Муж Дункан и сожитель Бениславской. Жена Сухотина и любовница Пильняка. Что толкнуло в брак, такой недолгий, но на который возлагалась столько надежд, сдержанную и рассудительную внучку Толстого? Давайте разбираться.
Сергей Александрович Есенин, знаменитый ещё при жизни поэт, и Софья Андреевна Толстая, внучка великого писателя. Начало 1925 года. Ему скоро 30 лет, он отец четырёх детей от разных женщин, дважды побывавший в официальном браке, но счастья в семейной жизни так и не нашедший. Он только недавно удрал от Дункан и вселился в маленькую квартирку "верного друга" Гали Бениславской, которую поэт нет-нет да и называет своей женой. За ним даже из-за границы тянется шлейф скандалов, связанных с пьяными выходками. Он уже несколько раз побывал в заведениях, специализировавшихся на лечении алкоголизма, неврозов и психических расстройств. По сути он бездомный: нет такого угла, который он мог бы назвать своим, он находит приют у приятелей и собратьев по писательскому цеху. А самое главное, в тот последний год жизни редкое его стихотворение обходилось без слова "sмерть". Но зато он всё ещё хорош собой и смело может сказать, что по-настоящему знаменит: редкий читающий человек в России не знает его имя. Знает его и Софья Толстая.
Ей 25 лет. Она молода, хорошо образованна и имеет крепкий тыл: внучка графа и властителя дум Толстого. Её трудно назвать красавицей, уж больно похожа на своего великого деда, но она приятна окружающим, сдержанна и понимает толк в хорошей литературе. Четыре года назад она вышла замуж за пасынка своей тётки, поручика Сухотина. Пара уже рассталась, но не развелась. Сухотин отправился лечиться за границу, а сердце Софьи вновь занято: совсем недавно у неё начался роман с писателем Борисом Пильняком.
В марте 1925 года Сергей Александрович Есенин знакомится с Софьей Андреевной Толстой. В своём настольном календаре за 1925 год Софья Андреевна пишет: «9 марта. Первая встреча с Есениным». Чуть ранее, 4 марта она отметила там начало романа с Борисом Пильняком.
Март и апрель этого года для Софьи Толстой были периодом сердечной неразберихи. С одной стороны, еë роман с Пильняком в самом разгаре, они недавно стали близки, и в письме своей подруге Марии Михайловне Шкапской Толстая пишет: «А без Б. жизни не мыслю. Он этого не понимает или боится понять. А минутами — хочу уйти от него, потому что нет уже сил у меня на такую трудную любовь».
Пильняк бешено ревнует Софью Андреевну к поэту, обвиняет Толстую, что она уже была близка с Есениным. Не помогают ни клятвы Софьи Андреевны, ни заверения Есенина в том, что в одну из ночей, когда Толстая осталась на ночлег в квартире Бениславской, между ними ничего не происходило.
Но между этими двумя уже что-то завертелось. Сергей Александрович вроде как шутя заявил сестре Шуре и Гале Бениславской: «Надо поволочиться. Пильняк за ней ухаживает, а я отобью». А ещё они как-то вдвоём бродили по ночной Москве, когда Есенин отправился провожать Софью Андреевну. И после она вроде как и пытается не раздражать Пильняка, старается отдалиться от Есенина, избегает встреч с ним под разными предлогами, но узнав, что поэт собрался ехать Персию, спешит проститься с ним:
«Моя дорогая, ведь я же нормальная женщина — не могу же я не проститься с человеком, который уезжает в Персию? Докладываю Б. А. (Пильняку) и еду к Сергею».
Может женщина не проститься с уезжающим. Может даже не заметить, что человек куда-то уехал, если он для неё ничего не значит.
А далее наступает просто сумасшедшая ночь! К Есенину является Пильняк с какой-то женщиной - и весь вечер ухаживает за ней на глазах у Толстой: «он то держит еë руки, то за плечи, то в глаза смотрит. А меня как будто нет на этом свете».
Есенин времени даром не теряет и обхаживает Толстую, он сама нежность, само обаяние: «Сижу на диване, и на коленях у меня пьяная, золотая, милая голова. Руки целует и такие слова — нежные и трогательные. А потом вскочит и начинает плясать. Вы знаете — когда он становился и вскидывал голову — был почти прекрасен. Милая, милая, если бы Вы знали, как я глаза свои тушила. А потом опять ко мне бросался. И так всю ночь. Но ни разу ни одного нехорошего жеста, ни одного поцелуя. А ведь пьяный и желающий. Ну, скажите, что он удивительный!»
А после Пильняк собирается провожать Софью домой, Есенин злится и ругается, вслед Толстой несутся злые, пьяные слова. Есенин «в таком бешенстве, такие слова говорит, что сердце рвется. У меня несколько седых волос появилось — ей-Богу, с той ночи. Уехала как в чаду».
Достигнув квартиры Толстой, Пильняк сообщает, что уедет на 5 дней, чтобы решить, «может ли он быть мужем или любовником или просто другом будет».
Вернувшись, он изрёк: «Ты мне с С. душой изменила». И внутренне Софья признает это: «Может быть, это правда. Знаю, что С. люблю ужасно, нежность заливающая, но любовь эта совсем, совсем другая. Скучаю без него очень; не жду, но грустно, что писем нет».
Потом была последняя попытка сопротивляться этому новому чувству и ночь "тяжёлой страсти", после которой Софья Толстая больше не пишет о Борисе Пильняке. Он отступил, а она полностью окунулась в отношения с Сергеем Есениным.
В ту сумасшедшую ночь, когда поссорившаяся пара покидала квартиру Бениславской и Есенина и Софья, поддерживаемая под руку Борисом Пильняком, спускалась по лестнице, в темноте, в полном молчании, словно на похоронах, её настигает прозрение:
Что впереди? Знаю, что что-то страшное. А сзади, сейчас, вот за этой захлопнутой дверью, оборвалась очень коротенькая, но очень дорогая страничка.
Толстая пишет это подруге в апреле 1925 года. Сейчас она разрывается между чувствами к этим двум талантливым мужчинам, оба они Софье по-своему дороги, они бьются за её внимание, такие молодые, такие живые. А она, хотя и страдает от неопределённости в отношениях, переполнена тем, чего так жаждет: «Мне хочется, чтобы меня очень любили».
А впереди страшное.
Короткое замужество, в котором она по пальцам сможет посчитать дни, когда была спокойна и хотя бы довольна тем, как складывается её семейная жизнь.
Впереди её женское унижение: Есенин живёт в её квартире, пользуется её помощью в качестве секретаря, а цикл "Любовь хулигана", не скрываясь, посвящает Августе Миклашевской. Нежные признания достаются другой, а терпеливая верная Софья гадает, где же целую неделю пропадает её муж, и пишет в перекидном календаре:
«18 июля. Суббота. Одна.
19 июля. Воскресенье. Дура.
20 июля. Понедельник. Дура.
21 июля. Вторник. Дура.
22 июля. Среда. Дура.
23 июля. Четверг. Дура.
24 июля. Пятница. Совсем сумасшедшая. Пять дней ничего не соображала».
Впереди запои Есенина, когда в лучшем случае она будет лаконично писать только два слова: «Дома» и «Пил», а в худшем - не спать целыми ночами, с ужасом взирать, во что Есенин превратил еë квартиру-музей, переколотив в ней всё, что только было можно расколотить, и даже унимать кровь из перебитой переносицы... своей.
Впереди тревожное дежурство в клинике Ганнушкина:
«26 ноября. Четверг. Сергей лег в клинику. В 4 часа у него.
27 ноября. Пятница. В 1 час у Сергея.
28 ноября. Суббота. В 4 часа у Сергея.
29 ноября. Воскресенье. У Сергея.
30 ноября. Понедельник. В 1 час у Сергея. У доктора. В 4 часа у Сергея.
1 декабря. Вторник. У Сергея. Трудный день.
2 декабря. Среда. Первый разговор о расхождении».
Впереди горестный вопрос «За что он так ненавидит меня?», впереди расставание, во время которого не прозвучит ни единого нежного слова или слова благодарности.
Но впереди и редкие, такие драгоценные минуты счастья, и она будет писать: «Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива… Благодарю его за все, и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его, родили во мне, — это бесконечное счастье».
А потом будет звонок из Ленинграда, и она поймёт: Серёжи больше нет. Страшно закричит, не веря, не желая верить, но быстро возьмёт себя в руки: она опять нужна Серёже.
Она займёт деньги у прислуги и отправится в Ленинград, будет сама омывать тело Есенина, хлопотать, во что одеть его тело, покупать новые туфли. Она на несколько секунд позволит себе заплакать, когда на лицо Есенина деловито опустят жидкую гипсовую массу, а затем опять оцепенеет.
На похоронах Серёжи в Москве она будет стоять тихо, скромно, немного в стороне, не проронив ни единой слезинки. В последний момент прощания она неотрывно будет смотреть в такое несчастное и страдальческое лицо Серёжи, а потом, когда всё закончится, она повернет жёлтое постаревшее лицо в сторону родных и попросит к ней не подходить и с ней не разговаривать, уедет в автомобиле с неизменной подругой Шкапской и несколько дней не будет возвращаться в ту квартиру, где была так счастлива и несчастна со своим мужем.
Она, наверное, не узнает, что Есенин говорил о браке с ней: «Я любил только двух женщин, Райх и Дункан. Нет, её я не любил. Она жалкая и убогая женщина. Она набитая дура. Она хотела выдвинуться через меня. Подумаешь, внучка! Да и Толстого я никогда не любил и не люблю. А происхождение кружило её тупую голову. Как же остаться вне литературы? И она охотилась за литераторами. Как-то затащил меня к себе Пильняк, она с ним тогда жила. Тут же я с ней и сошелся. А потом… женился. Опутали они меня. Но она несчастная женщина, глупая и жадная. Ведь у неё ничего не было. Каждую тряпку пришлось ей заводить. Я думал было…, но я ошибся и теперь разошелся с ней окончательно. Но я себя не продавал».
Но вот о том, что Есенин так и не развёлся с Дункан, женясь на ней, она очень скоро узнает. Истицей против неё выступит Зинаида Райх, требуя, чтобы брак Есенина и Толстой признали недействительным, запретили ей, последней жене, пользоваться фамилией Есенина и лишили права наследования. Чего будет добиваться жена Мейерхольда? Она будет настаивать на том, чтобы еë считали единственной законной женой Есенина, единственной наследницей.
Два года будет тянуться тяжба, но в результате она, Софья, добьётся права распоряжаться по своему усмотрению личными вещами Есенина, оставшимися в Москве. И она распорядится - положит начало делу всей своей оставшейся жизни: начнёт по крупицам создавать музей Есенина.
Потом не станет и Бориса: в 1938 году его расстреляют.
И больше уже ничего не будет страшно. Страшно будет осознавать свою бесчувственность: «Очень страшно ощущать себя совершенно бесчувственной. И в первый раз в жизни я смотрю, но …не вижу. Только глазами. Какое-то огромное внутреннее онемение».
Выходила ли она замуж за Есенина из тщеславия, как это подозревал её муж-двоежëнец? В этом случае Пильняк, автор первого романа о революции, в 1925 году считался более перспективным литератором, нежели опальный поэт Есенин.
Была ли она жадной и позарилась на гонорары Есенина, чтобы он её одевал-обувал и содержал? Тоже вряд ли. По воспоминаниям матери Софьи Толстой, Ольги Константиновны, в период брака её дочери с Есениным дела обстояли так: «у Сони нет ни башмаков, ни ботков, ничего нового, все старое, прежнее, совсем сносившееся. Он все хотел заказать обручальные кольца и подарить ей часы, да так и не собрался. Ежемесячно получая более 1000 рублей, он все тратил на гульбу и остался всем должен: за квартиру 3 мес., мне (еще с лета) около 500 руб. и т. д. Ну, да его, конечно, винить нельзя, просто больной человек...»
Была ли она просто дурой? Как посмотреть.
Наверное, только дура написала бы письмо А. Фадееву, чтобы он поддержал просьбу матери С. Есенина о снятии с неë налогов из-за бедности, хотя родители Есенина приняли в судебной тяжбе сторону Зинаиды Райх и настаивали на том, чтобы признать еë брак с Серёжей недействительным.
Наверное, только дура стала бы открыто предлагать помощь опальной сестре Есенина, жившей на поселении после расстрела мужа, а потом отдала ей и племяннице Наташе Есениной свою рабочую карточку, спасая их таким образом от голода.
Наверное, только набитая дура посвятила бы свою единственную жизнь памяти давно погибшего мужа, увлечённого в своё время идеей объединить фамилию Есенин с фамилией Толстой (или Шаляпин, тут уж где вернее выгорит), но так мало ценившего еë саму.
Она честно пыталась стать счастливой ещё раз, выйдя замуж через 22 года после гибели Есенина, но, видно, счастье её навсегда осталось там, в её далёкой молодости, когда она замирая от предчувствия, шагнула навстречу чему-то страшному, сопряжëнному с горько-острой эйфорией по имени Сергей Есенин.