Моя бабушка — практичная женщина с утонченным вкусом. Чаще всего она дарила мне ювелирные изделия. Или одежду: когда я была маленькой, она обожала брать меня с собой в Neiman Marcus (сеть американских бутиков — прим. пер.), а затем мы шли в ресторан на последнем этаже и пили чай с небольшими сэндвичами. Каждый раз, когда я приезжала в Кливленд, мы ходили подровнять мои длинные спутанные волосы и сделать маникюр — если я обещала ей не грызть ногти до следующего приезда. Это были даже не подарки, а наша традиция. Я сидела рядом с бабушкой в салоне красоты, пока ей делали еженедельную укладку, а затем мы шли домой к ее приятельнице, где она обновляла маникюр, а я тщательно изучала палитру цветов, выбирая, какой бы подошел под мое настроение.
Мне было восемь, когда бабуля подарила мне крольчиху — неожиданно сентиментальный жест в наших отношениях. Она никак не прокомментировала подарок, просто протянула мне как-то днем плюшевую игрушку, когда мы столкнулись в прихожей. Я поднималась из подвала после традиционного изучения скопившейся там всякой всячины: старых подборок Плэйбоя, коробок с ликером, писем на хрупких листах бумаги. А она только что вернулась и снимала пальто. Одарила — и на этом все.
Крольчиха была серой. С белой мордочкой, атласными глазками и мягким розовым носиком. А еще у нее были длинные белые лапы! Она могла прекрасно сидеть на них, а мне было удобно таскать её за собой за одну из них. Или наряжать в кукольную одежду. Но хотя я считала себя достаточно взрослой для плюшевых игрушек, каждый вечер я стала засыпать в обнимку с ней. В конце концов мягкий мех свалялся, тельце стало более плоским, а белая мордочка пожелтела.
*
Бабушка познакомилась с дедушкой в 1945 году на танцах, организованных местной синагогой ко дню Святого Валентина. Ей 19, она — выпускница старшей школы и собирается в колледж. Ему 22, он 3 года воевал в Тихом океане и вернулся оттуда с лихорадкой Денге. Это одна из моих любимых историй: он заметил ее на другом конце зала, сидящую среди подруг. Она была самой красивой в тот вечер: большие карие глаза, пшеничного цвета волосы, серьезный вид. Он набрался смелости подойти к их столику и пригласить ее на танец.
— Нет, — ответила она, — ты слишком мал ростом.
Бабушка независима по-своему. Она занималась счетами в дедушкиной промышленной компании на протяжении 65 лет: со дня свадьбы до дня дедушкиной смерти. Кроме того она была первоклассной хозяйкой: умела плести из бисера цветочные композиции, вязала крючком покрывала, пекла превосходную сдобу. Бабушка была интровертом, но славилась экстравагантными выходками: не стеснялась делать или говорить все, что ей заблагорассудится в тот или иной момент. Как-то раз она в середине обеда достала из сумочки газету, развернула ее и принялась за чтение.
Одним весенним днем 2001 года, когда я приехала в ней в гости, мы по нашей традиции отправились в парикмахерскую. Пока мы шли по парковке к салону красоты, я спросила ее, что делает человека достойным.
— То, как он себя ведет, — ответила бабушка. — Доброта и внимательность к другим. По-настоящему.
— По-настоящему? — переспросила я. — Так значит, если быть добрым и заботливым…
Но она прервала меня, уточнив:
— Но не двуличным. Слова не должны расходиться с делом.
Я задумалась о том, что она сказала. И мне пришло в голову, насколько верно это было для нашей семьи! Я вспомнила о дедушке: он всегда держал данное слово; о бабушке, встающей в четыре утра каждое утро, чтобы приготовить работникам сэндвичи. Да, моя семья всегда трепетно относилась к хорошим манерам и выполнению обещаний, считая их, как мне кажется, простым знаком уважения и прямоты. И нет ничего удивительного, что подобное отношение передавалось из поколения в поколение. Я надулась от гордости.
— Мой парикмахер скинула 90 килограмм, — прервала поток моих мыслей бабуля, — но она все еще толстая.
*
Пока дедушка был при смерти, бабушка проклинала рак — невидимого врага, поедавшего его изнутри. Она приходила в ярость от невозможности ему помочь. В отличие от всей семьи, она не выставляла это чувство напоказ; схоронённое глубоко внутри, оно периодически вырывалось наружу и – вспыхнув – снова мгновенно уходило. Она закипала, когда остальные члены семьи спорили и командовали друг другом. Она замыкалась в себе. Говорила все меньше и меньше. Казалось, мысли ее витали где-то далеко-далеко. Незадолго до смерти дедушки, когда он уже не вставал с кровати, бабушка решила организовать для него прогулку. Ей была невыносима мысль, что мужчина, пригласивший ее на танец 14 февраля 1945 года, больше никогда не будет прежним.
В молодости, дедушка лелеял мечты стать писателем. Комод в подвале хранил написанные им пьесы и коротенькие рассказы – в основном это были истории о любви. Дедушка был неисправимым романтиком. Даже в последние годы жизни он иной раз оборачивался ко мне и говорил о бабушке что-нибудь вроде: «Что за прелестница!», а она смеялась и шикала на него.
Он был заядлым читателем романов. Он любил мистику, но ненавидел насилие. Он всегда напевал песенки Фрэнка Синатры и Розмари Клуни, и Майкла Джексона, и Rolling Stones – любые мелодии, заставлявшие тело пускаться в пляс.
Танцуя, он выставлял перед собой руки и, целясь указательными пальцами, как из пистолетов, подмигивал партнеру по танцу. Он был мастер красного словца, у него всегда наготове было какое-нибудь изречение на любую тему: начиная с Бога, заканчивая назойливыми бурундуками, поедающими его цветы. Но он не был высокомерен. И его было очень легко смутить.
— Самое важное, — нередко повторял он, — следить за здоровьем. Без здоровья не будет ничего.
Одно из моих первых воспоминаний: дедушка на пляже. Это был один из редких визитов во Флориду, еще до того, как он вообще перестал летать – ему всегда становилось нехорошо в самолетах. Мне было три, на мне был мой зебра-купальник в полоску. Родители, конечно, предупреждали меня, что в песках можно наступить на колючки, но я их то ли не слушала, то ли попустила все мимо ушей. Я зашагала прямо в дюны – и прежде, чем успела что-либо сообразить, мои ноги охватил огонь. Колючки уходили глубоко в песок, и чем больше я старалась их избегать – тем чаще они мне попадались. Я заревела. Дедуля бросился ко мне, вытащил из колючих зарослей и понес к берегу омыть ноги водой.
*
Когда все трое детей покинули родительское гнездо на Рочестер-Роуд, бабушка и дедушка переехали из Шейкер Хэйтс на просторное ранчо в Пеппер-Лэйк, богатом пригороде Кливленда. На каникулах я неделю за неделей проводила там, исследуя чудесное содержимое комодов и бюро, полный тайн бабушкин кабинет и протяженные владения вокруг дома. Часть участка покрывал лес, в котором обитали олени, бурундуки, скунсы и многочисленные светлячки: обитатели Огайо, которых я ни разу не видела во Флориде. Я бродила среди деревьев, искала кости животных и необычные семечки, а потом подбрасывала их в соседские сады. День за днем я каталась по небольшому холму от выложенного плитками патио вниз к заднему двору. Я никогда не уезжала домой, не заглянув в подвальчик, где хранилась старая одежда (армейский пиджак дедушки, бабушкино кроличье пальто), или не перечитав написанные дедушкой пьесы и рассказы или письма тети из летнего лагеря.
В этом доме я узнала о детстве папы. В тумбочке гостевой комнаты я наткнулась на фото с его бармицвы. Я ела ту же еду, что и он. Обедая борщом на бабушкиной кухне, я слушала рассказы о его уроках бальных танцев, об экспериментах с наркотиками, о том, как он подшучивал над тетиными ухажерами. Позже, по пути в его любимое кафе-мороженое, мы проезжали мимо школы, где он учился, и мимо бейсбольного поля, где он играл. И засыпала я на простынях, хранивших его тепло, когда он был ребенком. Все мое детство было неразрывно связано с его детством.
Отец переехал во Флориду после колледжа. Его брат остановился в Солт Лэйк Сити, а сестра – в Калифорнии. В День благодарения семья воссоединялась и возвращалась домой в Кливленд. Все шло своим чередом: за два дня до праздничного обеда бабушка просила дедушку принести из подвала стулья, затем наступало всеобщее спокойствие, то и дело прерываемое доносящимися с разных сторон громкими напоминаниями. Я начинала тайком лакомиться кусочками миндального кекса, оставленного бабушкой на кухне.
Наконец приходило время обеда, кто-нибудь мог отпустить не слишком удачную шутку – и все мы переглядывались. Сестра отца со своей семьей приезжала к концу обеда, раздраженная тем, что не удалось попасть на более ранний рейс. После обеда все перебирались с бокалами в уединенную гостиную с уютным желтым светом, где я засыпала у папы на коленях.
*
Дедушка боролся с раком на протяжении нескольких лет, его дети все чаще и чаще бывали в Кливленде. Под конец папа ездил туда каждый месяц, помогая дедушке есть, принимать душ и следовать всем предписанным процедурам. Он проводил там неделю за неделей, оставив здесь и нас с мамой, и работу. Телефонные разговоры полнились именами докторов, названиями экспериментальных методов лечения и лекарств, строгими предписаниями в питании. Дедушка был благодарен за помощь и заботу, но при этом был довольно упрям. Он все больше впадал в депрессию. Буквально таял на глазах. Ему стало тяжело самостоятельно одеваться, когда поставили калоприемник – не только потому, что это требовало физических усилий, но и из-за унизительной необходимости его прятать. Он, заядлый киноман, больше не мог высидеть в кинозале весь фильм. Неуверенно стоящий на ногах, он теперь даже не мог добраться до почтового ящика у калитки.
Как-то вечером я услышала, как он зовет из ванной. Мы с дядей вместе кинулись к нему. Оказалось, что клапан калоприемника открылся – и часть кишки попала в пластиковый пакет, прикрепленный к животу. Мы отвезли его в больницу, где дедушке пришлось ждать операции еще несколько часов, а его внутренности все это время стояли на столе рядом, прикрытые мокрым полотенцем.
Через несколько дней мы повели дедушку в кино. Нам пришлось уйти посреди фильма, дедушка пошел в туалет. И снова мы услышали, как он зовет нас. К нему пошел дядя. Штанины брюк были забрызганы мочой, дедушка был невероятно смущен. Он не мог и подумать так выйти в холл, на улицу, не мог представить, чтоб его увидели в таком виде, что бы подумали. Он был на грани слез. Дядя обвязал его талию своим жакетом, и они все-таки вышли.
*
В августе 2012 позвонила мама. Это было утро пятницы. Она сказала, что организм дедушки окончательно отказывает – и он может не дожить до воскресенья. Я полетела в Кливленд и провела следующие две недели у постели дедушки. Его кровать располагалась напротив панорамного окна, окруженного цветами: в комнате стояли горшки с филодендроном, гевеей и спатифиллумом, а за окном раскинулась густая зелень сада и лес позади него.
С каждым днем речь дедушки становилась все более отстраненной и спутанной, дыхание стало неровным и хриплым. Во сне он звал давно умерших родственников. Вся семья окружила его заботой, мы следили за дозировкой обезболивающих и с помощью влажной розовой губки на пластиковой палочке берегли от обезвоживания, пытаясь напоить его. Сначала у него появился стоматит, распространявшийся по языку и небу. Потом дедушка провалился в сон, бредил, не приходя в сознание. И больше уже не проснулся.
Чтобы предотвратить развитие инфекций, стало необходимо двигать хрупкое тело дедушки. Мы бережно перетягивали его вместе с простыней, кто-то подтыкал подушку. Чтобы не дать ему случайно вдохнуть морфин, мы обкладывали его подушками и устанавливали капельницу у щеки, осторожно массируя для лучшего распространения лекарства.
Мы причесывали его, потому что он всегда хотел выглядеть прилично в наших глазах, не смотря на свое состояние. С кремом массировали ему руки. Читали ему книги его любимого автора, Александра М. Смита.
Как-то вечером мы с папой решили спать по очереди, чтобы рядом с дедушкой все время кто-нибудь был, если ему что-то понадобится. Было уже очень поздно, когда я заснула на кушетке, пока отец оставался бодрствовать. В семь утра я проснулась от звука кофемашины и поняла, что отец никогда не позволил бы мне сменить его. Он сказал, что хотел, чтобы я поспала, но я разозлилась: «Ты не даешь мне возможности позаботиться о дедушке!» Я чувствовала себя преданной. Мне казалось, что он лишил меня того, что не имел права забирать.
Годы спустя я поинтересовалась у него, что он делал в ту ночь, пока я спала. Мне казалось, что он наблюдал, как его отец дышит. Что держал его за руку, давал лекарства, подавал воду. Я думала, он смотрел в темноту застывшим в одной точке взглядом. Папа опустил лицо в ладони и покачал головой в замешательстве. В ту ночь он представлял отца молодым, наблюдая, как встает солнце.
Мы с отцом несли гроб. Натянув белые перчатки, мы пронесли дедушку сначала из похоронного зала в катафалк, а затем от катафалка к могиле. Когда его опустили в землю, туда же вниз полетели и наши перчатки. По похоронной традиции мы все бросили по горсти земли на гроб. А внутри был мой дедушка. С бутылкой любимого Johnnie Walker Blue (элитная марка виски – прим. перев.). Бабушка – на складном стуле в конце первого ряда со сложенным треугольником флагом на коленях (имеется в виду особый государственно утвержденный способ складывания американского флага – прим. перев.).
*
Вскоре после смерти дедушки бабушка перебралась в квартирку с предоставлением частичного ухода, совсем небольшую: кухня, гостиная, ванная комната, спальня и гардеробная. Там она проводила большую часть времени, привыкая к новой жизни. Вместе с соседями обедала в ресторанчике внизу, даже в День благодарения – перед тем как пойти на семейный обед. Раз в неделю она брала машину съездить в салон и в библиотеку. Бабушка участвовала и в коллективных мероприятиях и курсах: походы в кино, карточные игры, макраме. Присоединилась и к ежемесячным встречам книжного клуба моих родителей. Но даже в окружении людей она в основном молчала и почти не завела новых знакомств.
В это время отец практически ушел с работы и занялся романом, о чем давно мечтал. Каждое утро он с кружкой кофе устраивался в домашнем кабинете и обдумывал сюжет. Около 11 звонила бабушка, интересовалась, собирается ли он к ней. Он отвечал да – а затем напоминал: «Ма, я просил не звонить до трех». А вечером он заедет за ней на квартиру и привезет домой, или они поедут в ее любимый ресторан греческой домашней кухни, где она закажет улиток. А потом папа подвезет бабушку обратно в ее квартиру, задержится у нее ненадолго: убедится, что телефон работает, что она выпила лекарства (в чем ей нельзя было доверять, не смотря на ее уверения). Добавит новые файлы на ее электронную книгу, вновь напомнит, как ею пользоваться. И как ‒ мобильным телефоном. Поцелует в лоб. Поедет домой.
*
В 2013 году первый День благодарения без дедушки мы праздновали у родителей. Все родственники отца прилетели во Флориду, и мы, собравшись вместе в новом доме, у нового стола, положили начало новой традиции. Тут и там не хватало знакомых лиц: старых дедушкиных друзей, папиных кузенов с их семьями. Но зато были другие, например, мамины сестры ‒ ранее никогда не приезжавшие на День благодарения в Кливленд. Бутылки опустошались, тарелки с угощениями курсировали по столу, все смеялись и уплетали за обе щеки. И посреди всего веселья – притихла бабушка.
К концу вечера мы с мужем отвезли бабушку к ней домой. Ее квартира была захламлена, хотя раз в неделю к ней приходила прибраться помощница. Всевозможные бумаги были свалены на кухонный стол вперемешку с открытым пакетом мини-шоколадок Ghirardelli, двумя горшками орхидей, баночками с лекарствами и прочими отдельно взятыми предметами из шкафов: антипригарный спрей, чистящие средства, погружной блендер. На диване – картонная коробка с блестящими синими пакетиками, в каждом из которых – бижутерия, купленная на Хануку у приходящих продавцов. Боковой столик завален мелочами для рукоделия: тарелки, наполненные разноцветными бусинами, несколько шнурков. Я поинтересовалась, не помочь ли ей навести порядок, но она, как и в большинстве случаев в последнее время, ничего не ответила. Мы проследовали за ней в спальню, где висела их с дедушкой свадебная фотография:
— Он выглядел как кинозвезда, — сказала бабушка.
Да, он выглядел как кинозвезда: синеглазый, с пухлыми губами, чувственной челюстью и задумчивым выражением лица. Он заботился о своей внешности: опрятная одежда, подстриженные волосы, чисто выбритый, всегда отглаженные рубашки, а шляпа всегда гармонирует с пальто. Его вкус чувствовался не только в одежде, но и в выборе ресторанов и алкоголя, друзей и фильмов.
Я напомнила бабушке о нашем разговоре, когда я много лет назад я только поступила в колледж и начала всерьез встречаться с одним парнем. Мы постоянно ссорились с ним: он был ревнивым, а я скрытной. Никто их нас не чувствовал себя счастливым. После одной из жутких ссор я позвонила бабушке и дедушке поздравить их с годовщиной свадьбы. И спросила бабушку, как ей удалось сохранить отношения на протяжение более чем 60 лет, в то время как мои длились от силы месяцев шесть.
— Ты говорила, он был милый, — уточнила я у бабушки.
— Он был. А потом умер у меня на руках.
*
Через три года после смерти дедушки у бабушки случился обширный инсульт. И хотя она оставляла отказ от реанимации, ее вернули к жизни, но она очнулась, потеряв возможности ходить, глотать, говорить и пользоваться ручкой. Она не чувствовала правую руку, безвольно покоившуюся в странной позе на больничной койке. Правая сторона лица обвисла. Кроме того, в больнице у бабушки развилась инфекция мочевыводящих путей, которая привела к временной кататонии. Две недели бабушка провела в отделении интенсивной терапии. А нам оставалось только ждать и надеяться
Сейчас моя бабушка живет в Сабал Пальмс, больничном центре для жителей, нуждающихся в круглосуточном уходе. Дверь ее комнаты всегда открыта. Палата на двоих выложена плиткой и разделена на две половины занавеской. Чтобы бабушка случайно не вдохнула воду, ей не дают пить, но она постоянно неразборчиво умоляет дать ей воды. Вместо этого ей дают замороженные кубики льда со вкусом лимона. Глотать бабушка тренируется на пудингах, а питание подается по специальной трубке, подключенной к животу. Если ей нужно воспользоваться уборной, к ней привозят специальное устройство, чтобы поднять ее с кровати и помочь вместе с медперсоналом добраться до туалета. У кровати висит их с дедушкой совместная фотография на пляже: молодая пара в купальниках, оба в восторге о того, что вместе на берегу. Дедушка широко улыбается, обнажив зубы, а бабушкина улыбка кривовата из-за слепящего солнца.
Если приезжает отец, он вывозит ее на прогулку. Правую руку, которую бабушка не чувствует, закрепляют на специальной платформе инвалидного кресла, чтобы та не упала и не причинила боль, не повредилась. Папа ухаживает за бабушкой: увлажняет часто пересыхающую кожу, наносит крем от солнца, надевает ей на голову шляпу от солнца. Если на улице прохладно, он укутывает ее в плед. Он вывозит ее на улицу. Сначала по территории пансионата они добираются до двух небольших прудов, у которых останавливаются понаблюдать за птицами. Затем выходят на городскую улицу, где тени от деревьев уже нет – и отец поправляет бабушкину шляпку. На обратном пути она умоляет его остаться, не покидать ее. Говорит, что хочет умереть. Отец целует ее и уезжает.
*
В то лето после инсульта я решила сделать бабуле маникюр. Придя к ней, я обнаружила, что гель-лак, который она делала еще до болезни, до сих пор не был снят, пропасть зияла от неухоженной кутикулы до остатков лака. Я спросила, не против ли она, если я закрашу их. Она несколько недель училась хоть что-то говорить и выдохнула в ответ «да». Мы сидели в общей зоне, пропахшей антисептиком и бананами, отражаясь в темном экране телевизора. Я принесла две бутылочки лака: ярко-розовый и электрический синий. Она выбрала розовый. Делая маникюр, я разговаривала с ней. «Я запачкала твою коляску розовым, Ба. Как думаешь, им будет все равно?» — Тишина. — «Жидкость для снятия воняет, да?» — Тишина.
Вернувшись осенью, я обнаружила, что ее перевели в другую палату. Я прошла за администратором по дальним коридорам, через кухню к служебному лифту, который поднял нас на третий этаж. Новая палата была точно такая же, как и прошлая, но из окна на бабушкину кровать падал свет. Она смотрела Turner Classic Movies (круглосуточный телеканал, показывающий старые фильмы, - прим. перев.), укрывшись белым шерстяным пледом, который в былые времена лежал на диване в гостиной. В той стадии восстановления правая нога уже двигалась, но бабушка все еще не могла осознанно управлять ею. Телевизор рассказывал историю родео-ковбоя и его прекрасной возлюбленной, беспокоящейся за его жизнь. Фильм уже близился к концу, мы вместе посмотрели сцену последнего выступления героя. Он садится на мустанга. Открываются ворота. Возлюбленная не мигая наблюдает со стороны, добела сжав кулаки. Мустанг взбрыкивает, ковбой падает на землю – девушка вскрикивает и закрывает глаза. Фильм заканчивается кадром с неподвижно лежащим в грязи телом.
*
Я знаю, как будет выглядеть мой муж, когда состарится. Я знаю, как кожа будет висеть на костях, как обвиснут его щеки, ведь он и так худой. Складки вокруг рта станут еще более заметны. Линии переживаний – морщины – на лбу станут еще глубже. А волосы никогда полностью не поседеют и не выпадут, ведь он итальянец. Крошечные морщинки разойдутся солнечными лучами от глаз, зеленых и по-прежнему любопытных.
Три недели назад у мужа диагностировали рак яичек. Через неделю ему уже сделали операцию. А через месяц он начнет первый из четырех курсов химиотерапии. Его волосы выпадут. Станет сложно принимать пищу. Мы задаемся вопросами, которые раньше нам даже не приходили в голову. Как его долговременное курение повлияет на возможность прохождения химиотерапии, которая и так создает риск фиброза легких? Как долго он будет болеть после химиотерапии? Каковы шансы, что снова придется через все это проходить? Где взять деньги на аренду жилья в это время? Стоит ли заморозить сперму, чтобы потом мы все-таки смогли иметь детей?
Порой я прошу его пообещать, что он не умрет. Говорю, что если он уйдет, я тоже умру. Может быть, это жестоко.
Муж расстраивался, когда я донимала его насчет курения и говорила, что боюсь в один прекрасный день - пока он спит - не услышать его дыхание. Я беспокоилась о том, как болезненно ему будет вдыхать и еще больнее выдыхать. Боялась, что он будет страдать, а мне придется просто бессильно наблюдать за ним. И что наши дети узнают о своей смертности, столкнувшись со смертью отца. Еще не имея детей, я уже хотела оградить их от этой боли.
Мы, подобно моим родителям, договорились: если у кого-то из нас откажет мозг, или кто-то потеряет способность говорить и двигаться, станет обузой и потеряет возможность жить полноценной жизнью, второй обещает убить его, если дальше жизнь будет только страданием. Акт милосердия.
Наблюдая, как отец заботится о своей матери, я задумывалась, что я сделаю для него. Что ему понадобится в непредвиденных случаях. Как я смогу ему это дать. Как подготовиться. Я думаю о том, как мало у нас есть, как я до сих пор во многом не могу без них обойтись, они помогают мне с налогами и дают советы о супружеской жизни. Мне придется перерасти себя, немыслимо измениться, познать истинное значение достоинства.
*
После смерти дедушки тема смерти поглотила меня. Я работала в то время в книжном и по скидке сотрудника скупала книги: от сборников знаменитых писателей о горе до научпопа о трупах. Я читала о похоронной индустрии и экологичных способах утилизации тел. Я увлеклась привидениями. Я изучала время, вечность, число ноль. Смерть дедушки стала первой, с которой я столкнулась. Она тронула меня так, как ничто до этого, я думала, что если кто-то сможет объяснить мои чувства, то я бы приняла их естественность. Но никто не мог доподлинно понять и объяснить, что я чувствовала.
У каждого был свой опыт переживания горя, не похожий на мой. И в этот момент я перечитала «Плюшевого зайца».
Родители читали мне эту книгу каждый вечер, пока я была маленькой. Я думала, это и их любимая книга. Читая, я до сих пор слышу мамин голос, ее мелодичный и музыкальный альт. Наше сокращенное издание Golden Books (серия «Золотые книги») до сих пор стоит на моей книжной полке. Цветная глянцевая обложка с нарисованной карандашом мягкой игрушкой: кролик с веточкой ежевики на плече, сидящий в зарослях папоротника и плюща. А внутри — история Мальчика, получившего плюшевого Кролика в подарок на Рождество. Сначала Мальчик предпочитает другие игрушки: механические, типа паровозика и модели лодки. Кролик робкий и застенчивый, он знает, что плюшевый мех и наполняющие его опилки – признаки простых игрушек. Прочие игрушки, более эффектные, насмехаются над ним. Все, кроме Кожаной лошади, которая дольше всех живет в детской и стала мудрее всех. Однажды, оставшись наедине с Кроликом, Кожаная лошадь рассказывает ему, что значит стать Настоящим. Быть не тем, из чего тебя сделали, а тем, кем ты становишься, когда тебя кто-то очень любит. Зачастую это больно, но если ты стал Настоящим, то остаешься им навсегда.
Кролик загорается идеей стать Настоящим. Но он сомневается, повезет ли с этим ему, такому простому. Как-то вечером остальных игрушек не оказывается рядом – и Мальчику перед сном дают Кролика. И эти двое становятся неразлучны. Когда Мальчик заболевает скарлатиной, Кролик остается с ним днем и ночью.
Будучи ребенком, мне казалось, что скарлатина касалась только Мальчика, не имея отношения к самому Кролику. Это было что-то, через что Кролик должен был смиренно пройти из-за Мальчика. Но сейчас я понимаю, что не ради Мальчика Кролик оставался с ним во время болезни, но и ради самого себя. Опасаясь, что их с Мальчиком разделят, Кролик старается быть незаметным и неподвижно прячется в постельном белье. Кролик нуждался в Мальчике не меньше, чем сам был нужен Мальчику.
И когда Мальчик выздоравливает, Кролика бросают в сумку к остальным игрушкам, сопровождавшим его в болезни. Кролик размышляет: «Какая польза в том, чтоб побыть любимым, потерять свою красоту и стать Настоящим, если все закончилось вот так?..» Он роняет слезу, а там, куда она падает, вырастает цветок, из которого появляется Фея. И Фея забирает Кролика в лес, целует его в нос и отпускает на волю, резвиться на свободе с остальными кроликами.
*
У меня глаза отца, как и у него – глаза его отца. В тот первый День благодарения без дедушки я попросила отца прочитать мне «Плюшевого зайца». Мы сидели на диване, я наблюдала, то и дело проваливаясь в сон, как его голубые глаза скользят по знакомым страницам, и слушала, как персонажи говорят его мягким тенором.
Раз за разом он останавливался задать какой-то вопрос, получая удовольствие от того, что он снова читает мне, будто я все еще маленькая. Я подумала о крольчихе, которую мне подарила бабушка. За все эти годы она приняла форму моего тела, распрощавшись со своей. Когда она рвалась, я просовывала палец внутрь, чтобы нащупать нитку и подлатать игрушку. В конце концов крольчиха поселилась на моей прикроватной тумбочке, потому что я боялась брать её в кровать, чтоб ненароком окончательно не порвать. День шел за днем, я перестала к ней прикасаться. И как-то она исчезла.
Сейчас моя крольчиха живет в длинной коробке среди зимних пальто. Каждый год, когда становится холодно, она вываливается оттуда, окруженная знакомым запахом. Я обнимаю ее и прижимаю к себе: знакомая лапа, как прежде, обнимает мою шею, а щека чувствует мягкость ее щеки. Я всматриваюсь в ее мордочку, склонившуюся от времени, и думаю о всех тех ночах, которые она провела в моей детской кроватке. А потом вновь прячу ее: невидимая, но не забытая.
Сара Джерард (Sarah Gerard)
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ