— Мама, ты вообще о чём? — Ольга нахмурилась, присаживаясь за кухонный стол. Её сердце билось как-то не так, быстро и беспокойно. Редко когда мать говорила с таким тоном. И что за разговор вдруг про отца?
Наталья медленно отставила чашку чая в сторону, посмотрела в окно. За ним шёл дождь, по стеклу скользили капли, точно слёзы, а в саду клён терял последние листья. Казалось, сама природа сейчас дышала тишиной.
— О нас, Оленька... О твоём отце, обо всём этом, — Наталья сделала глубокий вдох, будто готовилась к какому-то важному признанию.
Ольга прикусила губу. Тема отца — это всегда словно старый, заживший шрам, который нельзя трогать. Он исчез из их жизни, когда ей было восемь, и с тех пор они жили вдвоём. Мама была для неё всем — и другом, и опорой, и самой главной женщиной в её жизни. И вот, спустя столько лет, этот разговор вновь всплывает.
— Ты всегда молчала про него, — с трудом выдавила Ольга, чувствуя, как внутри поднимается неприятная тяжесть.
— Молчала... Потому что не знала, что сказать, — Наталья печально улыбнулась. — Я хотела казаться сильной для тебя. В тот момент я думала, что просто не имею права быть слабой.
Ольга молчала. В голове закрутилось множество вопросов, но один самый важный. Почему она сейчас заговорила?
— Я думала, что справляюсь. Что когда твой отец ушёл, я смогу просто... идти дальше. Но знаешь, что оказалось? — Она вдруг подняла глаза на дочь, и в этих глазах читалась такая боль, что Ольга невольно отвела взгляд. — Я не жила. Просто существовала. Ради тебя. Ради того, чтобы ты не почувствовала себя брошенной.
— Но я... я не понимала этого, — Ольга вытерла вдруг подступившие слёзы. — Ты всегда была сильной для меня. Я думала, что ты пережила это, забыла его.
— Забыла? Нет, доченька, — Наталья покачала головой. — Невозможно так просто забыть, когда тебя предают. Когда всё, что ты считала своим миром, рушится в один день. Он ушёл — и я осталась одна. И самое страшное — я потеряла не его, я потеряла себя.
Ольга уткнулась лицом в ладони. Слёзы лились сами собой, и она не могла их остановить. Внутри всё клокотало: и обида, и боль, и непонимание. Как она могла не замечать всего этого? Почему мама молчала все эти годы?
— Ты не должна была всё тащить одна... — едва слышно сказала Ольга. — Я бы помогла, если бы знала.
— Ты была ребёнком. Тебе не нужно было это знать. Я хотела, чтобы ты выросла, не чувствуя этого груза. И знаешь, я так и не научилась отпускать его... этого человека. Твоя бабушка всегда говорила: "Наташка, ты бабочка, ты сильнее, чем кажешься". Но бабочки не живут в сетях. А я жила, запуталась в своих страхах, обидах.
Ольга вскинула голову. Слова матери эхом раздались в её сердце. "Бабочка в сети". Она вдруг осознала, что её мать — эта сильная, неунывающая женщина — долгие годы была пленницей собственных переживаний.
— Почему ты это мне говоришь только сейчас? — тихо спросила она.
Наталья вздохнула, положила руку на ладонь дочери.
— Потому что я только недавно это поняла. Знаешь, Оля, я прожила столько лет, пытаясь забыть. А нужно было научиться прощать. Себя, его... И, может быть, отпустить ту бабочку, которой я когда-то была.
Между ними повисла пауза. Тишина, обволакивающая, как тёплый плед. И в этой тишине, Ольга вдруг почувствовала, как что-то меняется внутри неё. Как многолетняя стена непонимания начала рушиться. Вдруг стало ясно — всё, что они не говорили друг другу, всё это было так важно.
— Ты... ты больше не бабочка в сети, мам, — сказала она, сглотнув слёзы. — Ты сильная. Я всегда знала это. Ты спасла меня, а я... даже не знала, что тебе было так тяжело.
Наталья посмотрела на дочь, в её глазах блестели слёзы, но она улыбнулась. Тепло, искренне.
— Мы все учимся жить, Оля. Я просто хочу, чтобы ты знала — иногда нужно перестать пытаться быть идеальной. Идеальных людей нет. Счастье не в том, чтобы всё было правильно. Оно в том, чтобы принять себя, даже с ошибками. И просто жить.
Ольга тихо кивнула, чувствуя, как внутри начинает появляться что-то новое — лёгкость. И любовь.
— Значит, жить дальше? — она чуть улыбнулась сквозь слёзы.
— Да, жить дальше. — Наталья встала и обняла её так крепко, как не обнимала с самого детства. — И отпустить бабочку.