Пока мы ехали в участок, я рассказал весь вчерашний день — про Мишку, про маму Лики, про то, как Азим и Михаил за мной гнались и как старик их прогнал. И потом, как они пришли к нам в дом и сразу напали на папу.
Сергей слушал, иногда задавал вопросы и задумчиво поджимал губы.
— Вы найдёте Лику? — с надеждой спросил я, — уже прошло четыре дня, вы должны её найти! Спросите её отца, куда он её дел!
Сергей вздохнул.
— Азим говорит, что действительно ждал её в тот день после школы. Хотел сделать сюрприз, свозить её в город, давно обещал. Её мать подтвердила. Но Лика была не в настроении и не захотела ехать. Он разозлился и накричал на неё, тогда она убежала. А что с ней случилось дальше, он не знает.
Я хотел сказать, что Азим врёт, но промолчал. Я этого точно не знал, вдруг так было на самом деле? Вместо этого я спросил:
— А с Мишей вы разговаривали? Он говорил, что Лика сразу испугалась! И настроение у неё было хоро… — я вспомнил, что она была тише чем обычно в тот день.
— С Мишей я обязательно поговорю, и узнаю, почему он мне об этом не рассказал. Помнишь ту кофту на роднике? Не знаешь, как она там могла оказаться?
Я покачал головой. Зачем Лика стала бы прятать там кофту? А потом я вспомнил про внучку старика и спросил:
— Что случилось с внучкой деда Митяя?
Сергей помолчал, а потом мотнул головой, словно прогоняя какие-то мысли и ответил:
— С Ликой это вряд ли связано. Девочка, скорее всего, утонула. Больше тебе знать не надо, не забивай голову. А Митяй с женой после того странные стали, в уме повредились слегка. Очень любили внучку.
Мы подъехали к незнакомому дому, Сергей повел меня через двор к дверям и постучал. Дверь открылась и на пороге показалась старушка в очках. Она вопросительно посмотрела на нас. Сергей смущенно улыбнулся и сказал:
— Тёть Маш, пригляди за пацаном, пока я работаю? Некуда его, отца в больницу положили… Никита — это Марья Фёдоровна, моя двоюродная тётя.
— А-а, Никита? Гриши сынок? Знаю-знаю, идём, присаживайся, сейчас чаем напою, — засуетилась она, приглашая в дом. — Такое несчастье! Я ведь Гришеньку помню еще таким, как ты! А ты иди, Серёжа, не волнуйся, присмотрю я.
Я удивился, Марью Фёдоровну я не знал, и папа никогда о ней не говорил.
— А откуда вы знаете моего отца? — спросил я, когда Сергей ушёл, а мы прошли на кухню, где старушка принялась готовить чай.
— Я с твоей бабкой дружила. Мариша, земля ей пухом, замечательным человеком была. В одном совхозе работали.
Папа никогда не рассказывал про бабушку с дедушкой, да я и сам не интересовался, а сейчас стало любопытно, почему же мы сюда переехали и как бабушка с дедушкой умерли. И я стал расспрашивать Марью Фёдоровну.
— Папка твой сорванец еще тот был, ух, намучилась Маришка с ним, каждый день приключения находил, то в лесу пропадёт, то через реку переплывет да на том берегу ночевать останется, то в соседнюю деревню сбежит… — я слушал и не верил, что речь про моего папу — такого спокойного и правильного. — А как вырос, так упёрся, уеду, говорит, в город. Не хочу тут жить. Я-то понимаю, от нас вся молодежь бежит, но дед твой, Родион, рассчитывал, что Гриша ему помошником будет в совхозе, к старости поддержит, а Гриша отказался. Разругались они и дед сказал, чтоб до самой его смерти ноги Гришиной в доме не было. Так и получилось. Уехал Гришенька, а вернулся на отцовские похороны. С женой молодой, мамкой твоей, — тут Марья Фёдоровна закрыла рот рукой и испуганно на меня посмотрела, — Ой дура я старая, прости, Никитка, не подумала я, тебе, наверное, тяжело слушать-то, мамка померла, и папа в больнице, а я тут болтаю…
— Расскажите! — взмолился я, — папа никогда ничего не говорил, я хочу узнать!
Она поставила передо мной чашку чая и булочки, положила кусковой сахар и продолжила:
— Ну тогда ладно, Гриша, чай, не осерчает. Мамка твоя красавицей была! Все девки обзавидовались её нарядам, а Гриша-то какой счастливый ходил, мало что не летал. Да только с Маришей они не поладили — она то баба деревенская, привыкла в земле, да со скотиной, а твоя мама как принцесса была, и то ей не так, и это… Ругаться стали они часто, никто не виноват уж, разные люди, вот и уехал Гришка снова, мать оставил, жену выбрал. А Мариша затосковала одна. Плакалась часто, ко мне приходила, — Марья Фёдоровна подперла голову кулаком и смотрела в окно, будто видела там мою бабку. — Так и померла с тоски, наверное. Жить не хотела совсем. Потом Григорий вернулся окончательно. Да только зря. Надо было ему с женой в городе доживать, эхх…
Я представлял, каково было отцу — наверняка чувствовал себя виноватым во всех смертях. Нестерпимо захотелось к папе.
— Марья Фёдоровна, можно я в больницу сбегаю? Спрошу про папу, пожалуйста! Может, разрешат его увидеть.
— Никита! Так то ж далече! Бежать не надо, сейчас позвоню, у меня там сноха работает, всё узнаю.
И она зашаркала в зал к телефону. А я пошёл следом, надеясь, что всё хорошо.
— Пока он еще спит, Никит, не волнуйся, как проснётся, Зоська позвонит и мы вместе сходим. А пока посиди, отдохни.
Я огляделся — в просторном зале стояло два дивана, стенка и большой комод. В стеклянной витрине стенки было много разных фотографий. Перехватив мой взгляд, Марья Фёдоровна спросила:
— Хочешь увидеть бабушку с дедом?
Я закивал и она достала толстый коричневый альбом. Перелистнув несколько страниц, она нашла черно-белую фотографию и протянула мне, указывая дрожащим пальцем на пару среди нескольких людей — светловолосая симпатичная женщина в рабочик перчатках махала в камеру, её обнимал загорелый мужчина в шляпе и в просторной рубашке, ткой же, какие сейчас любил носить папа.
— Тут мы в совхозе на поле все вместе, такой день хороший был, — сказала Марья Фёдоровна.
Я с удивлением разглядывал людей на фото и находил папины и свои черты в этой паре, а потом рассмотрел пару рядом — дед Митяй с Аделей!
— А это кто? Знакомое лицо, — спросил я, указав на Митяя.
— А, это Митька. Эх, беда у них страшная случилась. Внучка пропала. Прям как эта девочка, Лика, что недавно потерялась.
При имени Лика я вздрогнул.
— Её не нашли? Внучку? Что тогда случилось?
Марья Фёдоровна утерлась передником, взяла фотографию и начала рассказывать:
— У Митьки сын тоже не захотел в деревне оставаться, только Митька не препятствовал, наоборот, они с Аделей помогали как могли. Да только сынок ихний лентяй был, каких поискать, работать не хотел, всё с родителей деньги тянул. Приедет, поноет, Митька ему и даст на житьё. Так и продолжалось. Илья и жениться успел, и дочку родить. Да жена ему непутевая попалась, дочку ему оставила, да сбежала. Вот Илья с ребёнком и ездил к родителям, денег просить. Уж сколько Митька его упрашивал остаться уже в деревне, или хоть Элю оставить, они с Аделей души в ней не чаяли. Да Илья не соглашался — я, говорит, городской, в глуши жить не хочу. В последний раз приехал, лет пять назад дело было, и снова денег запросил. А Митька возьми да скажи — внучку оставляй, дам денег, но в последний раз. Мне это Зинка рассказывала, она тогда к Аделе за молоком пришла как раз. Ох и скандал был, говорит, орали так, что стены трещали. А потом Илья Эльку схватил и потащил в лес. Митька за ними, да где ж ему за молодым было угнаться. Уж не знает никто, что в лесу том случилось, да только вернулся Митька один, а лишь на утро и Илья пришёл, а Эльки нет. Илья сказал — убежала она, потерялась. Всю ночь искал, да не нашёл. Потом только кофту её у болота и нашли, а куда делась она — до сих пор неведано. Михаил тогда Илью подозревал, посадить хотел, да Митька его как-то отговорил. Илья уехал и с тех пор больше не появлялся. А Митька с того времени странный стал. Живут с Аделей сами по себе, ни с кем не разговаривают, только по делу обращаются, к себе не пускают. И бродит часто по лесам местным. Говорят, с головой неладно стало.
Марья Фёдоровна замолчала, продолжая смотреть куда-то вдаль, а я думал, что же случилось с той девочкой? Может, Митяй сам с ней что-то сделал, а теперь и с Ликой? Я решил сходить к нему и попробовать осмотреть дом. Но у меня еще были вопросы:
— Баба Маша, а что вы думаете про Лику? Куда она могла деться?
Марья Фёдоровна задумалась.
— Ох, не знаю я, Никитка. Грех на душу брать не хочу, да только папаша у неё подлец, каких мало. Мы же все в одном совхозе работали, потом уж по деревенькам расселились, вот и знаем друг друга, хоть чуть-чуть, да всё равно, свои. А Азим этот пришлый. Никто не знает, откуда взялся да чем раньше жил. Да только тут успел напакостить, кого обманул, кого подставил. А уж как с женой обращается! Она-то молчит, не жалуется, да от соседей разве скроешь, тем более в селе. Как напьётся так и лупит её. Вот и дети родились неправильные, девочка белая, что Снегурка, а мальчик немой. Так Азим и это на жену свалил. Мне соседка ихняя говорила — дочку за волосы таскает, раздевает и во дворе оставляет в собачьей будке спать. Правда или нет не знаю, что слышала говорю. Соседка Михаилу рассказала, просила поговорить с Азимом, он как-то ездил. Говорит — никто не жалуется, все довольные, девочка умная, скромная, отца любит. Сказал ей сплетни дальше не передавать и в чужую семью не лезть.
Я сжал кулаки, вспомнив гадкие рожи Михаила и Азима.
— Заболтались мы, Никитка, давай обед сообразим, пора уж, — а потом забормотала под нос так, что я еле расслышал: — Дурында старая, ребёнку наболтала, вот что старость с людьми делает, мозгов не осталось…
Есть я не хотел, но и сидеть на одном месте тоже не мог.
— Можно я погуляю? Не хочу кушать.
Марья Фёдоровна озабоченно посмотрела на меня:
— Не сбежишь? Сергей просил за тобой приглядеть, ты уж не подведи!
— Я тут, рядом буду, честно!
— Ну поди, побегай, через час ворочайся, обедать будем.
Я вышел на улицу и побежал к дому старика.
Мне повезло, старик куда-то уехал — машины не было. Храп, к моему удивлению, не залаял и даже не повернулся в мою сторону. Он лежал, наполовину высунувшись из будки, и скулил. Может, его снова отходили палкой? Мне стало его жаль, но я пришёл не за ним.
Обойдя забор, я нашёл место, где доски прогнили и получилось отодвинуть одну, чтобы пролезть во двор. Адели я не заметил, наверное она в доме. От забора к дому стояло несколько хозяйственных построек и я, как мне показалось, незаметно, пробрался к дому. Меня очень интересовал подвал на кухне, к которому так рвался Храп прошлым вечером. Я подполз к окну и заглянул в дом.
Сердце чуть не остановилось, когда я увидел Лику! Она сидела, сгорбившись, в центре зала на высоком стуле, в одних трусиках, белые длинные волосы были распущены и спускались до пояса. Старуха осторожно расчесывала их, а Лика сидела неподвижно, руки свисали со стула, мне было не видно её лица, но голова моталась из стороны в сторону.
Я чуть не постучал в окно, чтобы Лика повернулась и посмотрела на меня. Только сейчас я понял, как мало верил, что увижу её снова. Но что она тут делает? Почему не двигается и до сих пор не сбежала?
Аделя заплела ей косу и повязала её синей лентой. Затем обошла, что-то подергала у груди и Лика, словно мягкая кукла, повалилась ей в руки. Я закрыл рот, чтобы не закричать. Старуха подхватила её и уложила на пол. Взяла синее с белым платье с дивана и стала ловко надевать на девочку. Когда закончила, она надела ей носочки и сандали. Лика продолжала недвижно лежать с закрытыми глазами. Я прилип к окну, забыв, что меня могут увидеть, и старался уловить хоть малейшее движение.
Тем временем старуха закончила и, подхватив Лику под мышки и поволокла на кухню. Я полез к другому окну, когда услышал шум машины. Вернулся старик.
Он неторопливо загнал запорожец во двор, закрыл ворота, что-то буркнул Храпу, проходя мимо, и вошел в дом. Я прокрался к кухонному окну и заглянул внутрь. Аделя привязывала Лику к стулу, когда закончила, положила её руки на стол, между ними поставила тарелку. Старик что-то сказал, подошел к Лике и ласково поцеловал её в макушку, погладил по волосам и тоже сел за стол. Мне казалось, что я смотрю какой-то сумасшедший спектакль. Старики выглядели такими счастливыми, а Лика — я всё ещё надеялся, что она крепко спит, но где-то глубоко внутри был готов орать, понимая, что она мертва.
Тем временем старики ели, переговаривались между собой, подкладывали Лике в тарелку еду, и смеялись. Я так засмотрелся на это безумное представление, что не заметил, как ко мне подкрался Храп. Только услышав глухое рычание и ощутив на лодыжке сомкнувшиеся зубы, я увидел его. Он прокусывал мою ногу, я упал, сжимая губы, чтобы не закричать, попробовал оторвать пса от себя, но он вцепился намертво.
Конечно, старик нас услышал, я с ужасом увидел, как его белая борода мелькнула за окном, а уже через полминуты он стоял надо мной, разъяренный, всклокоченный. Он пнул Храпа и тот обиженно заскулил, уползая в сторону. Встать на задние лапы пёс не мог. Затем старик схватил меня и потащил в дом, злобно выкрикивая:
— Мелкий любопытный гаденыш! Какой же ты поганец! Что я теперь должен делать? Что мне с тобой делать?
Я скулил, держась за пульсирующую болью ногу, пока он волок меня в кухню. Там он с силой швырнул меня на пол и заходил туда-сюда, потрясая кулаками.
Я подполз ближе к Лике, стараясь услышать её дыхание, но старик злобно оттащил меня от неё, приложил о стену и сомкнул руки на моей шее.
— Сиди! Не то прибью! — закричал он, страшно вращая глазами. Я задыхался, стучал его по рукам, пока в глазах не потемнело, а потом отключился.
Когда я очнулся, почувствовал себя очень плохо, тошнило, голова сильно болела и кружилась. Вокруг было темно, холодно и пахло сыростью. Над головой слышались шаги и разговоры — меня посадили в подвал. Я попробовал закричать, но получался только хрип. Укушенная нога болела, я осторожно встал, тут же стукнувшись плечом о что-то деревянное — по всей видимости, полку. Передо мной что-то чернело, я стал осторожно ступать вперёд, размахивая руками, от холода уже зуб на зуб не попадал, зато сознание прояснилось.
Я не успел толком сориентироваться, какого размера подвал и что в нём есть. Дверь надо мной открылась, я дернулся от неожиданности, и зацепившись за что-то ногой, упал. Сверху плавно опустилась переноска. От света заболели глаза, но я разглядел, как по лестнице спускается старик с топором в руках.
— Очнулся, поганец? Не жилось тебе спокойно, везде свой нос засунуть надо было? — весело бормотал он, переступая со ступеней приставной лестницы.
Я не стал ждать, пока он до меня доберётся, поднялся и, схватив его за ногу, дёрнул изо всех сил.
Мне повезло, старик не удержался и съехал вниз, но тут же развернулся ко мне, размахивая топором. Вид у него был сумасшедший — он улыбался, таращил глаза и вскрикивал:
— Хэй, хэй, хоп!
Я пятился назад, пока не уперся в земляную стену. Справа стоял стеллаж со стеклянными банками, я просто схватил одну и бросил в старика. Банка с глухим стуком врезалась в лоб и упала на бетонный пол, но не разбилась. Старик взвыл от ярости и кинулся ко мне. Я ждал, по струнке вытянувшись у стены, и как только он оказался рядом, замахнувшись топором, поднырнул ему под руку и проскочил к лестнице. Никогда еще я не взбирался так быстро, пара секунд и я был наверху. И напоролся на Аделю. Она наклонилась над проёмом и стала пытаться затолкать меня снова вниз. Старик уже взобрался следом, схватил меня за больную ногу. Я заорал и лягнул его со всей силы, хватая Аделю за платье. Старик упал, старуха трясла руками, стараясь отцепиться от меня, но я повис на ней, продолжая переставлять ноги, пока не вылез наружу, почти обнимая её. Она всё пыталась меня скинуть, но силы в ней было мало, я расцепил руки и легко увернулся от нее, вскочил на ноги и помчался к выходу. Старуха тяжело поднималась на ноги, крича проклятия в мою сторону, из подвала доносились вопли старика, но я уже ничего не слышал, бежал прочь отсюда.
