Почти сорок лет она проработала в Художественном театре, причем четырнадцать из них была личным секретарем К.С. Станиславского. Рипсимэ Карповна Таманцова (1889 – 1958) – из тех людей, не зная о которых невозможно понять жизнь МХАТа 1920-1930-х годов. Сегодня, 15 октября, 135 лет со дня ее рождения, и мы хотим про нее рассказать.
Вообще из двух «конторских дев» МХАТа гораздо лучше знают Ольгу Бокшанскую, помощницу Вл.И. Немировича-Данченко. Бокшанская была старшей сестрой Елены Сергеевны, жены Михаила Булгакова. Как известно, Михаил Афанасьевич вывел своячницу в «Театральном романе» под именем Поликсены Торопецкой, и этот образ получился одним из самых ярких в его неоконченной книге. Бокшанская была наделена харизмой, большой энергией, литературным даром и настойчивым стремлением участвовать во всех театральных делах, так что ее письма к Немировичу-Данченко, изданные уже в ХХI веке в виде двухтомника, можно расценивать как своего рода энциклопедию внутренней жизни МХАТа за несколько советских десятилетий.
Рипсимэ Таманцова или Рипси, как она подписывала свои письма, тоже стала персонажем «Театрального романа». Булгаков придал ее черты Августе Менажраки, «даме с властным лицом южного типа», секретарше Ивана Васильевича. Безусловно, определенная властность была свойственна и ей. В театре Рипсимэ, армянка по национальности, родившаяся в мещанской семье, работала с 1919 года. Поначалу служила машинисткой и счетоводом, заведовала репертуарной конторой. Рипси знала три языка – английский, французский и немецкий, за плечами у нее был филологический факультет так называемого 2-го МГУ (ВУЗа, основанного в Москве в 1918 году на базе Высших женских курсов). Ей рано пришлось полагаться только на себя – отец Рипсимэ, Карп Сергеевич Таманцов, в 1907 году умер, и девушка начала давать частные уроки.
В Художественном театре Рипсимэ, дама одинокая, не имевшая семьи, очень подружилась с Федором Михальским (легендарным администратором МХАТа и будущим директором Музея МХАТ). Переписка с Михальским составляет значительную часть архива Таманцовой, хранящегося сегодня в Музее. По этим письмам несложно составить себе ее психологический портрет. Рипсимэ предстает дамой эмоциональной и неуравновешенной, мнительной, очень любящей театр (как и многие мхатовцы, она пишет это слово с большой буквы – Театр) и отчаянно желающей верить, что она МХАТу необходима, что без нее в Камергерском – никуда. А еще находящейся в состоянии постоянного соперничества с Ольгой Бокшанской.
«Завтра я уезжаю на неделю на дачу в Кунцево, деревня Мазилово, – сообщает она Михальскому в августе 1922 года – Не могу больше, совершенно не осталось сил, хожу, покачиваясь. К.С. звонил в субботу из санатория и приказал мне через Ник. Аф. (Подгорного – прим.) немедленно покинуть Камергерский. Боюсь уезжать, когда здесь столько чужих людей, а ведь Ольга человек ненадежный, ветреный, легкомысленный».
«Ветреная» Ольга и непростые отношения с ней рефреном звучат и в письмах Таманцовой из гастрольной поездки в Европу и Америку. «Здесь, между прочим, вошло в моду следующее выражение: “у конторы непозволительный тон”. Я очень усердно добивалась узнать, в чем дело. Но все отмалчивались. Наконец я через Маруччу (Мария Успенская – актриса Художественного театра, оставшаяся в Америке и основавшая там вместе с Ричардом Болеславским свою актерскую школу – прим.) узнаю, что к моему тону настолько все привыкли, что нового я с собою сюда ничего не привезла, а что бесит всех Ольга своим авторитетным разговором. И передают мне фразы, сказанные Ольгой, – я их сама от нее слышала. Да, так смеют говорить только два человека – К.С. и Вл. Ив. … На вопрос, что же имеют против меня, – единодушный ответ – ее подруга, постоянно вместе».
Таманцова и Бокшанская в этой поездке не только выполняли свои служебные обязанности сотрудниц дирекции, но и выходили в крошечных ролях в спектаклях. Играли двух старух в «На дне», дочерей Трифона Борисыча в «Братьях Карамазовых». Рипсимэ также выходила в «Царе Федоре Иоанновиче» в образе Нищей, причем имела в этой роли определенный успех.
«Фединька, знаешь, что сегодня со мной случилось. – рассказывала она Михальскому в январе 1923 года в письме из Нью-Йорка – После спектакля ко мне подошла американская актриса, старуха, и сказала, что я замечательно играю нищенку, она смотрит уже второй раз и не может забыть моего лица и моей фигуры. Она привела своих двух детей, чтобы познакомить их со мной. Спрашивала, в чем я еще играю, и на ответ, что я не артистка, – не поверила и сказала мне, что придет еще раз смотреть. Ты горд этим? Я хохотала ей в лицо».
В 1924 году Таманцову повысили – она стала личным секретарем Станиславского и получила отдельный кабинет в здании по адресу Тверская улица, 22, где находилась Малая сцена МХАТа. Оттуда далеко было до Камергерского, и Рипсимэ чувствовала себя так, будто ее отправили в ссылку. «У меня отняли то, что составляло мою жизнь, для чего и ради чего я жила», – сокрушенно писала она Михальскому, жалуясь на то, что со Станиславским очень сложно, он подозрителен, «в чем-то большой, а в чем-то маленький», и что от бесконечного составления писем и от печатной машинки у нее болит голова.
Однако она быстро вошла во вкус своего особого положения, особой приближенности к основателю театра. И уже в 1927 году Немирович-Данченко в ярости писал из Голливуда Бокшанской о том, что Рипсимэ не передает его слова Константину Сергеевичу: «Я глазам не поверил, когда Вы мне писали, что Ваши строки из моего письма – Рипси 4 дня не передавала К-у С-у!!! Рипси – цензор моих строк, так или иначе обращенных Вами к К-у С-у!!».
Оцените это количество восклицательных знаков.
К тому времени в Художественном театре сложилась конфигурация, получившая закулисное название «кабинет». В «кабинет» входили трое: актер, член дирекции, заведующий труппой, а также финансовой частью театра Николай Подгорный, работник администрации Николай Егоров и Рипси. «Кабинет» пользовался безграничным доверием Станиславского и откровенно манипулировал им. «Подгорный, Таманцова и Егоров руководили Станиславским из хороших побуждений, но сами понимали дело односторонне и потому вредили. В театре их действия воспринимали как карьеру при Станиславском. В конце концов “кабинет” оказался во вражде со всеми, а через это невольно и Станиславский, постепенно ожесточавшийся оттого, что его лучших помощников не ценят,» – пишет в третьем томе своей книги «Станиславский и Немирович-Данченко: История театральных отношений» Ольга Радищева.
И далее она замечает следующее: «Тут надо справедливости ради признать, что не только у Станиславского был так называемый кабинет, но и у Немировича-Данченко, состоявший из Бокшанской, Маркова и Сахновского. По своим интеллектуально-стратегическим данным он был сильнее “кабинета” Станиславского, но по характеру был тоже “кабинет” или “верхняя дирекция”. И пусть Бокшанская как секретарь была на голову выше Таманцовой, но ее роль при Немировиче-Данченко, по сути, была похожая. Она тоже умела настраивать и враждовала с “кабинетом” Станиславского.
Вообще горячность “кабинетов”, кажется, превосходила накал недоразумений между Немировичем-Данченко и Станиславским и порой подменяла их подлинные взаимоотношения».
После смерти Станиславского в 1938 году Рипсимэ Карповна стала членом Государственной комиссии по приему и обработке его литературного наследства, подготовила к изданию его режиссерский план «Отелло». Во время войны активно занималась в Москве квартирами эвакуированных членов труппы. Решала самые разные бытовые вопросы: как платить эвакуированным за квартиру, куда переселить Лидию Михайловну Кореневу, у которой в доме прорвало отопление, как починить двери, выломанные в пустующем жилье.
Кроме того, она освоила непростую профессию помощника режиссера, и в этом новом качестве участвовала в выпуске спектаклей «Последние дни (Пушкин)», «Дядя Ваня», «Плоды просвещения», «Последняя жертва», «Домби и сын».
Фото из фондов Музея МХАТ
