Признавайтесь, вам тоже иногда хочется жить медленно, так медленно, чтобы успевать чувствовать нутром трепет мгновений?!
Ждун замучил, напиши да напиши про Илью Ивановича. Мол, близок он мне душевно. Мол, люблю все делать не спеша. Достал, короче. Пишу.
Рассказ навеян поездкой в Рачейские альпы, что в Самарской области и проиллюстрирован фото из поездки. Рачейские Альпы, это место , где много- много скал самой причудливой формы. Впрочем, Илья Иванович там и побывал.
Камни, бездушные
Рассказ
Илья Иванович Потапов всегда мечтал жить медленно. Так медленно, чтобы успевать чувствовать нутром трепет мгновений.
Секундная стрелка часов, длинноногая и прожорливая, как саранча, игнорировалась им начисто, минутная презиралась, а ползущая часовая удовлетворяла хронометрические потребности Ильи Ивановича не в полной мере.
Именно Потапова завораживало почти застывшее для постороннего взгляда движение. Нечто в пучинах Хроноса предназначалось только нашему герою и явилось причиной его необыкновенной судьбы.
До сорока пяти лет Потапов по инерции отматывал год за годом, уныло осознавая, что живет не в своем ритме. Оттого, пожалуй, существование его, в том числе личное и семейное, так и складывалась.
В сорок пять он развелся. Однако, обо всем по порядку.
Мать рассказала, что ребенком Илюша был спокойным, созерцательным. Сам себя грудничком Потапов не помнил, но был уверен, что именно тогда жизнь ему удавалась. Потом ее подпортил социум, который в младенчестве тоже присутствовал, но запросто устранялся сочными потаповскими воплями.
Детский сад, школа, студенчество и зрелость до сорока пяти прошли как у всех. Опустим их.
На границе же рокового возраста что-то в Потапове тренькнуло. Мол, хватит, разбазариваешься, пора. Брак его к тому времени существовал лишь формально, и Потапов первым делом прекратил его окончательно, чтобы ничто не нарушало сосредоточенного уединения.
Дабы соблюсти хронологию, самое время сообщить о роде занятий Ильи Ивановича. Был он повелителем цифр, то есть бухгалтером. Работа не являлась делом всей потаповской
жизни, но, по крайней мере, не мешала ей осуществляться. Замершие пред величием Ильи Ивановича цифры беспрекословно повиновались, а, главное, безмолвствовали. Обходился с ними Потапов нежно, но твердо, как подобает правителю. Пригвождал куда следует взглядом, острым карандашиком или молнией курсора.
Сложнее было с сослуживцами, которые норовили мельтешить и вступать в никчемное общение. Однако, коллектив оказался хорошим, по-нынешнему, толерантным, и вскоре слился для Ильи Ивановича со спокойным фоном офисных обоев. Коллеги ответили взаимностью, стали воспринимать Потапова как функциональный элемент офиса, требующий особого уважения, поскольку документооборот плавно, абсолютно без сбоев тек через странного бухгалтера. О лучшем отношении Потапов и не мечтал.
Сотрудники стремились прошмыгнуть мимо плотно занявшего свою нишу Ильи Ивановича, чуя его чуждость. Тот думал о них с сожалением. Мимо, мимо, всю жизнь мимо важного, главного, ценного. Образ важного для самого Потапова скрывался в тумане, как гора Ай-Петри. Возможно, поэтому он надолго застрял в привычном всем мягком, пухлом облике, прикрытом сверху розовато-пепельной и щетинистой, как бочок поросенка, лысинкой.
Как-то не попадал Илья Иванович в такт с другими.
Никем до сорока пяти лет он не оброс, увяз в одиночестве, как в болоте. Хотя кому болото, а Потапову-самая та среда обитания.
Справедливости ради замечу, что не всегда так было. В мягкой беззлобной юности желал Потапов рядом человека, с которым сможет с наслаждением пройти сквозь мгновенья, не расплескав понапрасну драгоценностей жизни. Мечтал он найти единение с теплым, женским, самой природой созданным быть медленным и текучим.
Большие надежды, растаявшие, впрочем, в раннем браке, возлагались на первую любовь, невесту, ныне бывшую жену, в то время кроткое существо с опущенными долу ресницами под аккуратной челкой. Невеста, скинув удушающее свадебное платье, расправила перышки, подняла голову. Под ресницами ее засверкала жажда обладания материальным, которого у Потапова особо и не было, а самое страшное, временем, отпущенным Илье Ивановичу.
В итоге получилось,что замедлиться, как мечталось, с кем-то мягким у Потапова не получалось даже в случайном или купленном сексе. Женщины не понимали, чего от них хотят, а жена быстро нашла Илье Ивановичу постельную замену, отчего он с облегчением вздохнул и остался ей благодарен.
Нежность Потапова к живому, в юности, бывало, доводившая моего героя до стыдно-сладких слез, улетучилась со временем, выдохлась, как тонкие духи из неплотно закрученного витиеватого флакона. Внутри осталась пустота. Илья Иванович нырял в нее с запоздалым сожалением, но все реже, все реже.
До сорока пяти пробовал он еще время от времени трепетное, женское и тянулся иногда душой к особям своего пола за дружеским теплом, но напрасно, не находя понимания. После сорока пяти-как отрезало.
Грустная истина была в том, что другие люди сбивали Потапова с его ритма.
Вернемся к разводу, после которого все и началось, точно выжидало мироздание, когда Потапов одумается и обеспечит себя одиночеством. Отдал Илья Иванович без сожаления жене, в качестве компенсации за загубленную молодость ее, все нажитое и перебрался налегке в коммуналку с крутыми сводами, доставшуюся ему в наследство от умершей недавно одинокой тетушки. Территория, отгороженное от бешеных пульсаций мира шестью плоскостями, устроила Потапова до такой степени, что даже ремонт сделать он не посчитал нужным. Ржавые подтеки по углам, глубокие трещины на потолке и колоритное пятно от гигантского утюга на стертом до белесости линолеуме нисколько его не смущали, напротив, придавали жилищу хронологичесой весомости. Соседи Илье Ивановичу достались колоритные, достойные отдельного рассказа, но, слава богу, не назойливые. Чаще всего они просто отсутствовали в квартире или в стандартной действительности. Находясь в офисе, Потапов представлял, как вечером, по извилистым, сумеречным коридорам попадет в пространство, заполненное только его воздухом и проведет в нем медленное время до самого утра.
Почетное место в жилище занимала кровать. Досталась она Потапову от той же покойной старушки, по конструкции напоминала слоеный пирог, поскольку была заполнена таким количеством тюфяков, матрасов, одеял, что походила в итоге на постамент. Кровать сразу понравилась Илье Ивановичу, менять в ней он ничего не стал, не попытался даже добраться до ее дна, лишь переместил из угла в центр комнаты. На постаменте Потапов и замедлялся в объятиях ласкового Морфея или величественного Хроноса.
И, если у самого Ильи Ивановича никогда не возникало желания объяснять кому-либо, что он есть, то я совсем не хочу, чтобы вы поняли что-нибудь из моего рассказа о нем превратно.
Ленив он не был. Аккуратен был. Дело свое знал. Оставшуюся от него жизнь не разбазаривал.
Если вы поняли, что Потапов оглянется вдруг вокруг и удивится, к чему вся эта суета, как не к создания новой суеты и так по кругу, по кругу, как крысиные бога…Если вы поняли меня именно так, то вы ничего не поняли про Илью Ивановича. Плевать ему было на суету и круговые забеги.
Не так, как другие ощущал он движение жизни в себе и вокруг.
Ему всегда казалось, а позже это переросло в уверенность, что существовать нужно вглубь времени, а не пытаться растянуть его вширь до бесконечности , как резиновый эспандер, который, порвавшись в итоге, с громким всхлипом, хлопнет по беззащитному телу и заставит его съежиться на какое-то время, а, может статься, и навсегда.
Илье Ивановичу было знакомо ощущение, когда зрачки расширяются до бездны, в которую ныряешь, ныряешь, ныряешь…
Нет, нет, что вы, даже не думайте, он не употреблял, не кололся и не нюхал. В мыслях не было. Илья Иванович не бегал от жизни, тем более столь сомнительным способом. Он зрил в ее корень, вслушивался в пучины времени запросто, как в себя.
Когда Илья Иванович глубоко, протяжно вздыхал, настраиваясь на медленную растянутую волну, мир отстранялся, оставался один Потапов, который вырастал из маленького, кругленького размера и глыбой повисал над земной красотой…
Жил бы Илья Иванович спокойно, в окружении кротких цифр, если бы не офисная активистка Финогеева, возрастная фея льготных путевок и прочих улучшений жизни и здоровья. Беспокойство Потапову от нее было маленькое, не больше, чем от надоедливой мухи, и не стала бы я упоминать о Финогеевой в этом печальном рассказе, если бы не некоторое участие ее в дальнейшей судьбе Ильи Ивановича.
Скорее всего, это все равно бы произошло. Просто активистка стала личным потаповским катализатором.
Жила она в среднестатистическом темпе. Одежду носила разных оттенков красного. Откуда она такая, деятельная, только взялась?
Женщиной Финогеева была миниатюрной, даже Потапову едва до плеча доставала, но нехватка нескольких сантиметров тела с лихвой компенсировалась повышенной социальной активностью. Финогеева была убеждена, что коллектив должен быть сплочен и сплочен именно ею путем культурно-массовых мероприятий. На очередном, объявление о котором Потапов воспринял с глубокой тоской, все и началось.
Пришлось долго тряслись на автобусе, отчего тошнило, да еще и пели все хором, выдергивая Потапова громкостью звуков в общее веселье из спасительного забытья.
Однако, когда прибыли на место, Потапов замер от восхищения.
***
Откуда здесь взялся каменный лес, никто толком не знал.
Причудливых форм глыбы, округлые и пупырчатые, повылазили на солнышко, растолкав твердыми плечами вековые сосны. «Наука, -сказал группе проводник, - грешит на ледник, который, якобы, и притащил карельскую природу на волжские берега». Однако, территорию каменного леса благополучно окружала банальная среднерусская природа. Не по воздуху же ледник переместил булыжники… Хотя, версия про воздух показалась Потапову правдоподобной. Казалось, именно оттуда случился беспощадный камнепад, примявший к земле деревья, словно былинки. Возникал вопрос, откуда конкретно и в результате чего камни попадали. Ответ отсутствовал. Оставалось рассказывать сказки, что и делал проводник, налаживая контакт с группой подвижными прозрачными глазками, по-хозяйски похлопывая глыбы ладонью и ковыряясь в каменных трещинах нечищенным ногтем.
Проводник поведал, что места эти овеяны легендами, камням приписываются магические свойства, темная сила. Говорят, люди здесь пропадают». (Меньше чем через час Потапов вспомнит последние слова).
Якобы, посетили этот клочок суши великаны, а может и отпрыски великанов, как же им без детства, и разбросали, может специально, может по небрежности, то ли игрушки, то ли нечто более практичное. Для подтверждения гипотезы восторженно внимающей группе предлагалось разглядеть в скоплениях камней фигуры огромных людей. Экскурсанты, веселясь, мучили фантазию.
Потапова великаны не впечатлили. Все происходило неправильно.
Подогретая проводником группа принялась одушевлять все встречное. Типа, этот валун похож на спящего человека, та скала -на льва, булыжник-на лисичку. Потапов одиноко страдал. Разве мыслимо сравнивать то, вековое с тленным? Напрашивалось сравнение наоборот, суетливых людей с безмолвными исполинами, ведь камни первичны.
Что за свойство у человека, прости господи, раздраженно думал Потапов, все равнять по себе, неуместно приписывая человеческие качества всему подряд, да еще с уничижительными интонациями. «Смотрите, смотрите, собачка какает ну совсем как маленький ребеночек. Да как собака она срет, оставьте ее в покое со своей манией величия.
Товарищи Потапова разбрелась по лесу, фотографируя себя, венцов творения, на ее фоне. Ах, какая красота, какая первозданность! Вульгарность происходящего нервировала Потапова, ему было неловко за людей. Мысленно Илья Иванович неуклюже оправдывался перед природой.
Она же мощно и неспешно стояла на своем, взирая сверху вниз на теплых, смертных, забавно, самоуверенно шелестящих, уступающим камням в поединке за вечность.
А еще Потапов страдал от плотского. Тело его вело себя в лесу совсем не так, как представлялось Илье Ивановичу накануне поездки. Думал он, что от лесного воздуха пепельная кожа его порозовеет, и будет он бодрым козликом весело скакать по камням. На деле козлика из него не вышло, кожа осталась серой, вдобавок заблестела от пота и кожного сала. Таскать себя по природе оказалось тяжело. Кроссовки, приобретенные давно, по случаю, неношеные и непривычные ногам, елозили по круглым камням, тщетно ища устойчивости. Потапов неловко взмахивал руками и заваливался, переламываясь в пояснице, назад, рискуя рухнуть затылком на булыжники с высоты своего роста.
Местность была холмистая. С крутых горок приходилось под прибаутки проводника съезжать на пятой точке, чертыхаясь в досаде от неприспособленность своего тела для неровной местности и от унижения. Краешком сознания, чудом оставшимся в этом кошмаре потаповским, Илья Иванович жалел об упущенных выходных и с тоской вспоминал прохладу и покой своей кельи.
Все случилось в каменном лабиринте. Сквозь пелену усталости просочились его флюиды, в чем-то созвучные натуре Ильи Ивановича. После стыдных страданий ему безумно захотелось остаться в лабиринте одному.
Строго говоря, не лабиринт это было вовсе, а так, нагромождение камней в человеческий рост и выше. Усталый проводник объявил группе свободное время, а сам остался наверху. Народ рванул внутрь.
Сначала шли гуськом, всматривались в прохладную тьму многочисленных впадин, гротов, пещер, дивились сюру нерукотворных форм, налетали друг на друга. Потом лабиринт разветвился,и все разбрелись.
Потапов шагал вперед, надежно прикрытый с боков от простора мира каменными сводами, натертыми до гладкости природными явлениями. Время от времени он поднимал голову, чтобы полюбоваться синью атмосферы. Коллеги обгоняли его или шли навстречу, пресытившись каменными видами, но общением не докучали. На Потапова снизошел покой. Всегда бы так.
Почему он свернул с тропинки именно к этому гроту, Илья Иванович не помнил. Он пригнулся, нырнул вниз, там оказалось, что можно спуститься еще глубже, туда, куда не дотягивался дневной свет. Глаза быстро привыкли к темноте. Внутри оказалось удивительно просторно. Потапов распрямился в полный рост. Было холодно, пахло мхом и сырой землей.
Невидимый никому, Илья Иванович позволил себе до предела замедлиться и побрел наощупь, касаясь шершавых твердых стен, впитывая ладонями холодную умершую древность. Вдруг он почувствовал, что кто-то мягко и ненавязчиво, словно извиняясь, присоединился к его замедлению. Потапов оглянулся на выход из пещеры, и тогда внешний мир странным образом ускорился, а потом и вовсе свернулся в сплошную белую, ускользающую от внимания Ильи Ивановича ленту. Однако, постороннее присутствие было не там, не снаружи, а здесь, в глубине, в двух шагах от Потапова.
Там, где только что была каменная мертвечина, словно включили отопление.
Ладони Потапова становилось все теплее. Тьма редела. Илья Иванович положил на каменный выступ обе руки, а потом и вовсе обнял его. Пуговица на рубашке отвалилась, цокнула по твердому. Живот Потапова оголился и плотно лег на глыбу. В живот заструилось чужое тепло...
Вдруг Потапов услышал вздох. Не свой. Свое дыхание Илья Иванович затаил, чтобы тоньше чувствовать происходящее. Вздох был, глухим, низким. Потапову послышалось в нем удовлетворение и грусть от недавно пережитого. Вздох длился долго, к завершению его Потапов уже не сомневался, что под руками и животом- живое. Тем временем живое стало мягким, как губка и мой герой услышал рядом стук каменного сердца.
Илья Иванович слушал и внутри его разворачивалось единение с тем, кто оказался не мертвым.
Потапов готов был уже остаться здесь, пропасть для всех и обрести себя. Только он собрался заговорить с незнакомцем, только стал аккуратно подбирать слова, мусоля их во рту и обкатывая языком, как монпасье, только
до него издалека, из самых глубин подсознания, запертых от бренных, очень-очень медленно стало что-то доходить, как все испортила Финогеева.
На выходе замаячило багровое. Потапов отвлекся, расфокусировался. Время беспощадно ускорилось и выдернуло его наружу. Что тут скажешь, у активистки было исключительное чутье на немассовость.
-Что с вами, Илья Иванович?- Рука ее без спросу взялась за Потапова и тут же отдернулась.
-Илья Иванович, вы весь холодный. Вам здесь вредно, вам нужно в тепло.
Финогеева вновь бесстрашно взяла Потапова за руку и потащила на поверхность спасать солнцем.
Возможно, правильно она сделала. Возможно, внизу подцепил он то самое, к чему предрасположенность имел всегда, и отчего признали его своим нелюди.
Возле багровой реальной Финогеевой Потапов подумал было, что все произошедшее ему примерещилось. Однако подозрение и еще что-то в нем уже зародилось.
Весь следующий день, выпавший на воскресенье, Илья Иванович провел дома в невнятной тревоге. Вчерашние события медленно переваривались потаповским разумом и постепенно списывались на опьянение от свежего воздуха и жару.
Он было задремал, успокоившись, как вдруг кто-то сказал в его голове голосом проводника что-то про душу камней. Слова, бултыхающиеся в подчищенном выходным днем потаповском разуме, внезапно приобрели новый смысл. Илья Иванович, скатившись с перин, рванул к интернету.
Камни дышат? Душа камней? Камни живые?
«Камни появились в древнейшие времена творения и впитали в себя всю историю». Важно, но не то.
Вот оно!
«Двое французских геологов-исследователей Арнольд Решар и Пьер Эсколье долго и тщательно изучали образцы пород, взятые в разных точках земного шара и выяснили, что камни обладают подобием процессов жизнедеятельности, только очень медленных.
Оказывается, структура камня способна меняться, они бывают старые и молодые. Более того - они словно дышат. Правда, на один вдох у них уходит около трех дней, а на выдох около двух. А каждый удар сердца длится около суток…»
Далее, осторожным бюрократическим языком с множеством оговорок рассказывалось, как два упрямых заграничных парня годами докапывались до истины.
После того, как приборы зафиксировали в камнях еле уловимую пульсацию, Арнольд и Пьер вели наблюдение за ее частотой и систематически взвешивали камни.
Потапов представил, как желчно издевались над ними коллеги, ощутил колкость насмешек и мерзость безденежья. Кто же возьмется финансировать подобную ерунду? И симпатия к людям, давно покинувшая сердце Ильи Ивановича, посетила его вновь.
Потапову стало стыдно своего намерения растворить в эфире будничности вчерашнее происшествие. Он лихо поставил на дыбы хлипкий тетушкин стул, чуть не опрокинулся вместе с ним навзничь, но вовремя поймал равновесие: «Нееет, шутите, не померещилось…»
Илья Иванович даже пригрозил кому-то пухлым пальцем. Возможно, невиноватой Финогеевой.
Засыпая, он старался дышать как можно медленнее и мечтательно шептал: «Вдох- три дня, выдох -два…»