— Береги костянику смолоду… — тихий шепот бабушки пробивался сквозь пелену детских воспоминаний. — Потеряешь: едва ли уже вернешься домой. Пятилетняя Ника не понимала значения этих слов. Зачем беречь костянику? Она же вкусная. Её бы побыстрее съесть. Да и кто из-за этой ягоды Нику домой не отпустит? Со временем размышления о костянике, словно хрусталь в серванте, покрылись пылью. Нике больше нравилось кормить курочек в покосившемся сарае и наблюдать за черным котом с красными глазищами. Тот приходил из леса и, будто бы хозяин, обходил владения размером шесть соток. Пятилетняя Ника называла его Учёным, причем не за сходство с картинкой из книги сказок. Сидя на окне, он осознанным взглядом следил за Никой и уходил, когда свет зари окрашивал прогнивший подоконник в рыжий. Кот был лишь одной из многих странных сущностей леса, которые навещали бабушкин дом: безмолвные певчие птицы, тени, что не съедались даже июльским солнцем, и дети, чьи одежды больше походили на туман. Бабушка объясняла: «Это лес своих пажей засылает. Следит не померла ли». Между бабушкой и лесом и правда существовала магическая связь. Нику завораживало, как они общались: бывало старушка, кряхтя, наклонится над грибочком и что-то ему прошепчет. В одно мгновение поляна вокруг наполнялась запахом прелых листьев. Раздавался шелест, и из-под земли уже выглядывал десяток шоколадных шляпок. Однако бабушка не считала лес другом. Наоборот она называла его «жадным ростовщиком». — Сначала он будет щедр, как жених щегольский, но потом обратно потребует во сто крат больше, — часто вздыхала старушка. — Ох, кто из наших девок не пропадали в этом долгу, внуча, обреченные на вечное одиночество. Из-за этого «долга» часть собранного всегда возвращалась. Это мог быть и грибочек, и баночка варенья — подходили любые дары. Каждые несколько дней бабушка собирала их целую корзинку. Повязывала на свою, а затем на Никину голову платочек, после чего вдвоем они отправлялись в лес. Поросшая мхом звериная тропка вела к камню гигантских размеров. Опираясь на деревянную трость, бабушка опускалась на колени перед камнем. Ладонь, что так нежно гладила Нику по голове, теперь зачерпывала воду из лужицы, чтобы омыть гранитный валун. Ника стояла в стороне и наблюдала, как на сером камне проявлялись буроватые полосы. — Кушайте, кушайте, девочки, — приговаривала бабушка, растирая по камню уже варенье из костяники. — Бабушка, вас не обидит. — А кто эти девочки? — один раз поинтересовалась Ника. — Уже не упомню всех. Многие в лес ушли. Прабабушка твоя, Николаша, племяшка её… десяти ей и не было… — и вот она вновь повторила смутный наказ беречь костянику. Маленькая Ника подняла глаза вверх, и по её ушам ударил звук тысячи шелестящих листиков. Он напомнил ей детское перешептывание. *** Однажды утром, когда Ника ещё дремала под периной, бабушка поцеловала Нику так нежно, так кротко, как умели только бабушки, обожающие свою кровинушку. Дверные петли заскрипели. Ника осталась одна, не подозревая, что магия ушла за бабушкой. Навсегда. Из напоминаний о милой старушке из прошлого остались лишь разговоры взрослых на кухне: «Да какие там кости… Если лес забирает человека». *** Ника не унаследовала бабушкиной связи с лесом. Как бы она ни пыталась его укротить или умалить, он всегда оставался к ней равнодушен. Не получив ответной любви, Ника в конце концов совсем позабыла о нём. Дачные воспоминания сквозь года стали походить на вкус костяники: одновременно были сладки и отдавали кислинкой. Последнее особенно чувствовалось, когда папа Ники задумал перестроить дом покойной матери. Вслух отец прикидывал, за сколько возьмут гарнитур, лампу или ещё что-то, и продолжал дальше разгребать весь скопившийся хлам. В ответ шестнадцатилетняя Ника лишь пожимала плечами, осторожно перекладывая бабушкины вещицы. За десять лет почти все сгнило. Советские журналы, кое-какие игрушки… Покрылся зеленоватой окисью таз, в котором когда-то кипело варенье. И его папа отшвырнул в сторону, в грязь у иссохшего порога. От этой сцены сердце Ники защемило так, словно наземь бросили не старый таз, а её собственную бабушку. Однако у Ники не хватало мужества сделать что-то. Папа не понял бы. Он не был так близок с бабушкой. В сарае, где жили курочки давно провалилась крыша. Отец вытащил оттуда пару пропитанных дегтем досок, чтобы хотя бы как то просушить заплесневевшие стены дома. Но печка только смолила, не желая делиться теплом. Может, дело было в ветре, гуляющем то тут, то там? А может, в отсутствии тихого дыхания хозяйки? Как бы не старался папа Ники, ночь выдалась поганой. Дом словно не был рад незваным гостям и с каждой доской сильнее остывал. Да и отцовский храп не давал Нике заснуть. С час покрутившись под влажным одеялом, девушка отперла дверь и вышла в сад. В их маленьком безымянном селе не было фонарей. Только луна, пробиваясь с переменным успехом из-за туч, освещала крошечный клочок земли. Ника спустилась с крыльца и, упав на колени, прижала к сердцу медное корыто. За забором кто-то зашуршал. Сердце забилось сильнее. Это был черный кот. Медленно Ника поднялась. Таз выпал из ослабевших рук. Кот был точно таким же, каким она его запомнила в детстве. Даже красные глаза так и полыхали красным. «Кис-кис. Ученый? Помнишь меня? — попытавшись подозвать котика, Ника проскользнула за калитку, но вышла не на знакомую подъездную дорогу. Осины плотным частоколом окружали её со всех сторон. Ника обернулась и не увидела домика с резными ставнями, а только камень, поражающий своими размерами. Сверху него сидел кот. На гранитной поверхности зашевелились алые червячки, которые мгновенно начали разрастаться подобно корням. Кот встал на задние лапы и выгнулся. Корешки, теперь напоминавшие сосуды, начали окутывать его, вытягиваясь в длинные конечности. Через мгновение на его месте сидела девочка лет десяти. Она разинула рот, словно собралась заверещать от души. Но раздалась только тишина. Спустя несколько секунд, как отголосок молнии, до ушей Ники донесся спутанный клубок из нашептываний. «Кости-ника.» Незнакомка швырнула что-то на землю и указала на это длинным бледным пальцем. Это был медный таз. «Кости-ники», — повторила девочка. Нику замутило. Костяника. Кости-ника. Кости Ники. Нику это созвучие заставило покрыться холодным потом. Оно заскрипело песчинкой, а может, ягодным семечком на зубах. Затем сломалось, как изгрызенная куриная кость, обнажая пропитанный кровью мозг. Ника сделала шаг назад, второй, а затем понеслась прочь. В темноте она едва разбирала дорогу. Ветки хлестали по её лицу, а за волосы цеплялись насекомые и листья. Тревога ядовитым плющом разрослась внутри грудной клетки. Каждое её холодное прикосновение отдавало жжением в животе и лёгких. Даже когда в резиновые шлепанцы набилась пыль и труха, Ника продолжила бежать. Лишь когда Ника почувствовала, что легкие уже не могут выдыхать воздух, она свалилась на листву. Вереск опутал ноги. Сиреневые цветочки будто бы врастали в мышцы, делая девушку частью леса. По щекам текли слезы. Ника не могла понять, в бреду она или в самом деле этот кошмар реален. Страх надвигающейся смерти забрал у Ники голос. Она могла лишь отбрыкиваться от крепких вересковых стебельков в беззвучном плаче. «Не трожь её! — прорычала одновременно сотня голосов, и вереск, кажется, послушался. Ледяное прикосновение заставило Нику наконец-то вскрикнуть. Рука, холодная как кусок льда, выдернула её из вересковой ловушки. Стебли надорвались и рассохлись, будто побывали в печи. Девочка, которая сидела на камне, вновь стояла перед Никой. «Она не должна. Ничего не забирала», — сказало переплетение шепотков. «Кости Ники.» — Вам нужны мои кости? — спросила Ника, захлебываясь слезами. «Ты не должна. Ника тоже не была должна. Мы не хотели. Это мы должны», — девочка схватилась за голову. Медленно она осела на землю и легла в позе эмбриона. Так, как если бы пыталась унять боль. Затем её тело вновь сжалось до тела кошки, а затем и совсем растворилось во тьме. «Она не дала быть одинокими», — унес последний отголосок ветер. На месте девочки остался лишь таз, заполненный какими-то ветками. Пошатываясь, Ника встала на ноги. Внутри неё что-то кричало: «девочки» вернули ей нечто важное. И это важное лежало в тазу. Сквозь боль в саднящих ладонях Ника подняла таз и ринулась прочь из леса. И… сразу же оказалась на бетонной дороге к поселку. Ника была по щиколотку в грязи, а её пижама разодрана в клочья. Но не это заставило Нику задрожать. Её взгляд был устремлен вниз, на содержимое таза. На белые-белые кости, что светились в тусклом свете луны. В ушах вновь зазвучал голос бабушки Ники, но чистый, как сияющий хрусталь: — Береги кости, Ника. Смолоду. Потеряешь: едва ли ты уже вернешься. Прежде чем пойти на крики отца и свет фонариков, Ника посмотрела в сторону колышущихся на ночном ветру верхушек деревьев. В этой влажной листве, пахнущей гнилью, не сосчитать всех, кто так и остался там. С каким же одиночеством сталкиваются затянутые в трясину кости тех, кто ушел слишком глубоко в лес?
Автор: Зина Никитина Оригинальная публикация ВК.
