За Ленскими Столбами Часть 1.
За Ленскими Столбами Часть 2 (Финал)
– Давай!.. Давай!.. Давай!.. – приговаривал зло он с каждым ударом.
Этот щуплый, с усами, дед наотмашь лупил железным прутом свинью по рылу. А та как стояла в луже, так и стояла, не шевелясь – пряла только ушами. Залезла по колено в жижу посередине двора, что образовалась тут после недавних ливней, взбилась из земли с глиной – копытами бродивших по двору телят с поросятами. Застыла в ней молча и боли будто совсем не чувствовала. Хотя вся морда давно покрылась сочащимися кровоподтёками. Догадывалась, что вывели во двор на убой, и так вот спряталась ото всех – схоронилась у них на виду. Другие мужики, четверо, что тоже пришли забивать, старались помочь хозяину. Поочерёдно подступались и стегали хлыстом, дубасили коромыслом – пытались, как могли, выгнать её из болотца. Однако всё тщетно. Двести килограммов мяса и холодца понимали, что вместе они, в единой туше и шкуре, встречали своё последнее утро. И потому выходить не спешили. Пускай напоследок люди помучаются….
Говорят, что даже глупые куры и овцы знали о приближении смерти. Предвидели гибель, чуяли появление палача. Каждая тварь узнаёт последний момент и боится его до ступора. Фёдор убоя прежде не наблюдал, родился потому что в семье городских рабочих. Редко бывал в деревнях, разве что слышал о тамошней жизни из рассказов своих сослуживцев. Было интересно, вот и расспрашивал иногда.
– Здравствуйте!.. – поздоровался он со всеми громко, когда дед устал лупсанить свинью и отступил от лужи передохнуть. Дышал тяжело, кряхтел, и по всему было видно, что утомился очень. Прут, которым её охаживал, был тяжёленьким. Как маленький гвоздодёр. Из таких на склады железные ворота варят, крепкие, не разломишь после, кувалдой калёной не расшибёшь.
Первыми, однако, появление чужого во дворе заметили гости хозяина; а он не повёл даже ухом – будто не слышал. И то, коротко лишь глянули на вошедшего за калитку, вяло и как-то безынтересно. Ну, муха какая-то залетела, пожужжит-покружит, потом вылетит. И снова давай меж собой прикидывать, как выманить из широкой лужи животное. С вечера ещё заточили ножи и приготовили туго витые верёвки, кверху ногами и рылом вниз на столбе подвешивать. Фёдор сразу увидел, где будут разделывать тушу – ведь это ж было вопросом времени, вытащат всё равно. Навечно жить свинья не останется.
– Я – Кайдоненко Фёдор Игнатьевич, младший лейтенант милиции, из Москвы, – громче произнёс он, чтобы его, наконец, услышали. – Был у вашего участкового, Сыровойтова. Сказал, что Навин Степан Ильич здесь проживает...
На этот раз один из мужиков задержал на нём взгляд чуть дольше. Подумав недолго, мотнул бородой в сторону деда.
– Фомич, – поправил он. – Навин Степан Фомич.
Фёдор кивнул с благодарной улыбкой. Сделал ещё шаг в сторону этого мужика – он и стоял-то к нему ближе других.
– А можно ли так, с животиной?.. – тихо, почти по-свойски спросил у него и чуть ли не задел по-дружески локтем. Хоть кто-то заговорил с ним.
Но тут уже на его слова повернулся хозяин дома. Услышал. А, значит, и до этого слышал всё время, только нарочно не обращал внимания: говорил-то прежде Фёдор намного зычнее. Сверкнул недовольно глазами на непрошеного гостя в своём дворе, маленькими, колючими, пронизывающими. Кивнул вопросительно и с вызовом.
– А можно ли сало на зиму в погреб? – произнёс затем сварливо и гулко. – А можно ль котлеты жарить?..
Все заухмылялись – хозяин двора говорил. Нашучивал!
– А коли селянку жрать будешь со всеми, сходи-ка за той вон вожжиной. У бани, на завалинке!..
Фёдор, несмотря на свою молодость, знал, в какие моменты с населением лучше не спорить – всё же, не на своей территории. Тут, в некоторых отдалённых местах, про советскую власть не так давно услышали, в столичных газетах про одного такого отшельника с семьёй написали. Потому развернулся молча и пошёл, за чем его по двору направили. Попутно глазами искал туалет. Готов был уже вытанцовывать: не обмарать бы в гостях казённых портков, позору не оберёшься. Накормили вчера сырниками с жирной сметаной на ночь, пожадничал, переел – уж больно сладко казалось. Много подкладывали хлебосольные хозяева. Из-за стола выпускать не хотели.
Вожжи-то с завалинки он подобрал быстро и сразу принёс, а вот туалета нигде не увидел. Большое было подворье у Степана Фомича: стояли баня, конюшня, сараи, дровник с сенником. Нужник при таком хозяйстве глаз выцелить не осилил. Расспрашивать же при первом знакомстве у всех стало как-то неловко. Вот и стоял – терпел дальше, наблюдая, как быстро всё стало разворачиваться. Двое в сапогах зашли в жижу и обвязали животину вожжами поперёк. Затем привели запряжённую лошадь, прямо с телегой, от соседей. Вытянули-таки сопротивлявшуюся свинью из лужи, дотолкали кое-как до места расправы. А после Фёдор просто отвернулся, когда взялись за ножи и собрались резать горло.
Вида крови он не боялся. Не захотел на это смотреть. Бывало несколько раз, навидался на людях, когда служил на границе с Манчжурией. «Несчастные случаи» на заставе, как их называли. На деле же – рядовые стычки. С местным населением, переходившим незаконно границу, и пересекавшим рубеж часто вооружёнными. Иной раз случалось и с чужими солдатами. Не было на рубежах спокойных мест, всегда что-то происходило. Это весь остальной Союз спал спокойно, потому что границы его надёжно охранялись...
Через мгновенье же довелось узнать на собственных слуховых рецепторах, что означает «визжать как свинья». Потому что как ни закрывался ладонями тщательно, а звук стоял такой, будто вот-вот лопнут в ушах перепонки и повылетают со звоном стёкла из окон. Долго орала свинья, оголтело. Мучительную принимала смерть – резали-то без наркоза, горло пороли по живому….
– Скоро уж что ли?.. – спросил Фёдор одного из мужиков, когда тот прошёл мимо него. В стороне скоблили вовсю опалённую свиную шкуру прямо на туше, а дворовые собаки грызлись за часть потрохов.
В ответ он получил только презрительный взгляд с нечленораздельным мычанием, похожим на одно ругательство. Может, немой, без языка – он-то откуда знал? Первый раз видел их всех, как и Навина Степана Фомича.
Закончилось всё где-то через час. Тушу порубили на большие куски, умело пластами срезали сало. Часть мужики потащили к себе по домам, и после быстро возвращались. Успевали выпивать, один изрядно уже окосел. Видать, все были соседями, жили на этой же улице. В Ерофеевке их было пять – большое поселение по местным меркам, под двести почти дворов.
Наконец, удалось перехватить и хозяина дома, что с момента появления Фёдора одарил его ровно одним взглядом.
– Чего так натужился? – не в бровь, а в глаз угодил хозяин, потому что позывы, что отступили поначалу, возобновились в животе Фёдора с новой силой. – Потерял что на моём дворе?
Молча, когда понял, в чём дело, указал пальцем в зазор между конюшней и дровником. Фёдор ему так же, знаком, показал на свою сумку на плече, мол, лишнего мягкого ничего в ней нет.
– Газету бы мне… – добавил вежливо вслух, негромко, что б мужики не слышали. Те всей гурьбой по крыльцу поднимались в избу.
– Вон! – гаркнул Степан Фомич и указал подбородком в другой угол двора, у дальней кучи дров возле козел. – Лопух под забором! Ээээх, город… Зима что ли? Газеты ему….
Сплюнул себе под ноги и бросил начавший жечь пальцы окурок. Крякнул затем удивлённо: пока тот летел до земли, успел развалиться, и маленький красный уголёк в порыве ветра откатило аж до жижи – затаптывать сразу стало нечего! Расстроился от этого ещё больше. Снова сплюнул в сердцах на землю. Затем повернулся круто и бодро шагнул на своё крыльцо.
Фёдор же, не став провожать его взглядом, посеменил мелким шагом к конюшням, туда, где прятался туалет. За лопухом теперь никак не поспевал – вот-вот «донную крышку вышибет». Однако в самый последний момент притормозил. Чего могло быть главнее работы? Сжался изо-всех сил, скрепился, шершнем взлетел за дедом на крыльцо, пока тот не успел зайти за гостями в сени. Быстро шепнул ему на ухо пару слов, а после уже стремглав побежал к спасенью. Хитро запрятал нужник на своём подворье хозяин. Проще было на работе подобраться к сейфу начальства с бумагами.
***.
Многие деревни здесь были по фамилиям. Герасимовка, например, куда её привезла машина, или та же Ерофеевка через Лену. Наверное, шло всё с прежних времён, по старым помещичьим именам записывали – кому принадлежали когда-то селения. Мало попадалось новых названий. Краснознамёнок или Октябрьского на карте почти не встретить – таких было больше восточнее или южнее. Помещик Герасимов точно здесь жил. Через Буртуг, один из малых притоков Лены, верхнюю переправу он с сыновьями строил. Не так давно она обрушилась – со временем прогнила. Большой был деревянный мост, с высокими поручнями и толстыми квадратными опорами, стоял аж с середины прошлого века. Зоя писала, что этим весенним половодьем одну из опор повредило льдом и мост совсем покосился, перила на правой стороне обрушились полностью. Но сами геологи протянули верёвку для безопасности, и с берега на берг перебраться было можно, если держаться за неё одной рукой для страховки. Что ж, не будут в этом году перебегать резво по доскам, начнут, как настоящие циркачки, ходить осторожно, держа равновесие. Купите билетик на представление!
Послышалось шарканье. Затем на крыльцо по ступеням поднялись ноги. Дверь распахнулась и на пороге показался Николай Петрович. Широкий, с небольшим животом, видный мужчина лет пятидесяти, с красиво закрученными усами и не менее красивой сединой. Председатель местного колхоза. Настя вскочила сразу и побежала к нему, едва он распахнул навстречу объятия – добрейший был дядька, Герасимовка им гордилась.
– Зоя прибегала сегодня утром, – обняв сначала, как родную дочь, усадил её затем за стол Николай Петрович. Нарезал принесённую с собой ватрушку. – Не ждали ж тебя так рано, думали, послезавтра. А то бы она осталась. Сюда и обратно ходила через Лену с Григорьевым, на катере. На этом берегу сегодня Григорьев уже не будет. Тебя если только с Антиповым, вечером. Ну, коли горишь так в спешке – сегодня если за реку надо...
Подумал недолго. И озорно как-то махнул рукой.
– А то и сейчас ведь смогём! Может, из ракетницы пальнуть или ружьишка бахнуть? Увидят с рыбацкого стана на берегу, лодку пришлют с мотором!..
Настя заулыбалась.
– Не надо, Николай Петрович, не беспокойтесь, – ответила она. Не любила и чувствовала себя неловко, когда из-за неё поднималась ненужная суета. Тут к их особой группе и так все были гостеприимными, встречали как родственников. Ну, те, кто знал об их экспедиции – кем они являлись и для чего сюда приезжают. Таких было немного, кроме самого председателя.
– С Антиповым так с Антиповым. Вечером. Сама виновата, на два дня объявилась раньше. Верхние ж дороги в июне размыло, вот я и к вам. А доплывём как – не пойду к своим в ночь. Заночую у бабы Нюры. Таблеток ей привезла, наказывала….
– Таблеток – это хорошо, – похвалили Николай Петрович, наливая чай себе и гостье. – Мы все тут дивились в прошлом году, как пришлая с ней – да так ловко поладила. Спасибо тебе за неё. Не любит она, когда докучаем с заботой. А вот с геологами вашими сдружилась. Слышал я, что пироги им пекла. Зоя-то сегодня и говорила, что с пирогами брала корзинку. Нахваливала грибные и ягодные...
Пирогов бабы Нюры они ещё в прошлом году напробовались, с тоненькой сдобной корочкой, вкусных и очень сытных. Четыре или пять раз бралась печь для них. Сергей же ей помог за это с забором и по хозяйству малость постарался. Антон Олегович позволял отдыхать, когда их молодая помощь не требовалась. Он был руководителем экспедиции, заведовал в их институте кафедрой. А ещё был один человек с оружием и помощник из Иркутского НИИ, специалист в золотоносных породах. Вот и вся их небольшая команда. Работали всегда по пятеро, трое постоянных, и из молодых двое сменялись. Зоя должна была скоро уехать, и вместо неё приедет Сергей. Вот бы скорее её увидеть, соскучилась по ней. Расстались перед самым началом каникул, месяца не прошло, а будто минула целая вечность. Зоечка – скромница, трудолюбивая и хороший друг, станет в скорости настоящим геологом. Начали с ней дружить после прошлого года, новых людей в экспедицию не брали. Марина уехала домой, а Настя прибыла ей на замену. До прошлого года друг друга знали все четверо, учились на одном потоке, но только после летнего выезда сдружились по-настоящему. Да и бумаги о неразглашении одни и те же подписывали. Гордость изнутри распирала – стать нужными государству ещё до окончания института! Из девочек отобрали их троих, и Серёжу Рыткина – лучшие с факультета. Родители-то как гордились! Даже в душу не лезли. Не сильно-то порасспрашиваешь, знали, что есть некая тайна за подписью….
– Может, до бабки-то Нюры, рыбака за рекой отряжу проводить? – настаивал Николай Петрович. – Медведь, говорила она, пару недель назад начал ходить той стороной.
Настя, дожёвывая ватрушку, покачала головой.
– Зоя же ходит одна, дядь Коль, – весело сказала она, проглотив последний кусочек. – Да и по Буртугу я вверх пойду, не старой же дорогой. В нём рыбы почти нет, что там медведю делать? К бабе Нюре у оврага сверну, добегу уж….
– Ээээх… – махнув рукой, вздохнул председатель, сгрёб со стола шершавой ладонью крошки – прошёлся ей словно ковшом бульдозера. Отправил в рот. – Не пуганые вы все. Городские. Ягодники зато вдоль Буртуга – много их там. Зреть начинает ягода, ест её местный медведь. Уважает….
– Ягод много – сам сказал. Не подерёмся с мишкой, поделим!
Председатель рассмеялся, дивясь её смелости, хлопнул в ладоши. Встал из-за стола первым. Поправил пояс и натянул картуз. Оставил завёрнутую в газету ватрушку для неё и попрощался. Пообещал, что к вечеру, после четырёх-пяти, Антипов заберёт её отсюда сам, когда поплывёт в рыбацкий стан через Лену.
А Настя осталась одна. Знала уже про заветную комнату в сельсовете, маленькую, как кладовка, у выхода во двор. В той комнатушке были лежалый матрас и тонкое одеяло. Раз уж никого не было, можно было прилечь и вздремнуть полчаса, закрыться изнутри на щеколду. С дороги немного утомилась. Да и тёплый чай с угощеньем накликали милую сладкую дрёму – очень уж захотелось вытянуться!..
***.
После пяти минут в тесном уютном «тереме», с вырубленной в полу дыркой и ямой в земле под ней, наступило настоящее облегчение. Фёдор вернулся к деду в избу с иным уже настроением. На столе дымился горячий ягодный чай. Лепёшки и блины, не свежие и не сильно на вид лежалые, аппетита на блюде рядом не вызвали – будто окажутся лучше сырников. Чать на такой же жирной сметане пеклись, на своей деревенской. После тощих-то городских харчей привыкать надо было к хорошей еде.
Газетка, кстати, в клозете нашлась – торчал меж двух досок сложенный вчетверо номер. Совсем оказалась давнышняя, ещё про позапрошлый партийный съезд – не иначе, как для почётных «летних гостей» придержали. А то сначала лопух, да лопух… Не дикие ж калмыцкие степи, где листья да камушки….
– Ну, сказывай теперь, – закурив самокрутку на кухне и дав «гостю» только сесть, перешёл сразу к делу Степан Фомич. – Зачем мужиков по домам отправить велел?..
Фёдор привычным нервным жестом передёрнул плечом. Снял кожаную сумку на ремне, достал из неё большую свёрнутую карту. Своим рукавом счистил со стола крошки и разложил её на столешнице. Степана Фомича полотном этим ничуть не удивил – сразу было видно, что в картах он понимал хорошо. Быстро и цепко поймал на ней взглядом отметины.
– Из лагеря бежали четверо заключённых, – начал объяснять ему. – Разоружили конвой. Троих охранников положили насмерть. Есть предположение, что через день-два они выйдут к этой речке. Мне бы туда завтра подняться….
Фомич затянулся кислым дымом. Прищурил глаз. Ещё раз покосился на карту, взглянул на собеседника.
– Сбежали откуда? – спросил он в ответ. – «На лес» сюда людей привозили – знаю. Но привозили издалека. Тот лагерь в трёхстах километрах. А эти откуда? И чего сюда им бежать?
Фёдор промолчал. А хозяин дома, посмотрев на него какое-то время пристально, кивнул, выдержав паузу.
– Понятно. Не так уж, значит, издалека бежали… Пускай. Только сюда-то им зачем всё равно?
Постоянно отмалчиваться перед дедом не выйдет. Свой должен быть в таёжном лесу человек, с доверием к ним что ли, коли помочь согласится. А это было здесь выше всяких законов и думанных светских глупостей – иначе никак не сладится.
– С ними был пятый. Убили, ещё в лагере. Но начальству сказать успел, что к золотоносной речке собираются. Намыть по-быстрому или забрать намытое – не ясно. А дальше в бега, с золотишком. Что б не пустыми передвигаться до южных степей. Знают они о возможном месторождении.
Дед свернул губы трубочкой. Присвистнул, взглянул с недоверием. Снова глазами ткнулся в три речки на карте. Затем поднял голову.
– Так золота ж нет, – произнёс он весомо. – Помню по годам, раза три приезжали. И первый – аж до войны. Нет тут у нас ничего, искали, но не нашли….
Фёдор вынужденно кашлянул. Отвёл взгляд, посмотрел в сторону. Сложил потом перед собой руки. И дед всё понял без слов.
– Ясно. Золото есть. Не трогали, значит, пока. Берегли….
Покосился на старый чайник. Подлил обоим кипятку, вздохнул. Из самокрутки выпал уголь, и он его приткнул со стола заново, раскурил.
– А эти ж откуда узнали? Про речку? – задал он резонный вопрос.
И тут уж опять отмолчаться никак не получится, надо было ответить. Для дела даже необходимо.
– Старшего из беглецов зовут Айнуром. Был в экспедиции в 46-ом, когда золото обнаружили. Только разработку тогда на реке сразу же до времени и заморозили. В группе он выполнял простые работы. Носил, таскал, подавал, привязывал. А через год убил человека. И в эти леса уже, по суду, отправился на двенадцать лет. Бежал вот теперь… У нас же на реке сейчас новая экспедиция, профессор и трое молодых геологов….
– Хех! – громко изумился дед Степан. – И что же это тебя – одного отправили? На четверых-то? Матёр ты, знать. Али как?..
С сомнением усмехнулся. Смерил уже не в первый раз взглядом, подумал, кашлянул. Глянул опять с подозрением.
– А, может, ты сам из этих, из бывших? Ну, перевоспитался только. Как говорят – с виду щенок, а под шкуркой волчок….
Фёдор смолчал. Но хозяин не останавливался. Разглядывал его в лицо не стесняясь, как муху на столе: будто и хотел сковырнуть, только глазами.
– Матёр как бобёр...Так волк ты или пёсик?.. – чуть ли не с издёвкой спросил он и всё щупал его взглядом со всех сторон. Как это – неужто правда волка не разглядел, в таком молодом и с виду неопытном? Пожимал плечами.
– Я не совсем один, – признался почему-то не сразу Фёдор, в ответ изучая и разглядывая Степана Фомича. – Помощник мой у участкового остался, телефонограмму ждёт. Скоро будет здесь… Мне бы только геологов предупредить за завтра. Утречком, до обеда лучше поспеть. А там вертолёт привезёт солдат. Встретят беглецов, уважат….
Потом уж, что б до конца казаться искренним, а заодно и избежать лишних вопросов и недоверия, добавил:
– Один из убитых конвоиров – племянник московского… Большого, в общем, начальника. Потому из столицы так озаботились… Да и… опасен он, этот Айнур. В прошлом олимпийский спортсмен. Жестокий, не в меру задиристый. Пока лес валил, много людей поломал… Почему? Да так просто, не нравились и всё. Срок сверху дважды добавляли, а ему хоть бы хны….
Дед сидел молча. Как прежде не кивал и даже никак не реагировал. Смотрел мимо Фёдора в угол избы, уставившись в одну точку. Видать, глубоко погрузился в раздумья. Друзьями стать с таким было сложно – будто стена заведомо между ними какая стояла. С другой стороны, оно и понятно: приезжего в глушь человека, милиционер он в погонах или простой дорожный экспедитор, так скоро за своего не примут. Медленно всё тут делалось, по своим установленным правилам и порядкам.
Однако лезть за столбы без хорошего провожатого не хотелось. В Ерофеевке, говорили, все малые речки с ручьями, питавшие Буртуг, приток Лены, а также весь тамошний лес и болотца с оврагами, среди охотников деревни дальше и точнее всех знал Навин Степан Фомич. Участковый сразу так и сказал: мол, без всяких там карт эту местность чует тоньше и лучше других, проводит их с Тимохой обязательно, несмотря на почтенный возраст. Степану Фомичу было семьдесят шесть. Главное, найти в разговоре «козу», на которой можно к нему подъехать. И вот её-то Фёдор пока не видел. Блеянья даже отдалённого во дворе не слышалось. Лаял только за забором надрывно соседский пёс – не то у него украли, не то сам чего красть собирался – потому упреждал честно в голос.
– Ну, ладно… – оттаял, наконец, неподвижно сидевший Степан Фомич, и медленно друг о дружку потёр ладони. Послышался скрежет от их грубой шершавости. – Когда выходить-то? Пораньше, с утреца?..
– Сейчас бы, – не сбавил напора Фёдор. – Двадцать пять вёрст как-никак. И пять сначала до Буртуга. Мы б сюда не пришли, если б дождями дороги все верхние не размыло. Через Михайловку и старый Карачаевский шлях тогда б добирались….
– Ах, вон они как туда… экспедиция ваша… – произнёс, почесав голову, дед. – То-то я думаю, не слышал ничего про этих геологов… В Герасимовку-то всё равно за припасами шастают? Через Лену и рыбацкий стан... Ближе, чем верхней дорогой куда-то….
Фёдор не ответил, но дал взглядом понять, что шастают, только по-тихому. А дед встал из-за стола. Вздохнул, как полагалось, решившись.
– Ладно… Пойдём. Мужиков назад позову. С мясом бы тут без меня закончить в погребе. С собой на жарёху на вечер тоже возьмём. Выйти к Буртугу успеем до ночи. И даже чуток поднимемся….
Заливисто вдруг залаяли во дворе собаки. Их было две у деда Степана. Соседская, судя по третьему голосу, подхватила лихую их пёсью ругань – соревновались так, кто злее, кто яростней, кто блохастей.
«А ну, фу!.. Отстань!..» – с боем прорывался к избе через двор Тимоха, пугая собак своим незрелым визгливым голосом.
Не больно-то они его и напугались, громче только рычать начали. Тимофей Валерьянович Ермолов – тот самый молодой безусый помощник, которого Фёдору навязали в дорогу. Не было больше лишних людей на данный момент. Совсем ещё не оперившийся, но Зорин сказал, что надо взять. Пускай, салага, на Сибирь посмотрит.
– А вот и моя армия! – похвастался он перед хозяином дома. И тут же, на всякий случай, участливо спросил, потому что рычание снаружи только усилилась:
– Чай не сожрут?..
Степан Фомич помотал головой. В руках у него появилась заплечная сумка, складывал туда что-то. Хлопнула затем сенная дверь и послышался быстрый шаг. Собаки обиженно взвыли снаружи – упустили добычу, почти «разорвали». Мало им было, к поросячьим кишкам. А через мгновенье на пороге показался румяный, прыщавый и лыбящийся глупо Тимоха.
– Телефонограмма, Фёдор Игнатьевич, – доложил он. – Дождался, вот….
Протянул коряво исписанный лист. Курица лапой выводила красивее.
Часть 1-2.