Тут всё любимые места моей юности: управление ГЭС, полоска берега от плотины до Якоби бич, а потом - вверх-вверх - на гору. Там горнолыжка, Ерши, а потом дальше - за конюшней, где электростанция, где огороды, дачи, где мёрзлая дорога с окаменевшими отпечатками подков, где небольшие заборчики, за которыми то молодые ёлочки, то дубки, то пшеница, то картошка... а потом полукруглая оконечность берега - синяя подковка залива... и всё утопает в золоте, в рубинах, в изумрудах... но золота больше и... синяя вода сквозь золотые ветки берёз.
Как обычно, дала маху и потянула подругу на отвесную горку. Сама лезу, почти не оскользаясь, на каблуках, но нагнетая обстановку комментариями: - я сейчас полечу вниз, на тебя... мы с тобой как мухи! ползём по стене...
-У мух лапки приклеиваются, - ворчливо отзывается снизу подруга.
В итоге почему-то я наверху стояла и тут же радостно снимала на камеру залив, а подруга аж согнулась и упёрла руки в колени. То есть... с годами я становлюсь какой-то подозрительно нечуткой, весёлой и выносливой. Никогда такой не хотела быть, но может к пенсии я научусь не только бегать, прыгать, летать, кувыркаться, ходить колесом и ходить по воде, но и наверстаю всё то, чего лишена была в детстве - болезни стояли поперёк горла (буквально), поэтому подобные горы мне были неподвластны. Оправдаюсь: обычно у нас всё всегда ровно наоборот происходит.
В сентябрях происходит столько счастья (в октябрях, обычно, происходит много горя), что я тороплюсь, давлюсь и запасаюсь впрок. Словно хватаю с земли охапки листьев, торопливо рассовываю в карманы пальто, набиваю ими рюкзак... как набивала рюкзак мелкими ромашками, а потом вытряхнула дома их увядшими, но за ночь они отошли в вазочке и... пять дней нас радовали!
Хватаю эти золотые охапки, жадничаю, тороплюсь, больше роняю... и лицо у меня в этот момент родное - среднерусское, сибирское, кулацки-деловитое. Аж самой стыдно! - но ничего не попишешь: надо запасаться счастьем "про запас". Сегодня вытащила маму вечером гулять на фонтаны... на одни и сразу же на другие! - от Баргузина до бульвара Постышева. Там те же самые, но плюс какой-то пригламуренный мостик через них, а сами фонтаны помаргивают как-то в стиле "техно". И наэлектризовано шипят, пенятся, часто мигают... почти искрят. И вода переливается, перехлёстывает через край бассейна... и так это не похоже на грязные и хмурые воды осенних рек... но в тех куда больше стихии и жизни в целом:
Но вернёмся в тот день, когда мы Галей ходили в Ерши (или на управление ГЭС, - все говорят так, как нравится, как удобнее...). Короче в леса вокруг иркутского водохранилища:
- правда, хорошо здесь?
- все красоты Якоби бич) я не ехидничаю: это и вправду так называется у нас:
- здесь я всегда мысленно пропеваю строчку из Екатерины Ачиловой "как листья палые, на звёзды похожие, летели вслед и застывали у плеч..."
Да, эти аллеи я облюбовала, когда тут иногда на конюшне брала в прокат коня и... тут очень хорошо гулять. Но не одному, конечно, а с тренером, что... вносит свои коррективы. В итоге я потом поняла, что лучше ногами, но болтая с подружками. С чужим человеком надо поддерживать какой-то смолл-ток (или не надо - трудно понять порой), и это немного убивает всю прелесть одинокой прогулки верхом. Одинокие прогулки в итоге я потом нашла на ипподроме, но это уже другая история...
- поля постепенно приобрели тот характерный ржавый оттенок, который бывает в здесь в апреле-мае и... сентябре-октябре - зеркально.
Очень мне нравится, что у нас начали активно высаживать дубки:
Жёлтый лист осенний вьётся в небесах,
О тебе мечтаю я в своих мечтах.
Я все чаще вижу этот странный сон,
Ты со мной танцуешь, ты в меня влюблён.
Жёлтый лист осенний кружит с высоты,
Вот опять разбиты все мои мечты.
Платье не по росту, нету красоты,
На меня такую не посмотришь ты.
(с) Колибри из кинофильма "Петербург: только по любви"
- лет пятнадцать назад я тут гуляла с моей не первой, но главной любовью, и я фотографировала этот "замок" (когда влюблён, то даже местечковая больница кажется замком!), а теперь - с кем бы я тут не гуляла - это не замок в лесу, а осколок прошлого.... потому что подними я камеру чуть повыше - вы бы увидели вокруг ожерелье многоэтажек, которых пять лет назад не существовало... только в пыльных и гипотетических планах города.
а на соседней улочке мы прятались с Н. от дождя под раскидистыми деревьями и танцевали. Короче, в старости будет, что вспомнить (хотя это, признаться, мало утешает, ибо жить-то всегда всем хочется здесь и сейчас!). И я рада, что "забелить" воспоминания всегда можно... слоями новых впечатлений. И странную неприятную девочку, и каких-то чужих мужчин, и каких-то неуверенных и неясных не случившихся друзей... с кем я тут только не гуляла, короче говоря...
Здравствуйте, Уолт Уитмен, здравствуйте, Чарльз Буковски, —
Анна Андревночка, здравствуйте — и Елена Андреевна, здравствуйте!
здравствуйте, Марина Иванна, здравствуйте, Ян Сатуновский. —
Я не для вас их вытаскивал, но вам бы они — понравились.
Нет, не кончилась жизнь, самурайская вздорная спесь,
диковатая нафиг, стихи о любви и о Боге.
— Если кто не заметил, мои ненаглядные: я еще здесь,
сижу как бомж и алкоголик у дороги.
Господи, вот мой компьютер, вот брюки мои, носки,
а вот — шесть книжек с грубыми стихами.
Я их выблёвывал, как отравившийся, — кусками
с богооставленностью, с желчью и с людьми.
— Одно стихотворение (лежащее под спудом
и неписавшееся года два, как долг)
открылось только в нынешнем июле —
и вот оскаливает зубы словно волк.
Другое тоже завалилось за подкладку,
но я достал его, отмыл, одел в пальто
и наспех записал, оно — о счастье.
А пятое пришло ко мне само.
...Так что схлопнулось, всё! — дожила, дописалась книжка
в темных катышках крови и мёда, в ошметках боли
[ как сказала однажды подвыпившая директриса,
проработав полжизни в советской школе:
— Я люблю вас крепко, целую низко,
только, дети, — оставьте меня в покое...] —
и стою я теперь сам себе обелиском,
поебенью-травою счастливой во чистом поле.
— Я, рожавший Тебе эти буквы, то крупно, то мелко,
зажимая живот рукавами, как раненый, иступленно,
вот теперь — я немного попью из твоей голубой тарелки,
а потом полежу на ладони твоей — зеленой.
Потому что я знаю: на койке, в больнице, сжимая в руке апельсины
(...так ведь я же не видел тебя никогда из-за сильного света...) —
ты за это за всё никогда меня не покинешь,
и я тоже тебя — никогда не покину — за это.
Дмитрий Воденников
Вообще у воды хочется подняться вверх - в лес, а с гребням горы всегда хочется спуститься обратно - вниз... так и бегаешь рыжим пушистыми медиатором, сеющим раздор, как та белка по стволу древа Игдрасиль. Это не моя метафора, а цитата из романа "Побег куманики", но мне (вечер понедельника!) лень искать и цитировать дословно...
Вообще смотрю на эту бледную и вялую водичку, песок с бронзовым отливом и понимаю, что моих слов мало, поэтому и приходят на память строчки стихотворные, ибо осень слишком богата, красочна, слишком она избыточна, чтобы говорить о ней в прозе, своими словами, скудными своими языковыми средствами (это что-то на преподавательском сейчас вылезло...):
В общем, повторяется история с папиросными коробками. Помните? В повести Валентина Катаева "Белеет парус одинокий" Петя и Гаврик пошли на Ближние Мельницы и по дороге находили красочные коробки из-под папирос, но их было так много, что... вскоре они перестали ценить эти сокровища (как я - осенние листья и дары осени в целом).
"Что же касается находок, то в этой части города их оказалось гораздо
больше, чем в знакомых местах. То и дело в пыли мелькнет подкова, или гайка, или папиросная коробка. Увидя находку, мальчики бросались к ней наперегонки, толкая друг друга и крича не своим голосом:
- Чур, без доли!
Или:
- Чур, на долю!
И в зависимости от того, кто прежде крикнул, находка свято, нерушимо
считалась личной или же общей. Находок было так много, что мальчики в конце концов перестали их подбирать, делая исключение лишь для папиросных коробок.
Коробки были необходимы для игры в "картонки". Каждая имела свою
ценность в зависимости от картинки. Человеческая фигура считалась за
пятерку, животное - за один, дом - за пятьдесят. У каждого одесского мальчика в кармане обязательно находилась колода таких папиросных крышечек. Играли также и в конфетные бумажки, но по преимуществу девочки и совсем маленькие мальчики, не свыше пяти лет. Что касается Гаврика и Пети, то они, разумеется, давно уже относились к бумажкам с глубочайшим презрением и играли только в картонки. В приморских районах почему-то курили исключительно "Цыганку" и"Ласточку". Что привлекательного находили приморские курильщики в этих папиросах, было неразрешимой загадкой. Отвратительнейшие папиросы!
На одних - яркий лаковый портрет черноокой цыганочки: дымящаяся
папироска в коралловом ротике и роза в синих волосах. "Цыганка" считалась
всего-навсего пятеркой, да и то с большой натяжкой, так как фигура цыганки
была только по пояс. На других - три жалкие ласточки. Они стоили и того меньше: всего-навсего тройку. Некоторые чудаки курили даже "Зефир", где вообще не было никакой картинки, одна только надпись, так что картонка и вовсе в игру не принималась. А именно эти-то папиросы, как ни странно, были самые дорогие в лавочке. Надо быть круглым дураком, чтобы покупать такую дрянь. Мальчики даже плевались, когда им попадалась коробочка "Зефир". Петя и Гаврик горели нетерпением поскорее вырасти и сделаться курильщиками. Уж они-то не сваляют дурака и будут покупать исключительно "Керчь" - превосходные папиросы, где на крышечке целая картина: приморский город и гавань со множеством пароходов. Самые лучшие специалисты по картонкам и те не знали в точности, за сколько надо считать "Керчь", так как расходились в оценке пароходов. На всякий случай, для ровного счета, "Керчь" на уличной бирже шла за пятьсот. Мальчикам обыкновенно везло. Можно было подумать, что все кладбищенские курильщики задались специальной целью обогатить Петю и Гаврика: они курили исключительно "Керчь". Мальчики не успевали поднимать драгоценные коробочки. Сначала они не верили своим глазам. Это было совершенно как во сне, когда идешь по дороге и через каждые три шага находишь три рубля. Вскоре их карманы оказались набитыми доверху. Богатство было так велико, что перестало радовать. Наступило пресыщение.
Под высокой и узкой стеной какой-то фабрики, где по черноватому от
копоти кирпичу были намалеваны такие громадные печатные буквы, что их невозможно было вблизи прочитать, мальчики сыграли несколько партий, подбрасывая картонки и следя, какой стороной они упадут. Однако игра шла без всякого азарта. Слишком много у каждого было картонок. Не жаль проигрывать. А без этого какое же удовольствие?"
Валентин Катаев "Белеет парус одинокий"
В общем, пора заканчивать, т.к. фотографий и листьев явно больше, чем слов у меня:)
Всем желаю тёплых и свободных дней это осенью. С ноткой ностальгии, но такой... не сильной, а приятной.
Такие мелкие ромашечки цвели,
когда со станции вдвоем на ощупь шли,
а Бог распада, сидя в божеском саду
ронял цветочки в том чернобыльском году...
<...>
И снова мелкие ромашки по земле,
и налегке иду, и не навеселе…
Пока глаза глядят,
покуда голос есть,
и на дворе не восемьдесят шесть…
Вероника Долина