"Сон советника был короткий. Снилась француженка. Она гибким телом тянулась к нему, а руки ее были связаны, и от этого Фани казалась еще более обворожительной, беззащитной. Лагунов проснулся на рассвете, когда солнце было еще затянуто дымкой и мягкий туман ковром покрывал землю, отдавшую холодному воздуху свое тепло. Лагунов еще полежал, вспоминая ночную фантазию и глядя на белый потолок, на котором зябкие рассветные лучи рисовали затейливый узор отраженного тюля. Но длилось это недолго – его мысли, как обычно, переключились на расследование. Советник потянулся, встал, умылся из кувшина, надел легкие брюки и с голым торсом вышел в сад. С удовольствием пробежался по лужайке парка, раскинувшегося вокруг генеральского дома и с час занимался по новой французской методе – бой с тенью. Мужчина, пружиня ноги, встал напротив раскидистого дуба и, прыгая из стороны в сторону, принялся боксировать с воображаемым противником, ориентируясь на тень, которую сам же и отбрасывал на могучий ствол. Изредка советник останавливался и поглядывал на окошко Фани. Тюль в ее комнате не шевелился. Закончив тренировку, немного разочарованный неподвижностью занавесок, советник облился из ведра по пояс холодной водой и вернулся в дом. Побрился, оделся с иголочки и отправился в кабинет генерала Нератова. Проходя мимо комнаты гувернантки, Лагунов принялся насвистывать игривый мотивчик. Прислушался – за дверью тишина. Однако засоня мадемуазель Дюрбах! Про то, что имя французской мадемуазель есть в его списке подозреваемых, Лагунов старался не думать. Время покажет, кто есть кто.
Генерал сидел за столом. По его виду было понятно – ночью не спал.
– Присаживайтесь, Сильвестр Васильевич! – указал он на кресло. – Ночью не мог уснуть! Убийство в нашем доме! Я даже предположить не могу, кто мог совершить это гнусное преступление. У вас уже есть какие-то предположения? Этот кошмар как-то связан с кражей бумаг?
– Пока ничего не могу сказать. Я отдал распоряжение об установлении слежки за несколькими подозреваемыми. А господина Прокопьева сам полицмейстер объявил в розыск.
– Вы его подозреваете?
– Да-с, одного из первых.
– Но послушайте, он же сам автор этого изобретения. Зачем?
– Именно то, что он автор, и отводит максимально от него подозрения.
В дверь кабинета постучали. Вошел швейцар и доложил, смешно шевеля взбитыми усами:
– Господин Прокопьев к Вашему Высокопревосходительству. Говорит, что срочно, по секретному вопросу.
– На ловца и зверь бежит, – пробасил генерал усталым голосом. – Проси!
Лагунов выглянул в коридор и убедился, что охрана на месте. Спустя пару минут послышались шаги, и в кабинет вошел запыхавшийся и всклокоченный инженер. Увидев, что генерал не один, он растерянно заморгал.
– Ваше Высокопревосходительство! Позвольте переговорить лично. Дело государственной важности.
– А у меня от статского советника Лагунова нет секретов, голубчик. О чем же вы хотели доложить нам?
Услышав фамилию Лагунова, инженер обрадовался. Вытянувшись по-военному, он отрапортовал:
– Подпоручик Прокопьев, п-п-а-звольте доложить… сообщить… признаться, – Арсентий Петрович запутался и сконфуженно замолчал.
– Ну что же вы, голубчик? – обманчиво ласковым голосом начал Нератов. – В чем вы хотели признаться? Уж не в краже ли секретных документов? – Он вытаращил свои круглые глаза на молодого человека и, казалось, готов был сжечь непутевого инженера взглядом.
– Да. То есть, нет. Хорошо, что вам уже все известно. Мадемуазель Фани посоветовала мне обратиться к господину Лагунову и все рассказать, как на духу. – Прокопьев перевел взгляд на советника, а тот, услышав, что Фани встречалась с инженером, нахмурил брови.
– Вы, наверное, знаете, что я – тот самый горе-изобретатель? – вздохнул инженер.
– Почему же «горе»? – поинтересовался советник, несколько обескураженный таким представлением.
– Да потому что на самом деле я – пацифист и категорически против того, чтобы человек служил мишенью для убийств. С одной стороны – я был лучшим студентом нашего курса по физике стрельбы и по-настоящему увлечен этой темой. А с другой – сам же не приемлю возможные последствия изобретения. Дело в том, что практические испытания на заводе показали, что пули могут поражать живые мишени в радиусе пяти метров. Технология еще сырая: мы стреляли по заряду, чтобы оценить эффективность поражения. А вот ствол, который сможет принять такой заряд и не разорвется в руках стрелка, еще не доработан. Хотя кое-какие наметки у меня имеются.
– Господа, давайте вернемся к делу, – прохрипел генерал. – Где пропавшие бумаги, господин Прокопьев?
– Ваше превосходительство, извините! Я просто хотел объяснить причины, почему забрал их обратно. Не хочу, чтобы мое изобретение послужило убийству и использовалось в войне. Это антигуманно! Считайте, что изобретения не было.
– Что значит «не было», молодой человек?! – взревел генерал. – Вы в своем уме?! Об успешных испытаниях доложено наверх! На завод едет комиссия! Что мы им скажем? Что изобретатель передумал изобретать? Ну уж нет! Вы сейчас же вернете ваши чертежи! Последний раз вас спрашиваю по-хорошему: где бумаги?
Прокопьев побледнел и едва слышно ответил, отводя глаза:
– Пропали. Я их забрал домой, а они исчезли.
Генерал откинулся на спинку кресла и принялся ртом хватать воздух, словно большая пучеглазая рыба. Советник широкими шагами пересек комнату, распахнул дверь и громко крикнул в коридор:
– Врача! И поручика срочно пригласите!
Когда Лагунов вернулся в кабинет, то увидел, что Прокопьев уже налил воды генералу и тот жадно пьет.
– Не надо врача, – обратился он к советнику, и тот кивнул вошедшему десятскому: не надо.
– Сейчас пройдет.
Цвет лица Нератова действительно понемногу из багрового вновь стал розовым и дыхание выровнялось.
– Как вы думаете, куда могли деться бумаги? – спросил Прокопьева Лагунов, удостоверившись, что удар генералу уже не угрожает.
– Я правда не знаю. После того как я забрал их с завода, отнес домой и убрал в ящик стола: не мог решиться сжечь их сразу, как хотел, дурак! Жалко стало свой труд. Я пошел сюда, на встречу с... Алексеем Ивановичем. Но его не застал. И хотел было вернуться. Однако господин поручик удержал меня запиской. Вызвал в сад и велел подождать его. Я прождал почти полтора часа, но Болховский так и не пришел. Мадемуазель Фани мне рассказала, что в это время он гулял в саду с другой стороны дома с Софьей Ивановной. Наверное, я неверно понял, где именно поручик назначил мне встречу, и ждал его не там. Я поднялся на второй этаж к мадемуазель Софье. Пробыл у нее минут десять и спустился обратно. А по моему возвращении мой слуга сказал, что поручик заходил ко мне, прождал в комнате и уехал на завод. Были ли бумаги тогда на месте – не знаю. Уже вечером, когда я вернулся с... из гостей, их не оказалось. Ни в ящике стола, ни на столе – нигде! Их украли!
Генерал провел рукой по лицу, словно смахивая тяжелую мысль.
– Вы обвиняете господина поручика?
– Боже упаси! Я никого не обвиняю.
Генерал запыхтел:
– Что же вы натворили, господин Прокопьев! Ладно, это задача господина советника разобраться, кто мог выкрасть бумаги. Возможно, вы их сами положили в другое место и забыли. А нам сейчас важно их восстановить. Про изобретение уже доложено в Военное Министерство. Так что будьте любезны, сделайте дубликат, пока господин Лагунов разыскивает оригинал. Не хочу вас пугать полицией, но вы меня страшно подставляете! А я служил с вашим покойным батюшкой и обещал ему приглядывать за вашей карьерой! Чего мне стоило вас на завод устроить после ваших игр в карбонариев в Петербурге!
Прокофьев сокрушенно вздохнул:
– Простите, я не подумал о вас и возможных последствиях для вас, Ваше Высокопревосходительство. Конечно, я все восстановлю! Нынче же!
– Ну и чудесно. – Генерал криво улыбнулся. – Вас проводит в свободный кабинет поручик Болховский. Где же он?
Десятский, которому поручали вызвать поручика, доложил:
– Господина Болховского нигде нет. И в доме не ночевал.
– Час от часу не легче. Куда он мог деться?
Испуганный управляющий заглянул в открытую дверь кабинета и что-то прошептал десятскому.
– Говорите уже, – пробасил генерал.
– Мадемуазель Дюрбах тоже в доме не ночевали-с.
Здесь уже Лагунова бросило в краску, чего он от себя не ожидал.
– Когда их обоих видели в последний раз? – спросил он управляющего.
– Вечером барышня передала через старика-швейцара записку вот этому господину. – Управляющий показал на покрасневшего инженера. – А около восьми вечера выскочила в сад и не возвращалась. Когда ушел господин Болховский, швейцар не заметил. Должно быть, ночью.
– Что было в записке? – Советник обратился к Прокопьеву и удивился, как сухо и холодно прозвучал его голос.
– Мадемуазель Фани звала меня встретиться, чтобы убедить явиться к вам.
– Мадемуазель Фани после встречи с вами вернулась в дом?
– Я ушел и не видел.
Лагунов задумался.
– Меня, не иначе, сглазили, – бурчал генерал. – Все идет черт-те как! Что думаете, Сильвестр Васильевич?
– Послушайте-ка, господин Прокопьев, – словно не слыша вопроса генерала, продолжил Лагунов, – вы сказали, что поручик Болховский искал встречи с вами, чтобы предупредить. Предупредить – о чем? Ведь в это время убийство еще не состоялось! И обвинять вас никто не мог!
– Думаю, что предупредить, что для розыска бумаг приехал сам статский советник. То есть вы.
– То есть, – сделал вывод Лагунов, – он знал, что это вы выкрали бумаги?
Прокопьев сконфузился:
– Я не хочу навредить господину Болховскому. Но… да, он знал мои пацифистские взгляды, и был в курсе моих метаний и переживаний, и, как мог, отговаривал меня от этого поступка.
По лицу Лагунова пробежала тень.
– Извините, Ваше Высокопревосходительство, я должен вас немедленно покинуть. Мне надо проверить одну версию.
Лагунов выскочил из кабинета, бросился в свою комнату и схватил отпечатки пальцев Болховского. Покопавшись в саквояже, советник вытащил коробочку черного бархата, открыл ее, из отдельного отсека достал прозрачную слюду тех отпечатков, что нашел на фотографической пластине и на бумагорезаке, которым была убита старушка. Сравнил. Один из отпечатков пальцев Болховского совпал по рисунку с тем, что Лагунов снял с пластины. А тот, в свою очередь, оказался идентичным одному из отпечатков с орудия убийств.
Обескураженный Лагунов вернулся в кабинет.
– Упустили. Похоже, что наш шпион и убийца – поручик Болховский. Отпечатки совпали. Это, конечно, не доказательство, но китайская система еще ни разу меня не подводила.
Генерал снова схватился за сердце и запыхтел, как вскипающий самовар.
Лагунов продолжил:
– Вероятно, поручик, узнав из нашего разговора с генералом о пропаже бумаг, понял, что господин инженер их забрал, и отправил того ждать в сад, а сам вышел с другой стороны – через черный вход вместе с мадемуазель Софьей, которая случайно попалась ему на пути и помогла его алиби. Он сделал вид, что поехал на завод, и, пока господин Прокопьев топтался у калитки в бесцельном ожидании, сходил к нему на квартиру и забрал бумаги. Затем поручик вернулся в дом, но швейцар этого уже не видел, поскольку спал. Затем Болховский прошел в пустой кабинет генерала и хотел сделать фотокопию бумаг. Хотел вернуть оригинал обратно вам, понимая, что бумаги в любом случае будут искать. Но здесь ему, вероятно, помешала тетушка. Она могла просто увидеть поручика за процессом фотографирования, а ведь пользоваться любимой игрушкой генерала – фотокамерой, никому в доме не разрешалось. У него еще была надежда, что все обойдется: Прокопьев прислушается к его совету и скроется, тем самым навлекая на себя все подозрения. А про пальчики… Поручик хоть и был испуган, когда я попросил его дать отпечатки, но наверняка знал, что в России вся эта китайская практика никем не будет принята всерьез, и поэтому согласился на экзотическую процедуру. Тем более, что я настаивал. Странно было бы отказать. Однако, Болховский не стал рисковать и сбежал. Странно одно – почему он так спешил? Ведь фотографирование – дело хлопотное, сложное. Почему не нанял копировальщика? Ему надо было обязательно получить копию в тот же день!
Воцарилась пауза.
– А как же мадемуазель Фани? – отведя взгляд в сторону, спросил Прокопьев. – Что с ней?
– Дело молодое, нехитрое, – нехотя выдавил из себя советник. А в голове его бурлили мысли: «А если Фани заодно с Болховским?» Он же видел, какие жадные взгляды бросал на девушку поручик. Вдруг он уговорил ее быть вместе, соблазнив скорыми деньгами? «Боже, что я думаю!» – Лагунов заставил себя вспомнить образ французской барышни, и в воздух сразу по-летнему запахло яблочным духом.
– Что вы говорите! Вы совсем не знаете мадемуазель Фани, – пылко возразил Прокопьев. – Должно было случиться что-то ужасное, чтобы она пропустила уроки!
– Ну, – продолжил рассуждение Лагунов, – если мадемуазель Дюрбах не заодно с господином Болховским… не пыхтите с таким возмущением, господин Прокопьев! Поживете с мое – поймете, что нет ничего невозможного в нашем грешном мире! Итак, если они не в сговоре, то, возможно, Болховский мог использовать мадемуазель Дюрбах как заложницу для беспрепятственного выезда из России. Но в этом случае должна быть оставлена записка. Надобно обыскать комнату поручика. Позволите? – обратился к поникшему генералу.
Тот коротко кивнул, и Лагунов, выйдя из кабинета, отдал распоряжение об обыске комнаты."
Продолжение следует....