Большой террор требовал больших пространств, притом хорошо укрытых от посторонних глаз.
Раньше убивали на площадях убивали для устрашения и утверждения авторитета. Нужно было заставить полюбить власть и поверить в прекрасное коммунистическое будущее.
В 1930-х все те, кто не согласен, уже давно замолкли. В подобном больше не было нужды. Несогласных не осталось, и вождь народов поставил перед НКВД новую задачу: бояться должны все, а страну следует очистить от антисоветских элементов и нэпманских недобитков.
Без лишнего шума. Казнить стали без суда и следствия, а московские кладбища уже больше не справлялись с таким потоком «клиентов». Да и не нравилось как-то руководству эта глупая идея с захоронениями. Что толку в такой чистке, если о расстрелянных будут помнить? Требовалось истребить не только людей, но и память о них.
Вот тогда, в 1937-м стрелковый полигон «Бутово» превратился в расстрельный.
Как это было?
В 1930-х годах вокруг территории полигона возвели глухой деревянный забор, который тут же выкрасили зеленой краской. Вскоре жители окрестных деревень Дрожжино и Боброво стали страдать из-за шума по ночам. По глухим и безлюдным дорогам по ночам стали ездить небольшие грузовики ГАЗ с надписью «Хлеб» на кузове.
Поначалу люди никак не могли понять, куда ездят эти машины и кому понадобилось столько хлеба, но вскоре все привыкли. Когда кто-то из гостей спрашивал, что это за грузовики тут ездят и шум разводят, местные недовольно поджимали губы и бормотали что-то вроде:
- Сам туда и попадешь, если будешь жаловаться.
Смертные приговоры сотнями и тысячами выносились каждый день.
Их просто не успевали приводить в исполнение. Четырнадцать человек расстрельной команды работали без выходных и перекуров. После 23:00 вечера на полигон начинали приезжать грузовики. Они останавливались возле небольшого барака на территории, но водители никогда не глушили мотор. Утробное рычание двигателя заглушало сливалось со музыкой леса. Звуки выстрелов таким образом были практически не слышны.
Даже если кто-то в этот момент случайно оказался бы в лесу рядом с полигоном, хлопки на фоне тарахтящих моторов не показались бы чем-то необычным.
Двое конвоиров открывали двери кузова грузовика, и начинали выводить оттуда насмерть перепуганных людей.
Узников заводили в барак, и начиналась долгая бюрократическая процедура сверки данных. Затем невинно осужденным приказывали раздеться до исподнего, снять ботинки, выйти на улицу и встать перед выкопанным заранее огромным рвом.
Затем приговор приводился в исполнение, и люди легко и просто падали на дно глубокой ямы. Ну а ботиночки, как водится, оставались. Когда ров заполнялся, сюда вызывали тракториста из Дрожжино, чтобы тот завалил землёй один ров и выкопал новый. Вместо платы за эту услугу трактористу выдавали несколько бутылок спирта.
Имена осужденных не должны были фигурировать в научных работах, лица их вымарывали с фотографий. Никто не должен был знать, где они нашли свой последний приют. Единственным местом, где продолжали фигурировать имена осужденных, оставались личные дела их родственников. От жертв репрессий не должно было остаться ничего кроме ненависти. Близкие, не знавшие о том, что приговор был приведен в исполнение, продолжали успокаивать себя тем, что может, их родственник и сбежал за границу, оставив их здесь разгребать все, что он здесь натворил. Естественно, следующим шагом были ненависть и молчание.
Люди предпочитали не упоминать имя пропавшего родственника, чтобы не накликать беду, а еще начинали ненавидеть за то, что отныне им, как членам семьи врагов народа отныне уже нельзя было рассчитывать ни на учебу в приличном университете, ни на хорошую карьеру.
Жертвы
Людей приговаривали к высшей мере социальной ответственности «тройки», внесудебные карательные органы.
Летом 1937-го года Н. Ежов подписал указ о необходимости оперативно расправиться со всеми антисоветскими элементами: кулаками, уголовниками и прочей нечистью. Этот документ узаконил уже действующую практику, и «тройки» стали бездумно штамповать приговоры.
Это было временное решение, которое должно было оперативно, в четыре месяца, помочь решить все проблемы разом. Аппетит приходит во время еды, поэтому по истечении четырех месяцев срок действия был продлен, а затем его продлили еще раз.
Поскольку это было вне рамок открытых судебных процессов, никакой доказательной базы не требовалось. Разве что признание вины для проформы заставляли подписать. Обычно для этих целей очень вежливый сотрудник НКВД предлагал насмерть перепуганному человеку закурить и расписывал прелести вольготной жизни в лагере.
Арестованному говорили, что если тот все подпишет, то ему грозит лишь пара лет лагерей, а вот если будет сопротивляться, то только высшая мера. И ведь не врали. Многие сотрудники искренне надеялись на то, что признание вины даст человеку шанс. Кое-кто даже бегал по кабинетам и хлопотал. Вот только в большинстве случаев ничего у них не получалось, а сотрудники вскоре переставали даже пытаться.
Досье с листиком признания или без оказывалось в руках «тройки», и через минуту выносился приговор. На папку на всякий случай ставили штампик.
Совершенно секретно. Хранить вечно.
С 1936 по 1938 годы органы НКВД арестовали 1.5 миллиона человек, из которых приговор получили 1.3 млн. То есть процент выхода на свободу выше, чем в современной России.
Более 600 тысяч были казнены. Принято считать, что жертвами репрессий становились несогласные интеллигенты, которые тихонечко на кухне анекдоты про советскую власть рассказывали. Их, конечно, арестовывали, но несогласных все же было значительно меньше того количества людей, которое попало под каток репрессий.
В основном на Бутовском полигоне казнили людей простых и без регалий. Кулаки (зажиточные крестьяне, степень зажиточности определялась «тройкой»), священники, мелкие уголовники и члены банд. Считалось, что при коммунизме преступлений совершать никто не будет, ведь деньги утратят свою ценность и наступит общество всеобщего процветания. Следовательно, преступники – это пережиток прошлого, от которого лучше бы избавиться, притом радикальным образом.
Вполне ожидаемо, что под конец «всего веселья» жертвами репрессий зачастую становились сами сотрудники, выписывающие приговоры или приводящие их в исполнение. Если анализировать сферы деятельности, то окажется, что именно сотрудников НКВД в списке репрессированных больше всего. Из материалов их допросов выяснилось, что по ходу дела, в 1938-м году был пересмотрен вопрос об инвалидах.
Согласно материалам дела Семенова, член «тройки» Заковский предложил пересмотреть дела, где фигурируют люди с ограниченными возможностями, так как ГУЛАГ их брать отказывается.
Их нужно знать по имени
Количество жертв Большого террора идет на сотни тысяч. На одном только Бутовском полигоне нашли свой последний приют десятки тысяч человек, но вот сотрудников "конторы" на полигоне было не так уж много. Дружный коллектив расстрельной команды в пике состоял из четырнадцати мужчин.
Человеком, который сидел за столом в длинном одноэтажном бараке и сверял личные данные перед приведением договора в исполнение, был Михаил Ильич Семенов. В 1937-м году этот ничем не примечательный и никак не отличившийся мужичок вдруг был удостоен сразу нескольких государственных наград, но потом вдруг был освобожден от должности и репрессирован. Чрезвычайно вредная у него была работа, все-таки.
Как рассказывают, частенько на полигоне видели генерала Василия Блохина, которого называют архитектором террора. Говорят, он любил лично приводить в исполнение приговоры, хотя его должность уже не предполагала такого рода «подработок». По слухам, именно это милое хобби уберегло генерала от репрессий, так как Сталин, увидев на своем столе папку с делом Блохина, сказал, что такие кадры нужно беречь, ведь они делают всю черновую работу.
После Семенова главным по Бутовскому полигону стал Исай Давидович Берг, маленький, неприметный завхоз. Как говорят, когда он шел в своем кожаном плаще по городу, даже собаки переставали лаять, чуя в нем более опасного хищника.
Этот неприметный человек, выглядящий значительно старше своих лет, не закончил и трех классов церковно-приходской школы. Родился он в 1905-м году в Москве, в бедной семье простых работяг.
Пожар революции отвлек Исая Давидовича от школьных занятий. Едва научившись читать, он стал выполнять мелкие поручения для большевиков, а во времена Красного террора запомнился начальству сдержанностью и исполнительностью. В те дни многие быстро теряли человеческий облик. Кто-то, почуяв силу и безнаказанность, сколачивал банды. Кто-то скатывался к «старому доброму ультранасилию» или попросту сходил с ума, не выдержав того, что довелось увидеть. Послушный, исполнительный и сдержанный Исай просто старался хорошо исполнить свою работу.
Отличался Берг молчаливостью и сдержанностью, которые многие списывали на холодный и расчетливый ум злого гения. На деле же не было ни зла, ни интеллекта. А вот способности к подбору кадров и административно-хозяйственной работе быстро обнаружились. После Революции он стал «комиссаром по особым поручениям». Послушный, тихий, категорически небрезгливый и практичный Исай Берг быстро поднялся по карьерной лестнице. В начале 1930-х он поступил на службу Кунцевского отдела НКВД, а по факту, стал личным охранником вождя народов.
Приближалась пора Большого террора. Сталин норовил на все должности, связанные с осуществлением репрессий, поставить кого-то из ближнего круга, а недалекий паренек из числа охраны подходил на эту должность как нельзя лучше. В 1934-м году Исай стал завхозом НКВД по Московской области. Ну а это как раз и значило следить за логистикой парка грузовиков с надписью «Хлеб» на кузове и подбирать людей в команды по приведению в исполнение высшей меры наказания.
Берг старался набирать к себе в команду людей необразованных, послушных и, желательно, из глубинки. Умение читать и считать было серьезным препятствием для получения должности в «особой» команде. Как говорят, Берг считал, что людям из деревень проще лишить человека жизни, так как с детства они наблюдали за тем, как расправляются с домашним скотом. Мол, людям без образования не ведомы муки совести и душевные терзания. Так говорили те, кто знал Берга лично.
Полагаю, что Исай Давидович руководствовался куда более примитивной логикой: образованный человек быстро понял бы, что у Берга ни образования, ни интеллекта нет, а значит, легко мог бы поставить авторитет начальства под сомнение.
Начальник Бутовского полигона работал сутками напролет. Шесть человек должны были каждый день убивать по несколько десятков людей, а еще через пару месяцев счет пошел на сотни, а вот штат Бергу увеличили всего на два человека. Через полгода разрешили принять на работу еще несколько сотрудников. И так до 14-ти.
Долго здесь не выдерживали. За несколько месяцев на этой работе ломались даже самые смелые, крепкие и жестокие. Каждую ночь сотрудники полигона слышали лишь крики и мольбы о помощи, а каждый день тракторист из деревни закапывал огромные переполненные рвы. Ребята из расстрел ной команды срывались и ехали прямиком в психиатрическую больницу, а что уж там они рассказывали, никому было не ведомо. Психиатры – люди не из болтливых, но ведь и память у них хорошая. Кто знает, что они все могли бы рассказать, если бы вдруг разрешили.
Берг действительно был не из брезгливых, и мог отправиться к начальству прямо в той одежде, какая была на нем прошлой ночью. Бурые пятна на брюках или рубашке смущали даже его коллег на Лубянке. Едва справивший тридцатилетие мужчина за полгода работы в таком режиме постарел лет на пятнадцать.
Исай Давидович действительно старался оптимизировать процесс: избавить людей от страданий, а своих сотрудников – от стресса. Бюрократические вопросы он отладил до идеала, рвы требовал готовить заранее, тщательно следил за тем, чтобы никто ничего с полигона не брал. Довольствие у сотрудников было хорошим, а взятые отсюда сапоги потом преследовали новеньких во снах.
Через пару месяцев Исай Давидович заметил, что летом работа идет существенно легче, и дело тут было вовсе не в том, что в теплое время года земля податливее. Все проще. В кузове грузовика было ужасно жарко и душно. Многие не выдерживали такой поездки, а те, кто доживал, не способны были уже сопротивляться и кричать.
Машина-душегубка
Вот тогда-то и возникла идея создать передвижную газовую камеру. Никакого особенного инженерного ума тут не требовалось. Поставить выхлопную трубу так, чтобы фургон потихоньку наполнялся газом, и люди в нем легко и просто засыпали. Таким образом и пули не нужно было тратить, и сотрудников можно было от дополнительных переживаний оградить.
Впоследствии подобные газовые камеры будут использовать и в другой стране, но там будет все гуманнее, газ будут подавать из специальных баллонов.
Впрочем, вокруг знаменитой душегубки Берга до сих пор много споров. Никаких специальных указов о применении такой машины не существует. Из подтверждений – только слухи и свидетельства очевидцев. Еще в пользу того, что этот метод действительно стали применять, свидетельствует изменение в бюрократической процедуре. Начиная с конца 1937-го года списки для отправки на Бутовский полигон стали сверять и утверждать перед тем, как посадить человека в фургон с надписью «Хлеб».
Дальнейшая судьба Исая Давидовича была весьма печальна. В 1938-м году его освободили от должности за пьянство и аморальное поведение, а в августе он уже сидел в кабинете перед коллегой, который весьма настойчиво уговаривал его подписать признательные показания в обмен на три года лагерей.
«Тительман вызывал меня на допросы и уговаривал, чтобы я признался в злоупотреблениях. Говорил, что я воровал деньги, что я жулик, а не контрреволюционер. Закупал незаконно Заковскому мебель и т.д. Я категорически свою вину в присвоении денег отрицал, но Тительман мне говорил, что признавайся в этом и ты уедешь работать в лагеря, а то смотри, из тебя сделают троцкиста и тогда будешь отвечать за контрреволюционные дела».
(Из показаний И. Берга)
И ведь ему не врали. Сотрудник, который вел дело Берга, похлопотал и договорился о том, чтобы начальнику полигона дали три года лагерей. Только ничего не вышло. На место Ежова пришел Берия, и все старые договоренности тут же были забыты.
7 марта 1939-го года Исая Давидовича Берга высадили на Бутовском полигоне. Ему зачитали приговор, а затем привели его в исполнение. И было ему всего 34 года.
Сегодня
В 1940-х полигон использовали для размещения военнопленных немцев, которых заняли на строительстве Варшавского шоссе. Работа была тяжелой, выдерживали немногие, а тут и место для нового рва всегда найти можно было.
В 1990-х в России начались перемены, стали массово реабилитировать репрессированных, а полигон потихоньку перешел в ведение РПЦ. Сегодня на территории полигона есть памятник с именами репрессированных, несколько информационных стендов, холмы без каких бы то ни было опознавательных знаков, яблоневый сад, пара лавочек и несколько религиозных учреждений.
Добраться сюда непросто. У метро нужно сесть на автобус, проехать пару остановок, сойти посреди леса и отправиться по дорожке в чащу.
Посетителей здесь немного, в основном прихожане церкви, которые предпочитают не вспоминать о том, что это церковь на расстрельном полигоне. Они недовольно поджимают губы, когда видят табличку с надписью «Бутовский полигон» на глухом зеленом заборе, и предпочитают рассказывать о том, сколько здесь святых и новомучеников побывало.