трети пространства до верхней полки, громко и многокрасочно спал. Это был не то что храп – он художественно хрюкал, чмокал, чавкал, сопел, свистел, подпирая рукой подушку с безвинно детским выражением лица. Женя согласна была не только вылететь в окно на какой угодно метле, но вытряхнуться из собственной оболочки навсегда. Хотелось ему подвыть, подреветь, подрыдать… Жене было Испытание. И она отчаянно взялась за дело. «Я люблю, ценю и уважаю любые... любые... любые!..» Она не помнила, чем кончилось. Спала она или нет? Днём они сходили. Женя особенно сердечно с ними распрощалась. Сели другие.
Ночью Женя проснулась. Другой мужчина сидел на нижней полке и, безмятежно глядя в окно, грыз семечки. Поезд шёл быстро и плавно. Вагоны не стучали – мягко покачивались. Семечки грызлись звонко, сочно, смачно, часто. «Я принимаю, Господи! Я даже люблю любые – любые, Женя! – ценю и уважаю! проявления! мужской плоти!» Кажется, она даже заснула.
Это было начало…
Дорогие друзья, благодарю, что прочитали! Ваша подписка очень поможет развитию канала. Благодарю вас!❤️