Сегодня речь пойдёт не о самом романе Льва Николаевича, а больше о его наполнении. Помимо самих героев эпопеи, ставших частью русской культуры (их знает даже тот, кто книгу не читал), это великое произведение, памятник литературы XIX века, скрывает в себе от глаз и ушей непосвящённых читателей линию повествования, живущую отдельной жизнью от своих персонажей и не дающую покоя простому русскому читателю. И я говорю о философском наполнении "Войны и мира", которая в итоге сформировалась как третья часть эпилога в романе. Готов поспорить, что многие не подозревали о существовании такого подводного камня. Я был таким же слепо верящим в то, что в романе есть только дуб, бал Наташи Ростовой и Бородинская битва. Но не тут-то было! Я считал, что я закалён перед прочтением книги сериалом Бондарчука "Война и мир", зная ту скрупулёзность и честность, с которой советское кино подходило к съёмкам произведений литературы. Но даже оно не смогло принять на себя такой тяжёлый груз, как философия Льва Николаевича. Давайте разберёмся, что с ней не так.
1. Что за философия в "Войне и мире"?
Не переживайте, я не буду рисовать карту мыслей и старательно объяснять каждый её аспект. Я скажу в общих чертах, не претендуя при этом на полное понимание идеи романа. У каждого своё мнение по этому поводу, и я буду очень рад, если вы напишете его в комментариях. Но всё-таки пару слов для понимания я сказать обязан.
Для начала, в этой цитате, как по мне, сокрыто существо идеи романа:
"Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлечённее её интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы"
Том третий, Честь первая, глава I
Я постараюсь побольше цитировать именно сам роман, чтобы наиболее прозрачно понять замысел автора. Итак, один из очень (даже, пожалуй, самых) спорных моментов в произведении сыграл случай (фатализм). Он - орудие всего. Не люди ведут свои армии, а стечение непроизвольных обстоятельств движет ими. Грубо говоря, это не Наполеон привёл свои войска в Россию, а они сами туда пришли. Почему? Потому что гладиолус. Объяснения нет, ведь это Его величество Случай. И хороших полководцев, кстати, тоже не существует. Потому что они лишь пешки в руках обстоятельств. Они не способны принимать решения и двигать свои легионы, ведь легионы движутся сами собой. Просто чтобы не быть голословным:
"Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитро-сплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями"
Том третий, Часть вторая, глава XIX
Я мог ещё понять рвение графа Льва Николаевича к запечатлению истории в своём романе, но попытку переписать всю историческую науку человеком, специализировавшемся на одном (пусть и длительном) процессе, а именно на Наполеоновских войнах, это, как минимум, смело. И такого поворота событий в романе я никак не ожидал.
Притом тревожные звоночки звучали где-то вдалеке ещё когда Болконский жил у дипломатом Билибина в Брюнне:
— Cependant, mon cher, — сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, — malgré la haute estime que je professe pour le «православное российское воинство», j’avoue que votre victoire n est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к «православному российскому воинству», я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по-русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
— Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
Том первый, Часть вторая, глава X
С этого момента для меня началась тяжёлая борьба против всех умозаключений графа Толстого. Как же так? Я всегда интересовался историей и считал, что полководцы - это двигатели военных действий, а наши, российские полководцы - великие гении своего времени, как то: Румянцев, Потёмкин, Суворов, Багратион, Кутузов, Барклай де Толли, Воронцов и многие-многие другие! А теперь на моих глазах Лев Николаевич громит кувалдой фундамент этого прекрасного здания под названием "Герои истории" и говорит: "Надо перестраивать и переименовывать!"
У всякого здравомыслящего человека ляжет камень на душу после прочтения "Войны и мира". Почему так? Разве они все - только массовка для событий, руководимых... случаем!?
Интересно Лев Николаевич прокатился по Наполеону. Конечно про эту личность когда-нибудь я напишу статью более полную. Я думаю, вы согласитесь, что это, пожалуй, одна из самых противоречивых личностей в истории человечества. Споры о нём идут до сих пор, и среди нашего поколения в том числе. Его вложили, пожалуй, все наши классики хотя бы в одно своё произведение, и Лев Николаевич не исключение. Лермонтов, Пушкин, да даже Достоевский (вспомните рассуждения Родиона Раскольникова). Кто-то мог относиться к нему с ненавистью, кто-то - с любопытством. Наполеон мог бросить свою армию на произвол судьбы (как в Египте или зимой в России), а мог вселить в своих солдат невероятную уверенность и разбить превосходящего врага. Но в том, что он был гений, - сомнения нет. Иначе его влияние на культуру не стало бы таким серьёзным. Но, напомню, он был человеком. Каждому человеку, в особенности гениальному, свойственны свои странности и противоречия, порой даже такие масштабные.
Но Лев Николаевич мановением своего волшебного пера делает Наполеона обычной заносчивой вошью. Конечно, в самом начале выдвигаются две стороны спора в салоне А.П. Шерер между Пьером и почётными гостями. Это был живой и интересный спор, который не просто раскрывал героев, но и показывал, что мнения бывают разными. Но разными они были недолго. И после фразы Болконского:
— Нельзя не сознаться, — продолжал князь Андрей, — Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Том первый, Часть первая, глава IV
Так-то оно так. И мне такие разные взгляды понравились. Но потом Лев Николаевич забыл, что они есть, и разбил в пух и прах всю романтику Наполеоновского времени.
В первую очередь, романтику больно било описание людей принимавших участие в событиях. Как живо нам описаны князь Андрей и Наташа и как пренебрежительно - Наполеон и Кутузов. Безусловно, в их внешности могло быть действительно мало романтики, но, к примеру, в наружности Наполеона Толстой использовал все самые неприглядные черты, чтобы умышленно принизить и приземлить его образ. Это - путь к развенчиванию мифа о величии личности. И может ли нам нравиться этот заносчивый коротышка, если он всё делает презрительно-насмешливо, как при встрече с Балашевым:
Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии всё то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что Он делал это.
Том третий, Часть первая, глава VII
2. Что не так с нашими полководцами?
Как я уже говорил, тревожные звоночки были ещё до Аустерлица. А под ним я впал в отчаяние.
Во-первых, Толстой сыплет спойлеры, если говорить по-современному, ещё до свершения события. Солдаты ещё на выстроились, а Лев Николаевич уже пишет, что они проиграют. Интересно, конечно, но мне бы стало гораздо интереснее, если бы очевидный исход оставался завуалирован и была хоть капля надежды. Но у Толстого всё прямо и ровно. Реализм, что делать!
Ещё один момент меня, по крайней мере, смутил. Князь Андрей был стратегом лучше, чем весь штаб Австрии и России. Удивительный человек, что сказать! Если бы он был главнокомандующим, для него бы фатализм не работал. Но с чего вдруг он мог понять положение войск лучше, чем те же люди, но в штабе? Ведь все видели одно и то же положение сил, ничего не менялось. Но всё дело в том, что австрийцы - глупые машины, а русские - бесхребетные гордые добряки. В итоге die erste Kolonne marschiert...
С точки зрения исторической достоверности вопросов почти не возникает (за исключением неточностей вроде цвета мундиров и расположения отрядов). И если бы чуть-чуть повернуть повествование не в сторону глубокого порицания действий союзных войск, а в сторону их оправдания, то получилось бы всё действительно блестяще!
Но то было ещё простительно, ведь русское оружие тут незачем воспевать, проиграли ведь. Если вы так думаете, то я настоятельно советую изучить историю кампании 1805 года, тогда вы поймёте, что такое стойкость и геройство русской армии, в особенности наших генералов, и кто такие эти "союзники". А пока мы продолжим.
Подойдя к повествованию о войне 1812 года, я ожидал, что Лев Николаевич опишет великолепный триумф русского духа и армии, что он-то со своим слогом споёт величественную песню Отечественной борьбы с захватчиками! Но не тут-то было. Что мы видим? Армия не готова, император на гулянке, генералы в ус не дуют... Словом, чуть ли не мы ещё и виноваты:
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать её. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены на то, чтобы заставить государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
Том третий, Часть первая, глава III
Если бы это была правда, то её ещё можно было принять. Но впоследствии вы узнаете, что всё было совсем не так.
А что же с генералами? Они, как оказалось, преследуют только свои интересы. Командиры наши неопытные, местами даже глупые, а солдаты и вся русская армия думает только о спасении своей шкуры. Какая там дисциплина! Какой уж тут патриотизм! Создаётся впечатление, что наша армия каким-то чудом ещё жива, а наши командиры ей только мешают победить неприятеля. Я никак не мог в это поверить. Ну разве может быть так, чтобы генералы русской армии, выводя своих солдат из-под огня, думали о том, как бы подкопаться к тому-то, как бы насолить этому-то и как получить крестик в петлицу?!
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более чем обыкновенно сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях, предметом интриг большею частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было итти, т. е. никогда не совпадая с тем, чтó придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, чтò должно было совершиться.
Том четвёртый, Часть вторая, глава III
Вот таков был наш штаб в Отечественную войну по мнению графа Толстого. А теперь узнаем от первого лица, как было на самом деле.
3. Спасительная книжка
Обратимся мы к одному из самых ярых противников философии Толстого - государственному деятелю, писателю и участнику войны 1812 года Аврааму Сергеевичу Норову.
Он родился в 1795 году в селе Ключи Саратовской губернии в дворянской семье. В 1807 поступил в Благородный пансион, а в 1810 сдал экзамен на звание юнкера и был зачислен в лейб-гвардии артиллерийскую бригаду. Войну 1812 года встретил в звании прапорщика. В Бородинской битве получил тяжёлое ранение в ногу, которую пришлось ампутировать. Однако Авраам Сергеевич ещё 11 лет служил в артиллерии и ушёл в отставку в 1823 году в чине полковника. Перейдя на гражданскую службу, работал в министерстве внутренних дел, а потом - в министерстве просвещения. Он много путешествовал по Азии и Африке, писал научные работы и в 1851 году был избран членом Императорской Санкт-Петербургской академии наук по отделению русского языка и словесности.
Вот такой замечательный человек по случаю выхода в свет четвёртого тома "Войны и мира" в 1868 году написал эссе, в котором методично, но так же нещадно критиковал подход Льва Николаевича.
Скажу честно, для меня критика Норова была как бальзам на душу, ибо Лев Николаевич почти склонил меня на свою тёмную сторону. Но почтенный Авраам Сергеевич железобетонными фактами разбил все мои сомнения и опасения и сказал: "русскому героизму - быть!"
Как человек своего времени, а тем более - науки и военного дела, он отлично знал все хитросплетения тогдашнего общества. Мало того, он воочию наблюдал подвиги русского оружия, что не может не вселить уверенность в правдивости его высказываний. Он испытывал похожие с моими чувства, которые с высоты прожитых лет ему удалось облечь в слова и доказательства неправоты точки зрения Льва Николаевича:
Я не мог без оскорблённого патриотического чувства дочитать этот роман, имеющий претензию быть историческим, и, несмотря на преклонность лет моих, счёл как бы своим долгом написать несколько строк в память моих бывших начальников и боевых сослуживцев.
Я не буду переписывать всё эссе, тем более что вы можете его прочесть (оно не такое большое - 50 страниц). Но достаточно сказать, что Авраам Сергеевич лично общался с маршалом Мармоном, князем Голицыным, участниками многих военных кампаний против Наполеона. Он изучал историю Отечественной войны, поэтому его нельзя назвать обычным участником боевых действий, который ничего о сути дела не знает. В его голове знание истории событий совпало с участием в них, поэтому вряд ли могут возникнуть сомнения в достоверности представленных им фактов.
Приводя свою беседу с маршалом Мармоном о кампании 1805 года он отмечает:
Французский маршал указывал мне на некоторые пункты отчаянных битв, и называл ретираду Кутузова от Браунау и Кремса классически-геройскою. Таковою она считалась и у нас до романа графа Толстого. Говоря о самом аустерлицком сражении, которым с такою подробностью занялся граф Толстой, маршал Мармон с увлеченьем восхвалял неимоверную стойкость наших войск до катастрофы, когда отступающий левый фланг погряз в полузамёрзшем болоте, громимый французскою артиллериею.
Для русской армии действия после капитуляции австрийского генерала Мака были невероятным показателем несгибаемой воли. Кремсское побоище, сражение под Амштетеном, Шенграбенский бой - все эти события доказывали, что русские могут бить и стоять насмерть. Здесь Багратион и Милорадович показали себя как умелые и бесстрашные военачальники, снискав себе славу спасителей русской армии.
Но только величия здесь Лев Николаевич не нашёл. Как я уже упоминал, дипломат Билибин поставил под сомнение: а слава и победа ли это? Авраам Сергеевич очень строго отнёсся к такому персонажу, посвятив ему не одну страницу, дабы втоптать куда поглубже в грязь все его слова:
<...> Мюрат повёл свою атаку на Шенграбен, а вскоре Сульт, Ланн, Сюше, Вандам и Удино нахлынули на 4000 героев Багратиона. У них бы надобно спросить дипломату Билибину, "рассматривая свои ногти", отчего они не раздавили Багратиона и не привели его пленником к Наполеону?
Но всего больней для Норова стала война 1812 года, в которой Лев Николаевич, руководимый неведомыми силами, решил не показывать всю самоотверженность и стойкость русских войск вместе с их генералами. Для него наиболее приглядными были выдуманные анекдоты про нарушение дисциплины и бегство армии, чем героизм от низших до высших чинов.
Где битва под Клястицами? Где победа Тормасова под Кобриным и Городечною? Где успешные схватки казаков Платова при Молевом Болоте? Возможно, эти события никак не связаны с героями произведения. Но тогда стоит хотя бы упомянуть в тексте, что не всё так плохо. Из-за выбранного автором подхода к Бородинскому сражению я подошёл с полным ощущением того, что мы уже полностью проиграли. Я даже больше скажу, после изгнания Наполеона я даже не понял, что мы выиграли. Настолько Лев Николаевич стал заложником своей собственной системы. Авраам Сергеевич справедливо заметил:
Разверните теперь романический рассказ графа Толстого: он живописен, и, так сказать, пахнет порохом; но не прискорбно ли видеть, что такой отличный талант автора принял ложное направление?
В заключение
Прошу всех справедливо расценить мои литературные изыскания по поводу произведения Льва Николаевича. Я никогда не устану повторять, что это действительно бриллиант в короне русской литературы и культуры в целом. И этот роман-эпопея теперь на всю мою жизнь останется любимой настольной книгой. Каждый в ней найдёт что-то своё, необыкновенное и личное, именно поэтому она для всех такая разная. Именно поэтому я восхищался описаниями дуба и неба над Аустерлицем, ночи в Отрадном и первым балом Наташи... Можно до бесконечности перечислять всё то, что берёт за душу и таким магическим образом лечит её, а порой учит или просто открывает новые горизонты.
То, что "Война и мир" до сих пор заставляет спорить, думать и переживать - это показатель величия этого культурного памятника. Но не стоит верить всему, чему учит Лев Николаевич, ведь даже он не сможет отнять у нас память о героях Отечества.