- А верно ли то сказано?
- Поживем - увидим ...
Семён Алексеевич Троянский вернулся из командировки уставший, но испытывающий удовлетворение от проделанной работы. В НИИ-6 дали очень высокую оценку результатам работы их группы, которые полностью вошли в заключительный отчёт. О бутылкомёте все знали и не делали перед профессором вид, что не знают. Они в самом начале сотрудничества так искренне, без всякого осуждения обсудили с Троянским эту идею и пришли к выводу, что это было сиюминутное техническое заблуждение, которое могло бы и состояться на некоторое время, не появись у фашистов на вооружении кумулятивных снарядов. Семён Алексеевич от души вместе со всеми посмеялся над провалившейся идеей (чужой) бутылкомёта, да так, что у него от сердца отлегло и, далее, на протяжении всей командировки он и думать забыл об этом неприятном инциденте. Научный руководитель НИИ-6 с удовлетворением это отметил и поблагодарил основных участников данного благородного заговора. Провожали Троянского тепло и с наилучшими пожеланиями. Душа его всеми своими фибрами стремилась в родной коллектив, к продолжению работ, в которых он видел реализацию своей личности, своей сущности на этом свете. Но, по приезде домой, через час к нему нагрянули работники НКВД и профессор был арестован.
* * *
Примерно сутки профессор просидел в камере с несколькими сокамерниками интеллигентного вида. Общались мало, видимо боялись подсадных. Каждый старался в силу своих возможностей содержать себя в каком-то порядке, но их часто вызывали на допросы, с которых они, еле двигаясь, возвращались опять грязные и более оборванные. Троянского сутки не трогали. Воды для мытья практически не дают, от параши пахнет невыносимо. Голод начал выворачивать кишки, голова стала кружиться. На второй день его привели к следователю.
- Доказательства вашей вины у нас есть. От вас требуется только написать чистосердечное признание, что вы враг советской родины и советского народа. И главное — вы должны указать на ваших сообщников или единомышленников.
У профессора перехватило дыхание, спазм в горле некоторое время не давал возможности произнести ни слова. Наконец, дыхание восстановилось, не своим голосом он произнёс:
- Я признаю, что бутылкомёт был моим техническим заблуждением. Но я исправил свою ошибку. В составе группы учёных я внёс ощутимый вклад в выполнение задания правительства.
- Ваш бутылкомёт – это не просто техническое заблуждение, это вредительство, которое повлекло бы за собой слабость военной силы нашей великой страны. Но это не единственное ваше преступление, над которым надсмеялсядаже сам товарищ Сталин. Вы нарушили подписку о неразглашении гос тайны, а именно, о закрытых льготах и спец пайках. Вы стали делиться им с казаком дедом Григорием, отец которого, да и сам он, участвовали в белом движении. Вы посягнули на утечку информации о жизни государственной системы, а это уже политическое предательство, которое может привести к раскрытию перед рядовыми массами сущности системы. А это наказывается только смертью.
Семён Алексеевич удивлённо подумал: «Откуда они об этом узнали? Я уж и сам это забыл. Боже мой! Во время работы над бутылкомётом я позволял себе излишне откровенничать с парторгом и, видимо, проговорился».
Задумчивый вид и молчание профессора следователь истолковал по своему, и начал избивать подследственного. Когда тот упал, следователь приказал утащить его обратно в камеру. На последующих допросах интеллигентный и честный профессор не стал отпираться от обвинений — что было, то было, от правды не спрятаться. Юлить он совсем не умел, не умел и смотреть на события с другой точки зрения, выгодной ему, поэтому через несколько дней Семён Алексеевич чистосердечно написал и признал всё, что ему инкриминировали, на бумаге.
Следователь удовлетворённо просмотрел листы и пообещал, что до суда его больше трогать не будут, что этого достаточно для 10 лет лагерей. В самую последнюю минуту, когда профессора уже уводили, от сказал ему вслед:
- Если вам это интересно, приходили ваши коллеги во главе с героем войны Игорем Романовым, принесли характеристику и ходатайство. Но вам это уже не поможет, так как вы чистосердечно признали свою вину.
* * *
Напоминание об Игоре Романове сильно взбудоражило мысли и волю Семёна Алексеевича. Он невольно за последнее время научился у этого человека бороться с обстоятельствами, обдумывать ситуацию с разных сторон, проявлять стойкость характера, не сдаваться до последнего. А тут, по своей мягкой интеллигентской натуре раскис, забыл обо всех этих уроках воли, не предпринял никакой борьбы за себя. Ведь по большому счёту он не совершил никакого преступления, он просто жил для людей, для родины, и получит теперь 10 лет каторги. Сын и жена теперь будут числиться родственниками врага народа. Научные труды останутся незавершёнными. Эти мысли для чистого разума профессора были просто невыносимы. Вся правильная его жизнь и стремления разрушились и лежали ненужной кучей в каком-то тёмном и страшном подземелье демонов.
Жизнь его теперь стала пуста и бессмысленна. Для этого ли он жил и трудился? Почему с ним так обошлись? Какой же он враг? Или, с исторической точки зрения, это оправдано, что в жерновах военного времени могут быть перемолоты и безвинные люди? Нет! Это не процент несознательной ошибки системы. Это явно осознанное губление невинных людей для плана, для показа эффективности работы карательных органов. Раз они есть, - они должны работать эффективно. Нет! Это не время виновато, это политика власти допускает уничтожение людей, в том числе и безвинных. Народу в России много, а сострадания к соотечественникам очень мало. Посторонний тебе человек — расходный материал.
Где-то он это слышал, что в годы революции кто-то сказал: «Лучше уничтожить вместе с врагами и невинных, чем долго разбираться и упустить реальных врагов». Нет, не лучше! Это лишь увеличивает недовольство и рост рядов «врагов». Упустили бы одного врага, а так приобретут двоих и более.
Вдруг профессор вспомнил, кто ему об этом говорил, и этот человек имел такой же железный характер, такую же силу воли, как Игорь Романов. Только вот этот человек был стар и недостаточно образован, поэтому и не стал он примером для подражания, как учёный коллега профессора. Не позволило ложное самолюбие этому произойти.
Это был казак дед Григорий. Семён Алексеевич ни на миг не пожалел о том, что разрешил сыну относить в семью друга излишки продуктов, которые раньше закапывали. В то время дед сильно заболел, травы Анны Прокопьевны не помогали, ему необходимо было улучшенное питание, молоко, мёд, рыба, хороший хлеб. И сын молодец, что решился попросить об этом.
Профессор припомнил давнишний разговор с дедом, когда их дети учились ещё только во втором классе, но уже тогда не могли жить друг без друга, и с родительского собрания родители вынуждены были идти вместе. Семён Алексеевич тогда защитил кандидатскую диссертацию и посетовал деду на то, что с некоторыми его идеями старшие коллеги не согласны и он не в состоянии их переубедить. На это дед Григорий сказал замечательные слова, смысл которых дошёл до профессора только сейчас, в застенках НКВД.
- Ты, Семён Алексеевич,слишком послушен, чтобы проявить упорство относительно своих идей. Многое предстоит тебе ещё познать и понять в этой жизни, чтобы иногда, когда истина на твоей стороне, быть победителем. Для этого надо укрепить силу духа и волю, обрести своё «Я». Но одно из первостепенных – это научиться молчать и делать. Если всё время только рассуждать, оглядываться на авторитеты и ждать, не пытать самому счастья прямо сейчас, то его и не будет! Не завидуй, не оглядывайся, а достигай, если впереди чувствуешь истину! И не забывай уроки, с которых начинался твой взлёт, иначе ты обрекаешь себя в будущем на падение… Есть такой девиз у рыцарей воли: "Делай что должно, и будь что будет".
* * *
Одна из невыносимых проблем тюрьмы для профессора состояла в том, что он был лишён своего распорядка дня: утреннее обильное умывание (иначе у него могли болеть весь день глаза), плотный завтрак, утреннее совещание с коллегами и потом любимая работа (обдумывание, анализ, новые решения, обсуждение и эксперименты). Всё это теперь было разрушено начисто, отчего его сущность билась в этом каменном мешке и не находила успокоения ни на минуту.
Вкупе с остальными тяготами неволи ему начинало казаться, что он превращается в падшего человека. Вся его праведная жизнь, жизнь по законам добра, чести и справедливости, жизнь ради страны, народа и семьи, - эта жизнь в миг разрушилась и в нём поселилось сплошное недоумение. Весь романтизм достойного смысла жизни вдруг рухнул с такой силой, что слёзы наворачивались у него на глазах. Он плакал, осознавая крах не только своих надежд и стремлений, но крах всей его личности и индивидуальности.
Неожиданно он услышал разговор двух сокамерников, они говорили о нём.
- Надо подбодрить человека, а то в таком состоянии может и рассудка лишиться.
- Не трогай его, хуже ему уже не будет. Переломили человека полностью. Он сейчас настолько в себе, что наше сочувствие даже не осознает.
- Да, ломать слабовольных интеллигентов они хорошо умеют.
Профессор повторно испытал стыд перед Игорем Романовым и дедом Григорием за своё слюнтяйство. Он громко сказал, не сокамерникам, а самому себе:
- Я не слабовольный интеллигент.
Оба сокамерника были удивлены этой неожиданной реплике и с охотой подсели к нему.
- А что же вы, профессор, так быстро согласились с обвинениями и всё подписали? Почему не изложили свою позицию? Ведь вы не враг и не предатель.
- Но ведь это всё было, в чём меня обвинили, это же правда.
- Было-то было, но это их правда, а ваша правда в том, что вы совершали всё от чистого сердца, без всякого умысла, как велели вам долг и совесть.
Троянский от удивления стал рассматривать своих собеседников: суровые, но добрые лица, глаза лучились уверенностью и умом, спокойное поведение выдавало, что они уже в подобной ситуации не в первый раз.
- Откуда вы знаете, что я профессор и в чём меня обвиняют?
- Это на первый взгляд здесь непробиваемые стены и жестокие люди. Но здесь своя жизнь, и информация распространяется быстро. По счёт вас уже и с воли была весточка, чтобы поддержали, если упадёте духом. А вы вот, держитесь молодцом, только поторопились с признанием, как честный человек приняли всё на себя. Здесь так нельзя, здесь дуэль без чести и совести, кто кого, они обвиняют, а вы им свою позицию, и стойте на своём до конца. Тут надо быть бойцом в ежеминутной борьбе добра со злом.
- Да, да, бойцом, воином, казаком, - чуть слышно проговорил Семён Алексеевич. Он положил руку на плечо ближайшего собеседника и уже твёрдо произнёс: - Спасибо, братцы! Я буду бороться.
- Ну, вот и ладушки. Так-то оно уже лучше. Ты нас не опасайся. Это Николай, бывший секретарь парткома колхоза. Я - Пётр, руководил в колхозе МТС (машинно-тракторная станция). У нас, как водится, если есть честь и стремление к справедливости, непременно становишься врагом государства. Так что, захочешь поговорить или ещё что, обращайся, пока мы здесь.
- Да, спасибо! Обязательно!
* * *
Семён Алексеевич подошёл к небольшому оконцу под потолком, поднял голову и всмотрелся в кусочек неба в клеточку. В нём больше не было сожалея об утраченных планах жизни и творчества. Подсознание ему говорило о том, что он стоит на пороге какой-то новой неведомой ему жизни. Неведомой. Но эта новая жизнь ясно была связана с борьбой. В эти минуты в нём зародилось негодование, чему он был рад, так как оно давало решимость к борьбе. Но с другой стороны, он желал, чтобы его негодование не переросло в злость и ненависть. Разум не должен быть затуманенным. Вся его жизнь последнее время была подготовкой к этому моменту: подлость парторга, бездушие сотрудников НКВД, беседы с дедом Григорием и совместная работа со смелым и решительным Игорем Романовым.
Первое: на суде отказаться от выбитых избиениями признаний, изложить свою позицию произошедшего, требовать пересмотра дела.
Второе: дать знать семье, что он не сожалеет ни о чём, что сделал в своей жизни и гордится своими делами, об этом говорить и на суде.
Третье: при любом завершении дела, семья не должна его жалеть, а должны его любить, как прежде, и гордиться им. А сын...
Тут мысли профессора остановились. Сын! Что-то тревожное летало в подсознании, но он никак не мог это ухватить. Ну же? Что я должен сделать? С чем это связано? С женой? Нет, Саша с мамой всегда поступает правильно. С няней Еленой Дмитриевной? Нет, Саша её любит, всегда тактичен и вежлив. Да! Это связано с его другом Андреем и дедом Григорием. Это связано с казаками.
Профессор тут же вспомнил один разговор с Андреем. Однажды, чтобы преподать смелому и гордому мальчику урок своего превосходства (как же это было глупо с его стороны), он спросил его:
- Твой дед, наверняка, иногда говорит: «Чай не казённое», то есть личное, не школьное у вас, не университетское у меня, не государственное в общем?
- Ой, да! Дед часто мне так говорит, когда учит меня бережливости.
- Вот, в этом весь смысл частнособственнической психологии казачества и кулачества. А мы сейчас живём в стране, где всё принадлежит всем. Парта, за которой ты сидишь, здание, в котором ты учишься, - всё это принадлежит тебе и другим ученикам. Поэтому вы и бережно к ним относитесь, красите их каждый новый учебный год, школьный плотник их ремонтирует, а государство ему за это платит зарплату. Потому, что это принадлежит всему народу. А если бы учителя, плотник, работники РОНО думали так же, как твой дед, что каждому что-то принадлежит и берёг только своё, то тебе вряд ли разрешили просто так зайти в школу, принадлежащую РОНО, и сесть за парту, принадлежащую учителю.
Андрей стал строгим и задумчивым. Он не знал, как правильно ответить, но он помнил, как дед ему говорил: «Если не знаешь верного ответа, то так и говори, что не знаешь, но обязательно узнаешь».
- Мой дед прав, когда учит меня бережливости и говорит «чай не казённое». И вы правы, что школа и парта – это наше, общее, и что мы должны их тоже беречь, хотя они и казённые. Я пока не могу объяснить, почему так, но я спрошу деда, уж он то обязательно знает ответ. Он может сказать так, например, что беречь надо всё, и своё и казённое, но своё беречь бойчее. Разбил я стакан дома, засуетился понапрасну и разбил, а купить новый стакан для нас уже большая проблема. Сломал стул, дед починит, а сломаю я стол, для деда уже это будет проблема, где на замену доску взять. Такую мы жизнь имеем. А в школе мы стаканы бьём иногда, нечаянно, конечно. И завхоз привозит новые. Парты и скамейки плотник чинит спокойно, так как у него вся каптёрка забита досками и гвоздями. «Эх-во!» - скажет дед, - «казённое ремонтируют за счёт всего народа, а личное – никто тебе не принесёт доску и гвоздь, выкручивайся, как хочешь».
Профессор был в недоумении. Друг его сына, совсем ещё мальчик, рассуждал совершенно другими категориями, по бытовому и просто, но это была жизненная правда, не вписывающаяся в официальную государственную идеологию. Никогда и нигде он не слышал, чтобы государство заботилось о насущном быте конкретного простого человека. О всём обществе — да, заботилось. Но вот доску обычный человек не мог взять нигде, кроме как украсть в государственной структуре, и купить было негде, да и денег лишних на это не было. Несмотря на это профессор остался при своём мнении и закончил разговор так: «Позиция «Чай не казённое» - не применима в советской стране». Лишь теперь он понял, что был не прав. Личное – это есть и будет у тебя, этим будут пользоваться твои дети и внуки по своему разумению, и никто не будет им указывать, когда и в каком объёме им этим пользоваться. А казённое - это не твоё, а значит и не народное, это принадлежит государству, чиновники которого могут тебя за это казённое уничтожить, просто так, за копейку, в то время, когда они сами тратят миллионы.
Профессор вдруг почувствовал, что не только его разум освободился от этого обмана, но и его дух стал свободнее, личные переживания ушли, дыхание успокоилось, даже стало как-то уютнее и теплее. Да, он человек, в нём есть свободный дух, и больше он не будет канючить и оправдываться, он не виновен, он честно выполнял свой долг учёного и человека.
Видимо, прав был сын, рассказывая про горе казаков во время гражданской войны, когда весь казацкий народ был в одночасье объявлен врагами новой России и обречён на уничтожение. Удивительно, но его горе, которое ещё недавно ему казалось безмерным, теперь стало казаться уже и не таким уж большим. А рядом с ним, охватывая его, стало возникать ещё большее горе тех сокамерников, которые сидели с ним сейчас; сотен тех, кто сейчас сидит в многочисленных тюрьмах; тысячь тех, кто уже был выведен отсюда и расстрелян; миллионов тех, кого перетёрли жернова становления и укрепления Советской России.
Как слеп он был! Пользовался привилегиями, радовался и гордился этими подачками, тщательно скрываемыми от всего народа. И слеп, и глуп. Он, русский человек, любящий свой народ и свою родину, был затуманен обманом и ложью. Почему прозрение к нему пришло только на краю могилы? Почему он раньше этого не понимал и не видел? Ведь даже его сын это понял. Его ложный патриотизм и гордость за привилегии, как награды за его ум и труд, оказались на поверку самообманом, подачками рабу, которого вмиг можно поставить на место или даже уничтожить. Чужая, надменная страна лжи и шкурничества. Не моя страна, а господ под маской народных вождей.
Надо обязательно написать сыну, что и он теперь с ним, что он даёт согласие на крещение и верстание Саши в казаки. Да, он теперь чувствовал себя не столько учёным, знания больше ему не понадобятся, сколько воином, стоиком, отцом взрослого сына - воина. Саша очень переживал, что будет только приписным казаком. Нет, приписным казаком будет он, его отец, а Саша станет настоящим казаком. Надо просить деда Григория, чтобы и меня заочно, по трагической причине, верстали в казаки, в воинов Христовых! И надо им написать, признаться, что хотя всю свою сознательную жизнь я прожил без Бога, но в младенчестве меня родители окрестили. Да, это будет самое главное, что он может теперь завещать своему сыну, завещать то, что они поняли друг друга, что сын не один пошёл по славной дороге вольного казачества, а вместе с отцом. Это очень важно, преемственность в семье – это Род!
