Хоуп-сити был маяком, символом новой жизни для всех тех, кто хотел начать все с чистого листа. Небоскребные кварталы центра окружали кирпично-серые окраины трущоб, которые тянулись на десятки километров вдоль широководной реки Лайм, огибавшей город, будто оборонительный ров замка, почти замкнутым кольцом.
Семь великих арочных мостов принимали путников с разных концов страны. От бедняцких захолустий к центру облик города менялся высотой построек. Бурокирпичные двенадцатиэтажки вместе с прилегающими заводами и бесчисленными пабами считались одними из самых старых зданий Хоуп-сити. Это было гетто рабочего класса, нищей богемы, алкоголиков и криминала. Люди, привыкшие к лимузинам, старались проезжать сомнительные кварталы быстро и с задраенными окнами.
Дальше, к центру, дома росли к небу, как по задумке остроумного архитектора. Превосходя по площади в несколько раз любой другой город мира, Хоуп-сити из иллюминатора авиалайнера напоминал гигантский термитник Африки. Городские территории с разным социальным статусом располагались, как концентрические круги на пестрой мишени. Иногда цвета смешивались, иногда прерывались, но общность архитектурного принципа всё же сохранялась. Многие улицы, вследствие этого, не имели конца и начала, что придавало им удивительное сходство с глубокими каньонами, стены которых выстроены зеркальными стройными башнями.
В урбанистических джунглях Хоуп-сити соседствовали жулики и святоши, мультимиллионеры и бомжи, безумные гении и отчаянные гуляки. Среди них, безусловно, встречали и те, кто жил в «золотом кадре». Напрасно Кора опасалась, что её дар погас. Она просто не знала, где искать.
Драгоценные алмазы, как правило, спрятаны от людских глаз в беспросветных толщах земли. Так и «золотые кадры» Коры Ипсвич пребывали в полной безвестности в одном из самых темных мест Хоуп-сити. Даже в последнюю очередь она не могла предположить, что люди, которые так тесно войдут в её судьбу, живут в кварталах Форестери, в обители нищеты и преступности.
Очевидно для того, чтобы оказаться жителем улицы Кракен – главной улицы кварталов Форестери – необходимо было иметь какую-то социальную болезнь. Именно такое впечатление производила узкая длинная улица, состоящая из многоквартирных кирпичных домов цвета запекшейся крови.
У западных границ Форестери дымил химический завод по производству вторичных нефтепродуктов. На другом конце квартала смердила фабрика по переработке рыбы. Постояльцы старинных высоток в своём большинстве вкалывали на этих вонючих производствах с утра до ночи. После работы все запирались в каменных норах с квадратными окнами, надирались пива под включенный телек и ложились без сил спать. Ночью на улицу выходили двуногие гиены - охотники за пьяным кошельком. Разбитые фонари на улице Кракен никогда не горели. После заката воцарялся такой мрак, что дьявол позавидует. Свет в домах после полуночи был здесь явлением исключительным. Лишь два окна на улице Кракен горели каждую ночь, часто - до первых проблесков рассвета.
Боб не страдал бессонницей. По ночам он рисовал комиксы. Склонность творца обнаружилась в нём ещё в третьем классы начальной школы. С возрастом увлечение не только не прошло, но развилось в настоящую манию. Реальность со временем стала для него лишь тенью. Истинные страсти кипели на разрисованных страницах выдуманных историй.
Сам факт того, что за шесть лет он так и не съехал с улицы Кракен, говорил о том, что художества его оставались миру неизвестными. Боб носил большие очки, перевязанные посерёдке синей изолентой, а его немытые черные волосы напоминали замёрзшие в декабре кусты крыжовника. Видимо так и должен выглядеть человек, живущий в собственных мыслях.
Однако идеи и сюжеты, сами по себе, не могли прокормить Боба, поэтому ему приходилось искать случайный заработок. В дневное время он работал, где придётся: и грузчиком в доках Лайма и мойщиком машин на окраинах и дворником в городском парке.
Но ночью Боб творил.
Все его комиксы крутились вокруг семейства говорящих выдр, которые жили в вымышленном городе Хелграде. В начальных сериях Боб рассказывал, как гордым куньим приходится туго, оттого что никто их не воспринимает всерьёз. Жители Хелграда думали, что это какие-то переодетые куклы. Вскоре семейство выдр основало клуб взаимопомощи всем тем, кого судьба выкинула на обочину жизни. Клуб со временем завоевал уважение горожан, а позже многие из них стали подражать говорящим зверькам. Дело было в том, что каждая выдра из семейства имела какую-то уникальную способность, которой никто из людей не обладал. Одна умела ходить по воздуху, другая видела сквозь стены, третья безошибочно угадывала, какая лошадь на скачках придёт первой, четвёртая врачевала любой недуг.
Каждую ночь Боб придумывал по одной истории, поэтому за шесть лет жизни на улице Кракен у него скопилось столько комиксов, что он начал аккуратно складывать их вдоль стен в ровные стопки, которые росли, из месяца в месяц, как грибы, поднимаясь от пола к самому потолку.
С годами бумажные колонны занимали всё больше места, уменьшая площадь и без того крошечной квартирки. По этой причине Бобу пришлось оттащить всю мебель от стен. Письменный стол с ворохом изрисованной бумаги переехал от окна в центр комнаты, старенький диван подобрался ближе к рабочему креслу, платяной шкаф нависал в любовном соседстве непосредственно слева, телевизор с тумбы забрался на подоконник. Комиксы настолько заполонили его комнатушку, что Боб не помнил, какого цвета обои на стенах. Чтобы выйти на балкон с видом на улицу Кракен, ему приходилось протискиваться в узкий проход между письменным столом и бумажными колоннами.
На балконе Боб показывался регулярно, почти каждую ночь. Это было место, куда он выходил поболтать с другим полуночником улицы Кракен. Расстояние между двенадцатиэтажными домами, стоящими здесь друг против друга, не превышало шести метров. Боб жил на девятом этаже в доме № 43. Его квадратный балкон находился прямо перед балконом Натана, жившего в похожей однокомнатной квартире дома № 44.
Натан не обладал задатками богемы. Он не умел ни рисовать, ни сочинять, зато обожал все это поглощать, особенно в виде кинематографа. Проще говоря, Натан принадлежал к той армии задротов, которых иные называют киноманами.
Собственную жизнь в Форестери он принимал, как данность, с которой бессмысленно бороться. Единственный его талант был связан с тёмным прошлым, когда он занимался вскрытием чужих дверей и прочных сейфов. С помощью куска проволоки Натан мог вскрыть любой замок. Но после того, как всех знакомых пересажали в тюрьмы, он решил завязать с криминалом и перешел на легальный заработок автомеханика. Работенка сидела у него в горле, но выбор жителя Форестери невелик. Либо так, либо на нары.
Эти двое совершенно не походили друг на друга и единственное, что их связывало – это бодрствующие ночи. Однако, если Боб взахлеб сочинял до утренних петухов, то Натан отдавал все свободное время просмотру старых фильмов. Ну, а свободное время на улице бывает лишь ночью.
В одну из ночей Натан вышел на балкон и обнаружил, что во всех домах в округе горят только два окна – его и Боба. Так вот и получилось, что две непохожие жизни пересеклись где-то после полуночи. С тех пор они стали друзьями. Это была необычная дружба потому, что за все пять лет они не видели друг друга где-то ещё, кроме, как на балконах.
Боб, конечно, надеялся, что когда-нибудь «Двадцатый век Фокс» купит его выдр, и ему больше не придётся думать о деньгах. Однако до последнего времени, Натан оставался единственным читателем комиксов Боба. Он покатывался со смеху от этих историй.
Натан прочел всё, что скопилось в архивах полуночного товарища, и с нетерпением ожидал свежих выпусков. Близкое соседство позволяло прочитывать комикс уже через пару минут после того, как наносился последний штрих. Так, закончив очередной шедевр, Боб туго сворачивал его в рулон, связывал ниткой и затем лихо перекидывал через пропасть между балконами, прямо в руки полуночному соседу, а после прочтения тем же путем возвращался обратно.
Кроме близкого соседства и обоюдной привычки не спать по ночам была у полуночных друзей ещё одна общая черта, которую можно назвать мальчишеским романтизмом. Они оба уже перешли тридцатилетний рубеж, но, не сумев вписаться в систему нормальной жизни, продолжали верить во всякую чепуху, вроде параллельных миров или сверхсветовых путешествий в галактические закутки вселенной.
Порой, когда голова Боба начинала кипеть над концовкой очередного комикса, он выходил на балкон, издавал позывной свист и с другой стороны Кракенского ущелья показывалось хмуроватое лицо Натана.
- Что делаешь? – спрашивал Боб своего балконного друга в третьем часу ночи.
Натан, вырванный из реальности целлулоидного мира, не сразу приходил в себя. Он долго протирал глаза и лишь потом отвечал:
- В киношке.
- О чём же? – бывал следующий вопрос.
- Сигурни Уивер мочит чужих.
- А, – кивал Боб. – А ты слышал о последних данных космического телескопа Хаббл?
- Нет, а что там за данные?
Спустя пять минут разговор переходил на черные дыры, а ещё через час кружился вокруг экстремофилов – изворотливых существ, которые живут там, где и дьяволу станет дурно. Ночные беседы затягивались до самого утра.
От постоянного недосыпания под глазами у полуночников улицы Кракен появились синие круги, точь-в-точь, как у енотов. У племени чхута-мова есть поверье, что человек с енотовыми глазами есть живое доказательство того, что непостижимая игра Бога до сих пор продолжается.
из книги "Золотые кадры Коры Ипсвич" (с)
