К 210- летию со дня рождения русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова (1814-1841).
Как его только не называют наши современники: и «соседом по Олимпу» рядом с Пушкиным, и второй по значимости поэтической величиной – и опять после Пушкина… После?
Начало 1837 года – убит Пушкин.
«Лермонтов сделался его эхом и тем приобрел себе громкую известность, написав энергические стихи на смерть Пушкина, но себе навлек он большую беду, так как упрекал в них вельмож, стоявших около трона, за то, что могли допустить столь печальное событие», - заметил в своей книге «Знакомство с русскими поэтами» современник великих русских поэтов писатель Андрей Николаевич Муравьев.
Листочки со стихотворением 23-летнего Михаила Лермонтова «На смерть поэта» десятками тысяч расходились по рукам, производя в обществе настоящую бурю, стихотворение учили наизусть и пересказывали ближним. Вряд ли когда-либо в России стихи производили столь сильное впечатление, разве только вышедшая двадцать лет назад бессмертная поэма Грибоедова могла соперничать с пламенными строками Лермонтова. Молодой гусар, изливший «горечь сердечную на бумагу», жестоко поплатился за свой триумф – арест, суд, ссылка на Кавказ прапорщиком в Нижегородский драгунский полк… Бабушка Лермонтова Елизавета Алексеевна, страстно любившая внука, горько сетовала на судьбу, упрекая прежде всего себя:
«И зачем это я на беду свою еще брала Мерзлякова, чтобы учить Мишу литературе; вот до чего он довел его». (Мерзляков А.Ф. - русский поэт, литературный критик, переводчик, доктор философии, дававший частные уроки юному Лермонтову на дому – прим. авт.).
Но деятельная энергичная Елизавета Алексеевна и здесь не оставила своего питомца без опеки: благодаря ее хлопотам, прапорщику Лермонтову вернули чин корнета и перевели в Лейб-гвардии Гусарский его величества полк. Несколько месяцев пребывания на Кавказе сделали молодого поэта другим человеком: светское общество, совсем недавно так манившее в свои сети, полностью утратило былую привлекательность; подступила черная меланхолия, наложившая особый отпечаток на его стихотворные строки. Кавказские впечатления подняли на поверхность юношеские грезы – в течение десяти лет создавал поэт свою восхитительную романтическую балладу «Демон» – с 1829 по 1839 год. Пятнадцатилетний Михаил учился в университетском Благородном пансионе, когда в его юной голове сложился замысел поэмы об Ангеле и Демоне, влюбленных в прекрасную монахиню – сюжет вполне в духе начала XIX века. Шло время, вместе со взрослением поэта менялась и поэма: образы героев, диалоги и сюжет становились более сложными, из условного места действия герои перенеслись во вполне конкретную Грузию со своим бытом, традициями, именами и этникой. Поэма получает и второе название – «Восточная повесть». Писатель Владимир Одоевский как-то поинтересовался у Лермонтова, с кого был списан главный герой его поэмы «Демон», на что ироничный Лермонтов заметил: «С самого себя, князь, неужели вы не узнали?».
По возвращении из ссылки Лермонтов – один из самых популярных литераторов в России, его произведения идут нарасхват, в каждом номере «Отечественных записок» публикуются новые стихи и проза. Преисполненный вдохновением поэт «принят с большим участием в столице, как преемник славы Пушкина, которому принес себя в жертву». Но судьба делает очередной поворот, причем, все в ту же сторону: 25-летний поэт после дуэльного поединка снова отправляется на Кавказ, но уже не в подобие увеселительной прогулки, как ранее, а на передовую. Император Николай I даже озаботился выпустить личный приказ, чтобы Лермонтова с передовой не отпускали и задействовали в военных операциях. Поручик Лермонтов на военной службе оказался одним из лучших: «везде первый подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы».
Тогда же, в 1840 году, вышло первое отдельное издание романа «Герой нашего времени», задуманного еще в первое пребывание на Кавказе, но получившего завершенность только два года спустя. Образ главного героя критики и читатели тут же соединили с личностью самого автора, с чем Лермонтов вовсе не согласился: «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии».
Ему было всего двадцать шесть, когда он был убит у подножия горы Машук – находящийся в самом начале своего творческого пути, но уже известный русский поэт и национальный гений Михаил Юрьевич Лермонтов. Он ведь совсем мало печатался при жизни, был очень строг и придирчив к каждому слову, каждой строфе – целых десять лет ушло только на составление небольшого сборника стихов. Короткая яркая жизнь, так много вместившая в себя: «этой жизни суждено было проблеснуть блестящим метеоритом, оставить после себя длинную струю света и благоухания и исчезнуть во всей красе своей... какие поэтические тайны унес он с собой в могилу? Кто разгадает их?».
Александр Блок, составляя рецензию на книгу о жизни и творчестве Лермонтова, сочувствуя автору, сетовал:
«Почвы для исследования Лермонтова нет - биография нищенская. Остаётся "провидеть" Лермонтова».
Да, биографию поэта можно кратко изложить всего на одной страничке, но его творчество предоставляет огромный простор для исследования личности Михаила Лермонтова – настолько просты и возвышенны его стихи, тонко обрисованы характеры героев, естественны и оригинальны живописные полотна.
«Какие силы были у этого человека… Каждое его слово было словом человека власть имеющего… Вот в ком было это вечное, сильное искание истины. Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были бы ни я, ни Достоевский…» — так откровенно сказал о Лермонтове Лев Толстой.
Нам остается только, затаив дух, восхищаться его ранним гением: не каждому дано даже в более солидном возрасте прочувствовать и отразить насущные потребности духовной жизни общества, стать символом своего времени.
«И скучно и грустно…»
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
«Выхожу один я на дорогу»
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.
«Молитва»
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
«Пророк»
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья —
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи.
Завет Предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная.
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
«Нет, не тебя так пылко я люблю…»
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье;
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.
Не смейся над моей пророческой тоскою
«Не смейся над моей пророческой тоскою…»
Не смейся над моей пророческой тоскою;
Я знал: удар судьбы меня не обойдет;
Я знал, что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет;
Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
Мне в мире не найти; настанет час кровавый,
И я паду, и хитрая вражда
С улыбкой очернит мой недоцветший гений;
И я погибну без следа
Моих надежд, моих мучений,
Но я без страха жду довременный конец.
Давно пора мне мир увидеть новый;
Пускай толпа растопчет мой венец:
Венец певца, венец терновый!..
Пускай! я им не дорожил…