Во взрослом возрасте я снова встретилась с мифом о Леде и лебеде в вышедшей в 2021 году картине «Незнакомая дочь», где главная героиня носит имя Леда. Это режиссерский дебют актрисы Мэгги Джилленхол, снятый по книге Элены Ферранте и в оригинальное название немного отличается от локализованного – «The Lost Daughter» не захотели перевести как «потерянную», и это немного изменило смысл. Хотя фильм сделан на основе книги и воссоздает основную сюжетную линию, некоторые акценты, безусловно, различаются. Я буду основываться на фильме и том, как именно история была рассказана там – если вы его не видели, присоединяйтесь после того, как посмотрите, без спойлеров не обойтись.
Главную героиню зовут Леда Карузо, во время отпуска она наблюдает за жизнью шумного семейства, погружаясь в переживания своего прошлого. У нас нет информации, что побудило Элену Ферранте выбрать это имя для героини, нет и объяснения внутри самой истории – Леда не говорит нам, почему ее назвали именно так. Внимание Леды буквально приковано к молодой матери Нине и ее дочери Елене. Итак, у нас появляется вторая отсылка к греческому мифу, что позволяет предположить, что имена не были подобраны случайно – одной из дочерей Леды была та самая Елена, похищение которой дало начало Троянской войне. Чудесным образом синхроничность сработала и в выборе места съемки – это происходило в период ковидных ограничений и обстоятельства сложились так, что выбор пал на Грецию. Похоже, что история Леды очень захотела о себе напомнить.
Попробуем поразмышлять о том, какие архетипические мотивы, отраженные в символике этого мифа, могут помочь нам в понимании внутренней жизни главной героини. А также о том, какое широкое пространство для осмысления дает мифологическая ткань и как текущее время проявляет в ней разные грани значений. Здесь не будет ответов и правильных решений, будут предположения, возможные ракурсы и углы зрения. Самые главные ответы – это те, что находит каждый зритель для своей уникальной жизненной ситуации.
Сначала мы знакомимся с главной героиней в настоящем времени. Она - профессор, приехавшая в отпуск, кажется не слишком уживчивой. Нам не очень бы хотелось быть в ее обществе, но есть нечто, что привлекает внимание – ее внутреннее напряжение, ее неспокойствие. Оно особенно заметно в ситуации отдыха – даже видя ее на берегу моря мы не верим, что она действительно может расслабиться. Она как будто не вписывается в картину безмятежного взморья, в ней угадывается внутренняя уязвимость, которая выделяет ее из общей массы отдыхающих. Постепенно мы узнаем ее историю – в молодости она влюбилась в другого мужчину и оставила семью с двумя маленькими дочерями на три года. Сейчас тесное соседство с молодой матерью Ниной, которая находится в похожих обстоятельствах, погружает Леду в болезненные воспоминания и заставляет совершать странные стороннему глазу поступки.
Мне придется сейчас намеренно сузить обсуждение фильма до архетипических мотивов мифа о Леде и лебеде – однако материала для наблюдения и исследования картина дает очень много. Попробуйте посмотреть ее в режиме кинойоги – наблюдая за своими реакциями и чувствами, используя происходящее на экране, чтобы лучше узнать себя.
Когда я обратилась к мифологическим источникам и тому, что нам известно об этой истории, выяснился поразивший меня дисбаланс между тем, как она представлена в легендах, и тем потрясающим разнообразием интерпретаций и воплощений, которые она нашла в творчестве потомков. Барельефы, мозаики, скульптуры, картины, стихотворения, а сейчас, в XXI веке – еще балет и песни. Есть что-то в этом мифе, что продолжает интриговать и приглашать к разгадке.
Согласно, источникам, все произошедшее можно описать двумя предложениями, как это сделал Гигин (Fabulae § 77):
"Юпитер (Зевс), обратившись в лебедя, сошелся с Ледой неподалеку от реки Эврот, от этого союза она родила Поллукса (Полидевка) и Елену, Тиндарею она родила Кастора и Клитемнестру".
Происходившая из царского рода Леда, просватанная за царя же Спарты Тиндарея, прямо накануне консумации своего законного брака пала жертвой известного своим сластолюбием Зевса. Разумеется, ее описывают как невероятную красавицу, черные волосы которой оттеняли белизну кожи. Зевс обратился в лебедя, некоторые варианты легенды указывают на то, что он сделал это под предлогом поиска убежища от хищной птицы. Каким образом осуществился этот союз – было ли это соблазнение, какую степень согласия и добровольности продемонстрировала Леда – история об этом умалчивает. Видимо для греков, которые видели много примеров того, как Зевс добивается своего самыми разными методами, детали были не так уж важны. В конце концов, насилие – это всегда о власти, и громовержец не упустил возможность утвердить ее над смертными. Той же ночью Леда возлегла уже со своим законным супругом Тиндареем, который стал отцом Клитемнестры и Кастора.
Некоторые авторы предлагают альтернативный вариант происхождения самой Елены, как делает это Аполлодор в «Библиотеке» (книга 3, X, (7)):
«С Ледой же сошелся Зевс, приняв образ лебедя, и в ту же самую ночь Тиндарей. От Зевса родились Полидевк и Елена, от Тиндарея же — Кастор. Некоторые утверждают, что Елена была дочерью Немесиды и Зевса. Стараясь избежать объятий Зевса, Немесида превратилась в гусыню, но и Зевс превратился в лебедя и сошелся с ней. Та родила яйцо, и некий пастух, найдя это яйцо в роще, принес и отдал его Леде. Последняя положила его в ларец и стерегла его там. Когда в надлежащее время из него родилась Елена, Леда воспитала ее как собственную дочь».
Но сам по себе союз Зевса и Леды не оспаривается никем и Гигин (Astronomica) мудро заключает: «Оставим этот предмет нерешенным».
Есть также разногласия по поводу того, как именно родились дети этого необычного союза и сколько в действительности было яиц, но это уже детали. Павсаний в «Описании Эллады» (кн. 1) упоминает некое святилище в Спарте, где
«с потолка свешивается яйцо, поддерживаемое лентами. Есть предание, что это — то яйцо, которое родила Леда».
Фактически, история самой Леды на этом заканчивается, далее она упоминается опосредованно, как мать близнецов-Диоскуров Кастора и Поллукса (Полидевка) и двух дочерей – Елены и Клитемнестры. Несмотря на то, что Леда стала звеном в цепи последующих событий, изменивших ход истории, о ней самой нам ничего не известно. Она – всего лишь мать своих знаменитых драматичными судьбами детей. Похищение Елены послужило поводом к многолетней Троянской войне, ее братья Кастор и Полидевк погибли еще до ее начала, прославившись походом за Золотым руном и участием в охоте на калидонского вепря. Клитемнестра была Елене не только сестрой, но и невесткой, поскольку сестры-спартанки были замужем за братьями-Атридами (можно попутно подумать, случайно ли одна из влиятельных семей вселенной Дюны носит имя Атрейдесов): Елена за Менелаем, а Клитемнестра – за его старшим братом Агамемноном. Впоследствии Клитемнестра организует убийство мужа – вернувшего с Троянской войны героя, а сын Клитемнестры Орест войдет в историю как убийца матери. Вместе с сестрой Электрой (которая дала имя соответствующему психологическому комплексу) они отомстили за смерть своего отца Агамемнона, убив Клитемнестру.
Дальше – Леда только мать, как в «Одиссее» Гомера она является главному герою:
«Славная Леда, супруга Тиндара, потом мне явилась;
Ей родилися от брака с Тиндаром могучим два сына:
Коней смиритель Кастор и боец Полидевк многосильный».
В «Илиаде» тоже Леду упоминают лишь косвенно, как мать Елены. Сама Елена тоже говорит о матери вскользь, пытаясь рассмотреть близнецов-Диоскуров со стены укреплений Трои:
«Кастор, коней укротитель, с могучим бойцом Полидевком,
Братья, которых со мною родила единая матерь».
Леда появляется на вытканном Арахной покрывале в ряду других жертв любвеобильного Зевса, когда та состязалась с Афиной в ткачестве. В то время, как Паллада изображала славные деяния богов и примеры наказания смертных за попытку с ними тягаться, Арахна склонилась к «обличенью пороков небесных». Это описывает Овидий в «Метаморфозах»:
«Выткала, как у орла в когтях Астерия бьется;
Выткала Леду она под крылом лебединым лежащей.
Изобразила еще, как, обличьем прикрывшись сатира,
Парным Юпитер плодом Никтеиды утробу наполнил;
Амфитрионом явясь, как тобой овладел он, Алкмена;
Как он Данаю дождем золотым, Асопиду — огнями,
Как Деоиду змеей обманул, пастухом — Мнемозину».
Даже у супруга Леды, Тиндарея, есть какая-то последующая история и упоминание его поступков. Так, Павсаний в «Описание Эллады» (т.1) описывает храм в Спарте, который имел второй этаж:
«и этот этаж посвящен Морфо (Дающей красоту): это прозвище Афродиты; она сидит здесь под покрывалом и с оковами на ногах; говорят, что эти оковы наложил на нее Тиндарей, символизируя этими цепями верность жен своим мужьям. Что же касается другого рассказа, будто Тиндарей этими оковами наказал богиню за то, что, по его мнению, Афродита навлекла на его дочерей один только позор, то я этого совсем не допускаю: ведь было бы крайне глупо, сделав из кедра изображение и дав ему имя Афродиты, думать, что можно в (нем) наказывать богиню».
От Леды же в источниках не остается ничего – ее роль в истории была в том, чтобы встретиться с Зевсом, выйти за Тиндарея и произвести потомство, часть из которого обладала бессмертием, а часть – принадлежала миру людей. Это сделало ее судьбу частью картины больших изменений, соединив на мгновение надмирное и человеческое. Как нельзя лучше переживание встречи с божественным описывает термин «нуминозность» - в нем и величие, и трепет, и ужас, и невозможность противостоять силе этого опыта.
Вне зависимости от того, насколько добровольным был союз Леды и Зевса в облике лебедя, человеческому не сравниться с божественным – большие силы, разрушающие города и империи, действуют через в нас и через нас, оставляя нас подчас опустошенными и раздавленными. Исторический масштаб последствий этой встречи был чудовищным – после изнурительной Троянской войны и многочисленных междоусобиц Микенская цивилизация почти на 400 лет погрузилась в темные века, утратив письменность и большую часть своих достижений. Возрождение произойдет только к 8 в. до н.э. – древнегреческий период формально будут отсчитывать с первых Олимпийских игр в 776 г. до н.э.
Если мы говорим о том, что размещенные в мифах сюжеты в XXм веке были осмыслены как архетипические мотивы коллективного бессознательного, то символику союза смертной и божественной силы в зооморфном обличье можно прочитать и с новой точки зрения.
Мы увидим здесь сочетание двух сил, с которыми мы так или иначе сталкиваемся в своей жизни – это сила человеческой витальности и символика творящего высшего принципа. В сновидениях и легендах образы животных отражают, как правило, наши витальные импульсы, наше жизненную и жизнелюбивую часть. Это великая сила Эроса не только в узком смысле человеческой сексуальности, но и как животворного земного начала. Образ птицы в данном смысле указывает на существо, соединяющее небесное и земное. Птицы в мифологии часто символизируют эту связь, а в шаманской традиции помогают и самому человеку путешествовать между мирами. В аборигенных культурах часто была в ходу ритуальная имитация птичьего покрова, использование перьев для украшения одежды как знака связи с высшими силами. В Китае древние верования одной из областей тоже связывали происхождение человека с птицами, как это говорится в Ши-цзин:
«Ласточка, волей небес опустившись с высот,
Шанских царей порождает прославленный род».
Кроме того, в духовных традициях высшие октавы либидозного импульса обретают качественно новый характер, соединяя практика с духовными измерениями и позволяя обрести целостность. В символическом смысле достижение единства через сплавление духа и телесного начала лежит в основе даосской традиции. В жизнеописаниях мистиков встречаются переживания такой всепоглощающей силы и всеохватности, которые включают телесный компонент и могли бы трактоваться как эротические, если бы не были очищены практикой. В христианстве символический союз высшего начала и смертной женщины наполнен безмолвной чистотой в сцене Благовещения, когда голубь возвестил Марии о том, что ей предстоит родить Спасителя.
Этот соединение человека с высшим началом посредством нашего биологического сексуального начала, давало в ходе человеческой истории много возможностей для интерпретации. Леонардо использовал миф как возможность исследовать истоки человеческой жизни и воссоздающую силу природы, а Микеланджело скорее был занят идеей союза с божественным.
Невероятная чувственность сцены союза Леды и Зевса была перенесена на полотна, а собственно перья вошли моду с XVII века и остаются с нами и поныне. Можно здесь вспомнить пальто из лебединых перьев Марлен Дитрих или то, как образ женщины-птицы вдохновлял коллекции Ива Сен-Лорана.
Коренной поворот в трактовке мифа сделал в XX веке ирландский поэт-символист Уильям Батлер Йейтс. Его занимали не только судьбы Ирландии, но и мир тонких материй, загадка смены эпох. С его точки зрения, каждые 2 тысячи лет человечество проходит через смену эпох, где чередуется попеременно духовный и секулярный периоды. В сонете «Леда и лебедь» он описывает не соблазнение, а изнасилование. Он рассматривает его как указатель на смену эпох, что резонировало с восприятием современной ему исторической ситуации. Йейтс считал, что человечество в начале XX в. стоит на пороге наступления новой эпохи и прихода Антихриста – «У добрых сила правоты иссякла/А злые будто бы остервенились» (Йейтс, Второе пришествие). Он указал на амбивалентную природу архетипа, подчеркнув в своем сонет его разрушительный аспект.
Йейтс был сторонником независимости Ирландии и одновременно – противником радикального националистического подхода, связанного с вооруженным сопротивлением. Всего в нескольких строках сонета Йейтсу удается создать картину персональной трагедии, которая стала началом трагедии народов. Я бы хотела здесь привести подстрочник, поскольку любой перевод (а их существует несколько) все-таки вносит дополнительные оттенки смысла. Кстати, конференция, которую предстоит чуть позже посетить Леде, так и называется: «Перевод и искусство неудачи».
A sudden blow: the great wings beating still
Внезапный удар: огромные крылья продолжают бить
Above the staggering girl, her thighs caressed
Над шатающейся девушкой. Ее бедра ласкают
By the dark webs, her nape caught in his bill,
Темные сети, ее затылок пойман его клювом.
He holds her helpless breast upon his breast.
Он удерживает ее беспомощную грудь своей грудью.
How can those terrified vague fingers push
Как могут эти испуганные слабые пальцы оттолкнуть
The feathered glory from her loosening thighs?
Оперенную доблесть от ее слабеющих бедер?
And how can body, laid in that white rush,
И как может тело, окутанное белым вихрем
But feel the strange heart beating where it lies?
Не чувствовать биение странного сердца?
A shudder in the loins engenders there
Дрожь в чреслах порождает там
The broken wall, the burning roof and tower
Разрушенную стену, горящие крыши и башни
And Agamemnon dead.
И смерть Агамемнона
Being so caught up,
Будучи настолько схваченной
So mastered by the brute blood of the air,
Так покоренной грубой кровью воздуха
Did she put on his knowledge with his power
Приняла ли она его знание с его властью
Before the indifferent beak could let her drop?
Прежде, чем равнодушный клюв позволил ей упасть?
Один из вариантов литературного перевода был сделан Валерием Савиным:
Внезапный гром: сверкающие крылья
Сбивают деву с ног – прижата грудь
К груди пернатой – тщетны все усилья
От лона птичьи лапы оттолкнуть.
Как бедрам ослабевшим не поддаться
Крылатой буре, их настигшей вдруг?
Как телу в тростнике не отозваться
На сердца бьющегося гулкий стук?
В миг содроганья страстного зачаты
Пожар на стогнах, башен сокрушенье
И смерть Ахилла.
Дивным гостем в плен
Захвачена, ужель не поняла ты
Дарованного в Мощи Откровенья, -
Когда он соскользнул с твоих колен?
Сам Йейтс писал, что сначала на сонет влияла историческая ситуация – Англия и Ирландия находились в жестоком противостоянии, а стихотворение было запрошено журналом Irish Statesman в поддержку статуса доминиона в составе Британской империи. На первый взгляд, образы сонета описывали первоначальную жестокость, которая может в перспективе привести к существенным изменениям. В роли Леды виделась беззащитная Ирландия, а атакующим лебедем были англичане. Однако затем он обнаружил, что «вся политика из сонета исчезла», не расшифровав, однако до конца его значения. Как и в остальных случаях диалога с произведениями искусства, значительная роль здесь отводится читателю. Как можно было бы интерпретировать описанный Йейтсом эпизод с точки зрения психологии – на индивидуальном уровне не интегрированный нуминозный опыт может быть болезненным и привести к разрушительным последствиям не только для самого человека, но и для сообщества. А на коллективном – жестокость порождает жестокость и насилие на индивидуальном уровне становится частью большой цепочки насилия в масштабах стран.
Здесь мы можем видеть три уровня осмысления этого сюжета – трансперсональный, перинатальный и биографический. Трансперсональный смысл - это смена эпох и цивилизаций.
На перинатальном уровне сочетание сексуальности и насилия, спутанной или темной духовности может встречаться в опыте, который Станислав Гроф относит к переживаниям третьей матрицы. Это период продвижения ребенка по родовым путям, борьба смерти и возрождения, появление «света в конце тоннеля». Он одновременно и привлекает, и пугает своей мощной энергией.
На биографическом уровне, если мы рассмотрим сонет Йейтса как столкновение с чем-то бОльшим, чему невозможно противостоять и что разрушает тебя, одновременно приводя к череде драматичных последствий, то это классическое описание травмы. Если мы вспомним о том, что в раннем детстве нашими божествами являются родители, то ранняя детская травма – это именно встреча с бОльшими силами, которая оставляет долгий след в нашей истории и чрез нас влияет на окружающих людей.
Сонет Йейтса дважды упоминается в фильме и становится частью символического слоя – нам точно дают понять, что это не случайность. Сначала взрослая Леда спрашивает во время ужина у Уилла – спасателя на станции – не читал ли он «Леду и лебедя» Йейтса и тот отвечает отрицательно – время, когда собеседник мог уловить символическое значение ее имени, уже ушло. Человеком из ее прошлого, который знал этот сонет, был профессор Харди – причина драматичного поворота в ее судьбе, приведшего к болезненным последствиям. Когда молодая Леда Карузо приезжает на конференцию, она встречает обаятельного профессора Харди (Питер Сарсгаард), который публично высоко оценивает ее работу. Как сам Питер Сарсгаард говорил в интервью, его основной задачей в фильме его жены Мэгги Джилленхол было «сыграть абсолютно неотразимого персонажа».
В сцене, где герои встречаются вечером на банкете, мы слышим их короткий диалог:
- Ваше имя, Леда, оно чертовски провокационно.
- Вам приходит в голову Йейтс. Очень возвышенно. Всегда при этом вспоминают об изнасиловании.
«Держу пари, вы знаете сонет наизусть. На итальянском», - говорит дальше Леда, и профессор Харди действительно начинает его читать. Потом он предоставляет ей сделать выбор. «Похоже, ты замужем, поэтому первый шаг за тобой», говорит он ей в тех обстоятельствах, когда решение принять очень сложно – они уже в объятиях друг друга и нужно понять, последует ли продолжение. Что здесь происходит – соблазнение совершенно неотразимым мужчиной в ситуации, когда сложно его не выбрать? Или захваченность мощными силами Эроса, которым сложно противостоять? Могло ли ощущение Леды своей несостоятельности как матери повлиять на решение об уходе? Возможно, Трикстер в виде двух путешествующих любовников, которых они с мужем ранее приютили на некоторое время, склонил чашу весов в одну из сторон? Еще одна привлекательная сторона архетипа Эроса – это возможность временной утраты границ, слияние с возлюбленным, переживание чувства единства и потеря себя.
Мифологические мотивы сами по себе мертвы, пока они не начинают звучать в нас, архетипическое переживание – это целостное соединение образа, эмоции и телесной составляющей. Их можно узнать по тому особому чувству волшебства, их сопровождает прилив энергии, ощущение внутреннего смысла и внутренней логики. Потому для Леды встреча с профессором – это способ подпасть под очарование архетипического переживания и ощутить свою жизненность.
Еще один аспект вторжения архетипа – это мощь и внезапность, совсем как в сонете Йейтса. Эго очень сложно противостоять архетипу, особенно если оно истощено предварительной внутренней борьбой, как у Леды. Тогда архетипическая фигура приобретает автономность и начинает действовать помимо сознания.
«Когда старый и заслуженно уважаемый ученый семидесяти лет бросает семью и женится на рыжей двадцатилетней актрисе, то мы знаем, что боги нашли еще одну жертву. Так обнаруживается всесилие демонического в нашем мире - ведь еще не так давно эту молодую даму легко было бы объявить ведьмой»,
- писал Юнг в "Архетипе и символе". В процессе индивидуации мы можем через постепенное узнавание этих сюжетов внутри нас обретать устойчивость, примирять их внутреннюю противоречивость и взаимодействовать с ними, не разрушаясь. Символические формы помогают нашему диалогу с нуминозным и той огромной психической энергией, которая в них содержится. Еще один вопрос, который может возникнуть при этом – как мы, как современная западная цивилизация, настолько утратили способы символической связи с высшими силами, сделавшись одновременно их жертвой? Как далее пишет Юнг:
«архетипические формы отнюдь не являются статическими паттернами, застывшими структурами. Они есть динамические факторы, проявляющиеся в импульсах так же спонтанно, как и инстинкты».
Архетипические сюжеты, которые разыгрываются людьми снова и снова, не просто хорошо нам известны, часто это настолько общее место, что мы воображаем, что неподвластны их динамике. Но именно это высокомерие и делает нас уязвимыми – понимая глубоко внутри свою неспособность противостоять теневым импульсам бессознательного, мы нередко проецируем их вовне. «Ну, со мной этого точно не произойдет» - и просто вопрос времени, когда же мы обнаружим себя в сходной ситуации. Как будто некие силы слышат нас и воздают за губрис – гордыню, искушающую человека тягаться с богами.
«Архетипический разум управляет ситуацией тем же самым путем, что и во времена Артемидора»,
- вспомним снова «Архетип и символ» Юнга.
Никто не просыпается утром с мыслью «Ну что, сегодня хороший денек уйти от двух своих маленьких дочек», но иногда мы неожиданно для самих себя оказываемся именно в такой ситуации. Первоначальная симпатия, которая могла возникнуть к молодой Леде, когда мы видели, как сложно ей дается материнство, в мгновение ока меняется на яростное осуждение. Допустим, мы простили бы ей эпизодическую неверность, но не более того. Когда мы понимаем, что она оставила детей на три года, все меняется. Это именно та точка, чтобы остановиться и понаблюдать за своими реакциями.
В истории молодой Леды есть еще один подтон, его можно расслышать на оригинальной дорожке. В целом, когда мы наблюдаем за тем, как она воспитывает девочек, нам передается ее напряжение. Несмотря на то, что в семье нет видимых проблем, кажется, что Леда в тупике, в ситуации безвыходности, мы видим нарастающее напряжение, как она постоянно сдерживает себя, и не всегда успешно. В очередной раз, когда дети отрывают ее от работы, она говорит мужу: «I‘m suffocating» - «Я задыхаюсь». Ощущение нехватки воздуха, сдавленности, замкнутости в ситуации отражает сложный комплекс переживаний, которые связаны с перинатальным измерением психики, как его описывает Станислав Гроф. Вторая базовая перинатальная матрица – это тот этап родов, когда начинается родовая деятельность, но шейка матки еще не раскрыта. На физическом уровне это ощущается как сдавление, физическое сокращение матки влияет в том числе и на ее кровоснабжение. На эмоциональном уровне это ситуации, когда «нет выхода», для них характерно ощущение безвыходности, безнадежности, безвременья, предательства, отчаяния. Можем ли мы предположить, что эмоциональный заряд Леды происходил в том числе и из ее перинатального опыта? Можем ли мы сказать, что на архетипическом уровне она чувствовала себя Ледой, история которой закончилась на материнстве? Можем ли мы предположить, что ее напряжение во время материнства имело своим источником ее собственные неудовлетворительные отношения с матерью на биографическом уровне? И тогда насилие, которому ты не можешь противостоять, которое поселяется в тебе и дает приводит к разрушительным последствиям – это те травмы, которые были получены в семье? Это еще один угол, под которым мы можем интерпретировать образ мифологической Леды и ее союза с Зевсом.
На этом примере вымышленной истории, мы может наблюдать за тем, что корни наших внутренних проблем, как и говорит Станислав Гроф в своих работах, могут уходить куда глубже, чем биографический пласт психики. Во время процесса рождения мы как будто связываемся с коллективным бессознательным, давая ему возможность потом жить в нас и проявляться через нас. Нанизываясь на нить определенного эмоционального переживания, события из разных областей психики формируют устойчивый паттерн или сквозную тему жизни.
В ситуации, которую очень хочется воспринимать как выход, бывает невероятно сложно противостоять архетипическому сценарию, если накопленное напряжение достигло такого высокого уровня. Даже если головой все понимаешь, иногда обнаруживаешь себя в обстоятельствах, которые безусловно и безжалостно осудил бы сам. И тогда захваченность Леды страстной влюбленностью и ее проективные надежды вырваться из рутины – не тот ли это более могущественный, чем она сама импульс, который привел к разрушительным последствиям?
Поскольку в этой работе я постаралась удерживаться в рамках мифологического сюжета, многие аспекты картины остались за кадром. На основании истории, показанной в фильме, есть о чем поговорить и с точки зрения семейной динамики, и ранней травмы, и других захватывающих и значимых сторон внутренней жизни. Самым важным будет то, что заметите в фильме вы сами и что вызовет ваш эмоциональный отклик.
Интересно еще и то, что миф продолжает жить и развиваться в наши дни. Нам в полной мере доступна его двойственная природа – и плодотворный творческий импульс, и одержимость силами третьей матрицы. Задачи индивидуации, которая может примирить и сплавить оба аспекта архетипа стоит, похоже, не только на индивидуальном, но и на коллективном уровне. Мне захотелось проиллюстрировать статью относительно менее известными работами, среди которых и произведения современных художников.
Совсем недавно в Лондоне (декабрь 2023-январь 2024) в центре Виктории Миро состоялась выставка Leda and the Swan: a Myth of Creation and Destruction – «Леда и лебедь: Миф о создании и разрушении». На ней были представлены работы, где эта тема имеет неожиданные и любопытные трактовки.
Так, Одри Ниффенеггер изобразила черного лебедя в своей работе Black Swan Infiltration – «Проникновение черного лебедя», пытаясь передать свои ощущения от онкологического заболевания:
«Идея черного лебедя, эта фраза стала означать что-то очень необычное, редкое явление, и причина, по которой я хотела обратиться к идее черного лебедя, связана с тем, как я себя чувствовала, когда у меня был рак... Вы просто не ожидаете, что с вами произойдет что-то подобное».
В песне ирландский певца Хозиера «Swan Upon Leda» он сравнивает колониальное насилие с насилием Зевса над Ледой. В современном политическом дискурсе проводится параллель между желанием владеть и распоряжаться женским телом и желанием владеть и распоряжаться странами, ресурсами, планетой в целом.
Миф о Леде и лебеде приобретает новые, мировые масштабы. Наверное, не остается ничего иного, как закончить риторическим вопросом, как это сделал Йейтс в своем сонете: возможно ли, что люди, захваченные архетипом власти, будут и дальше воспроизводить цепь насилия не только на персональном, но и на общечеловеческом уровне? Возможно ли что-то изменить и как к этому подступиться? Как диалог с мифологической реальностью и узнавание этих мотивов внутри может помочь нам? Ведь, как поет Хозиер – «the pillar of the myth still stands» - «столп мифа все еще стоит».