«— Ты кто жа такой будяшь, мил человек? Чавой тута у Варвары расселси? Аль знакомай какой яе? — смело обратилась она к нему, подбоченясь.
— Федор я, Конюхов! Сын Варвары и Игната Конюховых. Дом это мой родный! Здравия вам, тетка Василиса.
— Федя! — заорала баба и кинулась к парню, чуть не снеся плетень. — Живой! Ай живой! Радость-та какая Варваре. Уж как она ждет тебе… Как ждет, Федя! Да иде жа ты так долго-то блукал? А ну айда, идем у мою хату! Мама-то твоя у Высоком нынча…»
Часть 44
1947 год, июнь
Поздним вечером в Волошино вошел то ли молодой мужчина, то ли глубокий старик. Взглянув на него, трудно было признать в нем того или другого. У него была абсолютно седая голова, а поступь и осанка молодецкая. Все лицо испещрено морщинами, а глаза сияли как у юнца.
Мужчина быстрым шагом проследовал по деревне, он точно знал, куда идти. И если бы кто-то в этот момент вышел из хаты, то понял бы, в деревню пришел свой, хотя и узнать пришлого было трудно.
Он подошел к дому Вари Конюховой и осторожно постучал в окно, с трепетом и надеждой ожидая ответа, но его не последовало.
Было видно, что мужчина расстроился, его задорный блеск в глазах угас.
«Ставни не заколочены», — мелькнула у него спасительная мысль.
Мужчина толкнул дверь в хату, она поддалась. Странные чувства овладели пришлым: вроде живет кто-то в хате, а вроде и нет.
Он подошел к кровати и осторожно, как что-то очень ценное, взял кружевную накидку с подушки, прижался к ней лицом. Непрошенные слезы пролились на жесткую вязанную руками матери накидку.
Он хорошо помнил, как мать вязала ее. Ох как же давно это было! В какой-то совершенно другой жизни!
Тогда еще кот начал играть с клубком, а мать просмотрела, заметила, когда бедное животное запуталось в пряже, да так сильно, что пришлось кликать на помощь сыновей. Распутывали его все вместе: мать, Васька-брат, он сам… Кот орал, кусался, царапался, вырывался, еще сильнее усугубляя и без того свое незавидное положение.
— Мурзик, язви тебе, — крикнула в отчаянии мать, — обожди жа вертетьси как веретено, а то никак мы тебе не подсобим. Да ишшо и задушишьси, стервец.
Коту тогда помогли все же. Распутали бедного. Мать вздохнув сказала:
— От так и у жизни быват! Запутаетси человек: нет ба яму остановитьси да задуматьси. Так он начинат мельтяшить и ишшо больша усе ня ясно яму делаитси. Запутываетьси ишшо шибча. Хорошо, ежеля есть такия, как мы! Так помогать стануть, а ежеля нет, то усе — щитай пропал. Дяржитеся друг за дружку, робяты!
Мать посмотрела на сыновей строго:
— У во всем друг дружке подсобляйте усю жисть и горой друг за дружку стойтя.
Крепко тогда засели материны слова у Федора Конюхова в голове! Всю жизнь старался он стоять за брата, за друзей. А вот и за родину пришлось… чуть не насмерть.
«Да где ж мать? — волновался Федор. — Что же случилось? Может, ушла куда? На ночь? Да вряд ли!» — рассуждая так сам с собой, Федор ходил по хате, гладил иконы, прислонялся лбом к стенам.
Затем вышел из хаты и присел на лавку, закурил папиросу, воспоминания увели далеко-далеко в тот страшный день, когда стало известно о войне.
Двадцать первого июня Федор ходил в соседнюю деревню, там девушка у него была. Провели вместе время, а уходить на ночь глядя неохота было. Мать невесты предложила остаться да заночевать в сарайке на сеновале, а ночью Лиза к нему пришла, легла рядом, прижалась дрожащим телом:
— Бери мене, Федька, — прошептала она. — Твоя я! На усю жисть. Да уж какая разница, када. Усе равно свадьбу играть будям скоро…
Домой рано утром летел как на крыльях.
«Буду батьку просить на днях сватать Лизу!» — предвкушал парень разговор с отцом.
Не сложилось! Ни разговора, ни сватовства, ни свадьбы, ни жизни… ничего больше не сложилось. Шесть лет — лишения, боль, страдания, мучения…
Лиза проводила на фронт любимого. Молодые жарко целовались, прощаясь навсегда…
— Буду ждать тебе, скольки надо: год, два, три… усю жисть. Только тебе, сокол мой! — шептала девушка.
И вот он, Федор, живой и почти здоровый сидит у родного дома, а Лизы нет.
Мать написала, что дошел до нее слух, будто в сорок втором Лизу расстреляли прямо во дворе родного дома за неповиновение. Приглянулась она фрицу, решил фашист попользоваться русской красавицей, да не захотела Лизавета пачкать себя… Отбивалась от наглого захватчика как могла. А тот, недолго поусердствовав, решил, что если не ему, то уже и никому, захохотал злобно, выкрикнул что-то, словно гавкнул, и застрелил девку на глазах у матери. Как еще мать в живых оставил?!
Варвара и сама совершенно случайно узнала об этом.
Федор глубоко затянулся, выпустил едкий дым, закашлялся.
Из соседней хаты вышла баба, она пристально вгляделась в мужика, сидящего на лавке в Варькином дворе.
— Ты кто жа такой будяшь, мил человек? Чавой тута у Варвары расселси? Аль знакомай какой яе? — смело обратилась она к нему, подбоченясь.
— Федор я, Конюхов! Сын Варвары и Игната Конюховых. Дом это мой родный! Здравия вам, тетка Василиса.
— Федя! — заорала баба и кинулась к парню, чуть не снеся плетень. — Живой! Ай живой! Радость-та какая Варваре. Уж как она ждет тебе… Как ждет, Федя! Да иде жа ты так долго-то блукал? А ну айда, идем у мою хату! Мама-то твоя у Высоком нынча…
— А что случилось? — подскочил Федор.
— Да усе ладно у яе! Усе ладно. Ня мельтеши. Замуж она туда вышла…
— Да я прямо сейчас…
— Ну чавой ты?! Чавой? Ня пущу, казала! Ночь на дворе! Идем жа! Баню с вечера топила, теплая ишшо… помоисси! Видать, давненько-то у баньке ня был ты, Федька! — Василиса рассмеялась, деликатно давая понять, что не пахнет от Федора полевыми ромашками. — А у матери бельишко твое возьмем. Знаю я, у сундуке усе хранить она: твое, Васино, Игнатово.
— Да не могу я, тетка Василиса… ведь шесть лет мать не видал! Прямо щас побегу я.
— И ишшо пару часов погоди. Пока зорька займетси! Айда, картошечки, сала, да и чарку ня грех. Идем. Ня пушшу тебе у ночь темную. А как рассветет, так и побяжишь, держать ня стану. От радость Варьке! От радость-та какая. Живой, санок вернулси! От шастье так шастье! Да иде жа ты был?
— Долгая история, тетка Василиса, — помрачнел Федор. — Я иногда и сам думаю: а живой ли я? А не сон ли это? Ну ты вроде как баньку да чарку обещала? Давай! Время быстрее пройдет. Да к матери побегу я. Высокое — вроде маленькая деревня? Найду я ее там?
— Найдешь! Как ня найти! Спрашивай тама Тимофея! Это таперича муж мамки твоей. Ой хорошай мужик! Ой мамка твоя довольныя! Повязло ей! Ишшо как! А она, знашь, кому подсоблят-то тама, у Высоком?
Федор покачал головой. Не знаю, мол, откуда мне.
— Ты Палашку-то ня помнишь, наверное?
— Почему не помню? Очень хорошо помню!
Приятные воспоминания чередой нахлынули на Федора. Пелагея была старше него всего-то ничего: на девять лет. И это совершенно не помешало ему влюбиться в нее без памяти. Он краснел при встрече с ней, подглядывал, когда она умывалась по утрам в саду, дергал за косу, прятал ее одежду, когда она с девками ходила купаться на реку. Вся деревня знала о том, что Федька Конюхов влюблен в Палашку. Кто-то подсмеивался, кто-то жалел мальчишку, а иной и откровенно говорил:
— Дурак ты, Федька! Чавой зазря время тратишь? Глянь, сколь девок-то вокруг тебе.
Но Федору было все равно…
— Ой, — спохватилась Василиса, — как тебе яе ня помнить? Уся деревня потешалась над тобой! В общем, вернуласи она с войны, да токма без ноги… и…
— Как же так?! — ахнул Федор.
— От так! Война! — развела баба руками. — Да ты послухай! Дохтур она чичас, а мать твоя при ей! Подсоблят ей, значат. Вроде как тожа дохтур, значат. Палаша доверят ей у во всем! Шибко дружат оне. Ой!
Баба наконец-то опомнилась:
— Чавой енто я усе рот проветриваю?! А ну давай, айда, айда, у баньку-то. А потома поешь… выпьем с тобою! Помянем усех: батьку твово, Васятку, брата меньшого, маво Ивана, санков моих… айда…
В Высокое Федор заходил уже ближе к обеду с сильно бьющимся сердцем. Первой ему на пути попалась Глафира.
— Здоровеньки будьте! — поприветствовала она Федора. — Ты кто жа такой будешь? К кому? Чавой-то я ня знай тебе совсема.
— Я Варвары Конюховой сын. Федором меня зовут! — он обомлел от яркой красоты Глафиры.
— Да што ты! — всплеснула руками баба. — От радость-та какая мамке твоей! Ну айда, я провожу тебе. У медпункте она, с Пелагеей Прохоровной месте людей принимають. А меня Глафирой кличуть.
Глаша кокетливо взглянула на Федора…
продолжение ⬇️⬇️⬇️
Татьяна Алимова
Все части повести здесь⬇️⬇️⬇️
