На следующий день он съездил на могилы прабабки и матери. Лежали они на разных кладбищах, в разных концах города. Ленька прибрал могилу прабабки, покрасил ограду и металлический памятник, воткнул в холмик пластиковые цветы. На могиле матери был относительный порядок – редко, но приезжала Валентина со своим сыном. Ее же стараниями был постоял памятник из литого гранита. Нашел Ленька и могилу Женьки, постоял немного, огляделся – несколько имен на соседних памятниках были Леньке знакомы.
Вечером Ленька пораньше лег спать. Рано утром он собирался в Казанскую церковь.
Реставрированная Казанская церковь обзавелась колокольней. Была открыта, шла служба. Ленька подошел к самому началу, принеся сюда все свои грехи. После тюрьмы Ленька в церковь не ходил, молитв так и не выучил, книг не читал. Но к исповеди приготовился, как смог: прочитал что-то в интернете, посмотрел несколько видео бесед со священниками по этой теме. Знал, что надо говорить коротко – пил, лгал, крал, дом сжег, помышлял об убийстве. Коротко и по делу. Но, если б зайти, покаяться и выйти…
Ленька отстоял литургию и, хоть особо не разобрал, что читал священник, что пел хор, но эмоции переполнили его, душу жгло, потекли слезы. Платка у Леньки не было, утирался рукавом. Рубашка была дешевая, новая, Ленька ее купил на рынке еще дома, в поселке, и только утром достал из упаковки и надел. Ткань не мялась, но краска оказалась нестойкой, от слез расплылась и оставляла на лице Леньки красные сине-красные пятна. В таком виде он и подошел к священнику, дождавшись очереди. И тут его прорвало. Короткие «крал, жег, замышлял» превратились в рыдания, и когда у Леньки перехватило дыхание, священник прочел над ним разрешительную молитву. Людей в очереди еще много, а грешник плачет, значит раскаивается искренне, пусть идет.
Когда отец Александр после службы вышел из церкви, на ступенях сидел Ленька. Увидев священника, кинулся к нему.
- Я же главного не сказал, - почти задыхался Ленька, - надо доисповедоваться.
- Бог на исповеди прощает все грехи, даже забытые человеком, - ответил священник и уже собирался уйти, как услышал:
- Я же ангела убил.
От неожиданности священник растерялся и почему-то спросил:
- Где?
- Вот тут, у этого окна, - показал рукой Ленька. – Он такой с крыльями, белый,в церкви был, а я в него бутылкой кинул, и он крикнул и пропал. Упал, наверное, умер. А умирая шептал про белый снег, я услышал – и паче снега убелюся.
- Ангелы бессмертны, а слова эти из Псалома пятидесятого. Давно вам это привиделось?
- Тридцать лет назад, в 1981 году, 6 января, мне шестнадцать лет исполнилось.
- В Рождественский сочельник, значит, - задумался священник. – Давайте на лавочку присядем, поговорим.
Сели на лавочку.
- Напомните, как Вас зовут?
- Ленька я.
- Леонид, значит. Простите, не всех новых прихожан имена с первого раза запоминаю. Я Вам сейчас буду рассказывать, а вы не перебивайте. Потом, спросите, что посчитаете нужным.
- Я Вас на два года младше, Леонид. Когда мне было тринадцать лет, я с друзьями полез в только что расселенный дом на соседней улице, вот тут за углом, недалеко стоял. Играли, бегали. Я наступил на прогнившую доску, и упал со второго этажа. Меня привезли в больницу, сделали операцию, и вроде бы по всем показаниям я должен был восстановиться, но я не смог ходить. Я чувствовал ноги, мог ими шевелить, лежа согнуть в коленях, приподнять их, и даже мог стоять. А вот сделать хоть один шаг не мог, тут же падал. Врачи прямо заявили родителям, что причину найти не могут и все исследования ее никак не выявляют, а все что могли, врачи сделали. На вопрос моей матери «а что же нам теперь делать», врач ответил «делайте массаж, занимайтесь физкультурой, и молитесь, чтобы помогло». «Молитесь» он сказал образно, и мои родители тоже восприняли это слово образно, но для меня это слово прозвучало приказом.
Мы жили во дворе, позади церкви. Окно моей комнаты на втором этаже выходило на крышу сарая, который другой стороной примыкал к церкви, и там тоже было окно. Из своего окна я смотрел на окно церковное и представлял, что это икона. Я попросил родителей, научить меня молитвам, но они не знали их. Мать разрыдалась, и сказала, что все это глупо и бесполезно. А отец меня удивил. Он был очень строгий, приверженец жесткой дисциплины, член КПСС, возглавлял цеховой партком. Он принес мне старую Псалтирь, отрепанную, без обложки и части страниц. Как потом я узнал, купил книжку у тетки, продававшей семечки около Селенских Исад. Она отрывала страницы и делала кулечки. Книга была на старославянском, я ничего не понимал. Находил узнаваемые слова и пытался додумать, о чем там говориться.
В один день отец посадил меня в инвалидную коляску и мы долго добирались на другой конец города, где уже начинались дачи. Дверь небольшого домика нам открыла старушка в платочке, небольшого росточка, сухонькая, но такая светлая. Отец занес меня в дом, посадил на стул, а сам вышел. Старушка оказалась монахиней Благовещенского монастыря, который закрыли в городе еще в тридцатые годы. Матушке Антонии было 90 лет, но разум ее был светел, и память хранила много знаний: молитвы, псалмы, каноны, службы. Она помнила это все наизусть, диктовала мне, я записывал в толстые тетради, потом сам учил. Мы ездили к ней месяц, а потом монахиня умерла.
По воскресеньям отец возил меня Покровскую церковь на Селениях. Он оставлял меня около рынка и уходил. Возвращался с двумя бродягами, которые побирались у церкви. Они забирали меня, катили коляску к церкви, заносили меня внутрь, а потом привозили обратно отцу, получая за это пять рублей. Сам отец боялся, что его увидят возле храма и выгонят из партии.
Как-то во время сильного ветра я заметил, что решетка на церковном окне держится некрепко. Я выполз из своего окна и по крыше сарая перебрался к церкви. Решетка легко отходила, и в окно можно было пролезть. Я поделился открытием с отцом, и сказал, что хочу попасть туда. В церкви уже не было склада, она пустовала. Отец сделал лестницу и ночью, стараясь не шуметь, перетащил лестницу к церкви. Особо нас никто и не мог видеть, в общем-то. В одной квартире, окна которой смотрели на крышу, жила женщина, работавшая санитаркой больнице – отец узнал расписание ее ночных смен. Жильцы другой квартиры жили летом на даче. Я тоже «ходил» в церковь, когда был уверен, что соседей нет дома.
Отец спустил лестницу, спустился сам, осмотрелся и разрешил спускаться мне, но сказал, что больше сюда не полезет и это теперь только мое дело, за которое он ответственности не несет. Матери просил не говорить, она и так постоянно упрекала его и за уроки с монахиней, и за походы в церковь.
Однажды, когда мне было четырнадцать лет, в Рождественский сочельник я решил помолиться в церкви. Снега не было, крыша была сухая, я легко дополз от окна к окну и спустился вниз, зажег свечу и стал молиться, читая свою Псалтирь без обложки. Когда я читал пятидесятый псалом, я услышал, как разбилось стекло. …Окропиши мя иссопом, и очищуся: омыеши мя…. Сильная боль пронзила мне спину, я закричал, сделал шаг вперед и упал, успев дочитать строчку …и паче снега убелюся….
Кое-как я дополз по лестницы, потом выбрался из церкви, но сил уже не было. Меня увидел отец, помог мне добраться до квартиры и побежал вызывать скорую. В больнице, несмотря на ночь, было много людей – привезли пострадавших с пожара. Рядом со мной на каталке лежала девочка лет десяти, у нее было сильно обожжено лицо, но она не плакала, только просила сказать маме, что она жива. Девочку увезли, а врач, который пришел осматривать меня, сказал другому врачу, что мама девочки умерла.
Мне сделали операцию, вытащили осколок стекла. Доктор сказал, что мне повезло – если бы осколок впился на пять миллиметров левее, я бы мог стать совсем недвижимым. Мама снова плакала и сказала мне, что отец сломал лестницу. А через неделю после операции выяснилось, что я могу ходить. Доктор, который когда-то порекомендовал мне массаж и физкультуру, сумбурно объяснил матери, что «во время операции задели то, что задели во время первой операции, это встало на место, и заработало». Отец сказал: «Я всё понял. Всё». А мама сказала, что ничего не поняла и просто радовалась, что кусок стекла меня спас. А я сказал доктору, что он велел мне молиться, и вот Бог меня спас. Доктор засмеялся и велел больше не болеть. Вот такая история, Леонид.
- Так это ты ангел? – прошептал Леня.
- Нет, ты меня видеть не мог. Я стоял далеко от окна, был в темной одежде, в церкви тоже было темно, и даже бутылка до меня не долетела. В меня попал осколок оконного стекла, и вот как он смог до меня долететь, тоже мне теперь непонятно. Я ведь думал, что стекло упало откуда-то сверху. Я же вас даже не слышал.
Странная гримаса исказило лицо Леонида, он снова задыхался, но уже не от рыдания:
- Последние годы, я считал, что ангел приходил ко мне и что-то хотел сказать, а выходит, это к тебе приходил ангел? Твой ангел? А может, у нас общий ангел?
- Ангел-хранитель у каждого свой, - ответил отец Александр, - а то, что ты видел, видел только ты.
- Я много лет каялся, что убил ангела, а выходит, что самое доброе, что я сделал в жизни – бросил в окно бутылку. А если бы не бросил, ты бы остался инвалидом? Как вообще мне все это понимать? Я сделал плохо или хорошо?
- Пути Господни неисповедимы. Человеческий разум не может понять всего и предвидеть, все известно лишь Богу. Просто живи, Бог простил тебе все грехи. Не греши больше. Ты в тот день разбил стекло – я выздоровел, вырос, стал священником, у нас с матушкой пять детей. В тот же день ты костер разжег – человек погиб. Что ты сделал в этот день, господь разберется. Пойду я уже, матушка у калитки вон стоит давно, ждет, - отец Александр собрался уходить.
- Подождите, - Леонид снова перешел со священником на Вы, - а как же деньги за окно? Я вот копил, привез, потом еще смогу.
Священник посмотрел на пакет, в который были завернуты купюры:
- Ну, окна, видишь, давно вставлены. Ты где живешь? Там рядом есть заброшенная церковь? Восстанови, благословляю.
Леонид убрал пакет и вдруг схватил священника за рясу.
- Неужели в ту ночь Вы и вправду ничего не заметили необычного?
Тот замер, будто решая, сказать или не сказать какую-то тайну.
- В ту ночь нет, не заметил. А вот много лет позднее... Сразу после выздоровления, мы уехали с родителями в Загорск, тогда еще так Сергиев Посад называли. После окончания семинарии, я приехал в Астрахань, и зашел в свой старый двор. Старый сарай снесли, вместо него теперь была площадка, где стояли машины. На окне моей старой квартиры стоял горшок с большим цветком, а окна церкви не было. Нет, оно не было заложено, его там не было никогда! Я смотрел – кладка старая, цельная, никаких следов окна, следов крепления решетки. Да и изнутри окна на том месте не должно быть. Как это объяснить, не спрашивай, не отвечу. И еще… У меня сегодня последний день службы в этой церкви, переводят в другую епархию. Прощай.
Отец Александр уже пошел к калитке, заговорил с женой. На щеке у женщины был большой след от старого ожога.
- Батюшка, - кинулся Леонид, - еще один вопрос, ради Бога. Родители Ваши живы?
- Мать умерла пятнадцать лет назад. А отец жив. В монастыре он, схимник, - успел ответить священник, захлопывая дверь такси.
***
Живет Леонид все в том же поселке на восточном краю Сибири. Живет один, но раз в два-три года к нему на неделю приезжает дочь с внуками. Он все еще работает, а по выходным помогает восстанавливать церковь, в которой за свой счет вставил все окна. Изредка в церкви уже проводятся службы, которые Леонид не посещает. Но в Рождественский сочельник он приходит к церкви и долго смотрит в окна. Он ждет ангела и надеется, что тот когда-нибудь придет. Придет уже к нему.