Из дневника И.Постникова
4 октября 1769 года в д.Гарусово родился русский государственный и военный деятель, один из важнейших приближенных императоров Павла I и Александра I. Реформатор русской артиллерии, генерал от артиллерии, военный министр, главный начальник Императорской канцелярии и военных поселений Алексей Андреевич Аракчеев.
У одного из бежецких обывателей, довольно видного по тому времени купца Тыранова, или Чернова, как его чаще называли, установились между прочим сравнительно крупные торговые сношения с соседним Рыбинском. Тырановым заведены были там склады мешка для волжского хлеба. Исстари славившегося бежецкого льна и других местных продуктов. Дело было налажено и могло бы идти очень бойко. Но Бог весть почему, - не умел ли Тыранов поладить с Рыбинскими властями на неблагодарной почве широко тогда поставленных разного рода подношений и безгрешных доходов, замешались ли тут интриги рыбинских купцов, недовольных вторжением в их среду пришельца Бежичанина, еще ли по какой причине, но только Рыбинский городничий начал на него наседать и чем дальше, тем сильнее. И это при известной силе городничего служило для Тыранова громадным тормазом в его торговле и источником постоянных душевных испытаний и очень ощутительных материальных невзгод.
Выбившись из сил в неравной борьбе с такими осложнениями, Тыранов решил прибегнуть «к случаю». И воспользовался им при первом же приезде Аракчеева, которому он был известен и раньше.
В один из вечеров у Жеребцовой Тыранов играл с графом в карты.
Закусывая по окончании партии, Алексей Андреевич ласково и с видимым расположением обратился к Тыранову:
– Ну, старик! Как твои дела? Семья? Торговля?
– Благодарствую, ваше сиятельство. Бог грехам терпит. На семью пожаловаться не могу. Ребята покаместо радуют.
– Не скалдырники. И по делам прок из себя видимо обещают. Слава Богу, батюшка-граф! Слава Богу!
– Ладно же! Рад за твою семью. Ну, а торговля? Ведь ты, как помнится, ленком да хлебом промышлял?
– Так точно, ваше сиятельство. Нельзя бы, кажись, и на дела жаловаться. Лета Бог дает урожайные. Цены на низу на хлеб стоят хорошие. Мешок наш бежецкий в спрос. С ленком тоже не плохо. Все бы хорошо, да одно, ваше сиятельство, батюшка-граф…
И старик политично при всем своем кажущемся прямодушии замялся, как бы затрудняясь высказаться. Аракчеев посмотрел на него с некоторым удивлением.
– Что же? Уж не старуха ли твоя тебе изменила? – пошутил граф.
– Что, ваше сиятельство, старуха?! Вестимо, шутить изволите. С Рыбной у меня не совсем ладно, батюшка-граф. Очень даже не веселит. А дело у меня там большое. Года с три тому назад я обзавелся в Рыбинске-то складами по своей торговле…
– Ну и что же? Не пошли что ли?
– Нет. Ходко пошли спервоначалу-то. Это-то, признаться, меня и втянуло позатратить капитал. Думал, живо верну и понаживусь. А вышла заминка.
– Конкуренты?
– Нет, не конкуренты, ваше сиятельство. Там что конкуренты?! Там место бойкое. На всех хватит. Городничий новый назначен. Вот вся причина.
– Как так? – заинтересовался граф.
– Прежний-то был хорош ко мне. А этому все не ладно. Ничем не угодишь. А в нашем деле, ведомо вам, городничий сила большая. Подвезут отселева лен, мешок, хлеб, – а он разрешения на разгрузку-то и не дает. А меж тем у меня там скопится подвод пятнадцать-двадцать с товаром-то, неразгруженными и день, и два, и неделю, пока его благородие не смилуется. А чего стоит содержать там столько лошадей да столько же возчиков, не говоря уже об остановке в торговле? Сами посудите, Ваше сиятельство! А то по осени такой был случай. В самый, что ни на есть, разгар дела взял господин городничий, да не весть с чего, склады-то наши и запер. Люди торгуют во всю, а мы сидим да смотрим. Да так самое-то дорогое время и ушло. Убытку вышло – и не счесть. Хотел было совсем тогда с Рыбной-то порешить дела, да ребята уговорили повременить. Но видно, дело к тому идет, ваше сиятельство.
– Может, сам виноват? Не все в порядке? Правил торговых не соблюдаешь?
– Головой, ваше сиятельство, поручусь, – все в исправности. Почитай полста уже годов торгуем. Порядки знаю. И законы блюдем. Ни в одном нарушительстве еще уличен не был, батюшка-граф. А поседел вот уже на деле-то.
– А как насчет взяток? Давал? Или, может быть, мало?
– Грешен, ваше сиятельство. И приношения предлагал. На этом стоим. Да и их уж господ городничих известно такое положение. И много предлагал, ваше сиятельство. Да что? И не смотрит. Кричит, ногами топает. А последний раз так чуть было даже не вытолкал. И на глаза не велел попадаться. Такой бедовый да горячий, – и не приведи Бог!
– Не жаловался на него?
– Это на городничего-то? Нет, ваше сиятельство. Куда уж нам на господина городничего жаловаться. Мы и подумать-то об этом боимся, не то что жаловаться.
– Что же ты сам-то думаешь? За что он тебя теснит?
– И ума не приложу, батюшка-граф. Одно, что лукавый по грехам нашим путает.
– Ну, не горюй, старина! – улыбнулся граф. Как-нибудь делу поможем.
– Век за себя заставите Бога молить, ваше сиятельство.
Разговор перешел на другой предмет и сделался общим.
К 11 часам гости расходились по домам. Старика Тыранова Аракчеев удержал. Велел продать бумаги и чернил. Написал пять-шесть слов и, сложивши клочек, подал старику.
– Вот тебе! Отвези Рыбинскому городничему, авось он к тебе подобрее будет.
– Осмелюсь попросить, батюшка-граф. Надпишите вы посланьице-то и, если милость ваша графская будет, припечатайте. Не примет так-то господин городничий. Может не дать веры.
– Даст, старина, веру! Даст! Примет! Бери и поезжай с Богом.
Через день-два Тыранов смиренно входил к Рыбинскому городничему. Прием был не из ласковых.
– Тебе, борода, что? Опять лезешь! Ведь тебе сказано: не докучать мне! Забыл? Я тебе покажу.
И дальше в крутых и по своему очень отборных выражениях следовало, что именно господин городничий хотел показать злополучному просителю. Грозная речь по модному тогда городническому обычаю сопровождалась не менее грозными энергичными жестами и движениями. Еще немного и, очень вероятно, движения эти и жесты совсем близко коснулись бы старика, вызвали бы в нем в дополнение к плохому душевному состоянию неприятные физические ощущения и, пожалуй, оставили бы даже след. Это тоже тогда было в большой моде. Но Тыранов решил не дожидаться. И поторопился вынуть и протянуть аракчеевское письмо.
Расчет был верен. Вид письма дал гневной речи несколько другое направление.
– Это еще что? – загремел городничий.
– Посланьице вашему благородию от благодетеля моего…
– Ах, вот оно что! – не дал договорить городничий. – Раньше деньгами хотел взять. Теперь со стороны благодетеля заходишь. Я ж тебя и с твоими знакомцами! Я тебе покажу посланьице!..Да я тебя в бараний рог согну! Туда тебя упеку, что…
И снова полилась суровая речь с отборными выражениями. Вырванная из рук Тыранова записка полетела на пол. Разгневанный городничий плевал на нее. Топтал ее ногами. И как будто находил даже в этом какое-то особое, ему одному понятное наслаждение.
– Вот мне твое посланьице! Вот мне твои знакомцы и благодетели!
Конечно, будь это какой-либо почтенного вида пакет за печатями и формой установленными надписаниями, такой неделикатности в обращении с ним не произошло бы. Пословицы «по одежке встречают» и тогда придерживались. Но валявшийся на полу клочок бумаги такой был маленький, так непозволительно небрежно был сложен и до того своим неприличным видом оскорблял особу начальника города, что, признаться, лучшего отношения к нему и ожидать нельзя было.
Тыранов выждал паузы в суровой речи и грозных движениях городничего.
– Поднимите, ваше благородие, посланьице-то! Как бы не быть вам в ответе! Не вышло бы чего! Это – от его сиятельства графа Алексея Андреевича Аракчеева.
– Что? – загремел городничий. – Я тебе покажу Аракчеева! Всякий мужик, аршинник…да тоже Аракчеева!..
Однако фамилия была из тех, что одним уже звуком своим способна была до известной степени отрезвить человека и навести на опасливые размышления.
Хотя и отнесся городничий более, чем недоверчиво, к словам Тыранова, все же записку поднял. Развернул ее и…обомлел. Произошла метаморфоза, какая случалась с Гоголевским правителем канцелярии при виде лица чином его повыше: «с Прометеем сделалось такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, – уничтожился в песчинку».
Происшедшая затем сцена примирения купца с городничим в общем была хотя и очень трогательная, но едва ли она способна была бы у кого-нибудь вызвать слезу умиления: слишком много было для этого в ней, с одной стороны, торжества и самодовольства после былого угнетения, а с другой – уничижений и пресмыкательства после только что закончившегося метания громов и молний. После, впрочем, обе эти стороны стали большими приятелями. И с этого благополучного для Тыранова дня Бежецкий купец торговал и богател в Рыбинске не только без всяких уже препятствий со стороны тамошних властей, но даже и с видимыми от них «поноровками», – как назывались тогда всякого рода послабления и укрывательства.
В благодарность за эти поноровки Тыранов неделикатное обращение городничего с графской запиской от Аракчеева скрыл. И все обошлось благополучно.