Первую жертву гражданской войны в хуторе Швечикове станицы Гундоровской, увечного разумом мальчонку по имени Кирюша привезли домой в предвечернюю пору. Это была не смерть бойца и храбреца на поле боя, а нелепая гибель от выстрелов не разобравшегося с тем, кто перед ним оказался, председателя Сорокинского совета Михаила Мажарова. Сам председатель всех и завиноватил:
- Послали сами для прикрытия местного дурачка, а я разбираться должен. Имел ли он отношение к избиению наших товарищей из посланного к ним в хутор продотряда или не имел. Да и как выяснилось, совсем он никудышный человечишко.
Вмиг узнавшую скорбную весть хуторяне считали по другому.
Мать Кирилла Меланья выбежала из куреня с громким криком, на который тут же собрались соседи и начали помогать ей в похоронных хлопотах. Совсем скоро с другого конца хутора пришёл атаман Тимофей Богучарсков. Успокаивать безутешную мать, потерявшую своего единственного сына, он не стал, хорошо понимая, что это бесполезно.
Собравшихся тихо попросил:
- Вы уж помогите по соседски, а я от правления все команды дам.
Утром казаки развели костер на краю кладбища, дождались пока жар от него проник в окаменевшую от мороза землю и стали копать могилу для Кирюши. Копали сменами по два человека и всего то по силам было углубиться на два штыка. Потом быстро шли в самый близкий к кладбищу курень и там за четвертью самогона, выставленного хозяином, при немудреной закуске выпивали для сугрева и хоть не положено было ещё, за помин души убиенного.
- А знаете, братцы, я сейчас шёл сюда, глядел вдоль улицы и понял чего нашему хутору будет не хватать. Как раз его, нашего Кирюшки. Трудно без него хутор будет представить, особенно летом.
- Безобидный был малец, что не попросишь всегда поможет и сила в нём была нерастраченная.
- Скотину всегда умело пас, помогал потерявшуюся отыскать и вернуть хозяину.
- Да и умишко какой-никакой всё же был, да больно глубоко спрятанный.
- Мог бы чему-то выучиться и пользу приносить. Не сложилось!
Меланью всю ночь соседи одну не оставляли. Боялись, что руки на себя наложит. А ведь могла. Да и с такого горя запросто с ума можно было ей сойти. Ведь убийство единственного сына словно подводило чёрную черту в её короткой, незадавшейся судьбе. Последние два десятка лет были наполнены для неё вечными унижениями и беспросветной нуждой. О том, чтобы выйти замуж не могло быть и речи. Кому была нужна хоть и красивая, молодая, справная женщина, но обремененная незаконно прижитым ребенком, да ещё и с такой степенью увечности.
Кому? Были правда, увивающиеся за нею утешители и они никогда не переводились. Только никто и ничего не добивался. Во всяком случае, плохие слухи о Меланье по хутору не расползались.
Из старых, немного подгнивших горбылей плотник с соседней улицы сколотил гроб и от себя принес рулон домотканого льняного полотна и вручил Меланье. Всё же будет чем выстелить домовину.
Кирюша лежал в ней вытянувшийся, вдруг заметно повзрослевший и казалось, что необыкновенно красивый. Не зря же в народе говорят, что иных и смерть красит. Рыжий чуб распушился от ветерка и выбивался из-под погребального венчика, а мать его непрерывно поглаживала.
Отец Евлампий по обычному чину провел отпевание, а потом позволил себе прочитать проповедь, которую очень внимательно слушали хуторяне.
- Раб Божий Кирилл принял мученическую смерть на горе своей родительнице и близким. Каждый из нас знал усопшего и оставил в своей памяти его образ. Образ скромного и тихого труженика, любящего свою мать, своих соседей и всех хуторян. Хочу сказать, что сильная власть с увечными не воюет и не боится их. Сила власти в том, как народ эту власть поддерживает. Конечно все знают, что власть не всегда любят, куда чаще поругивают. Хоть и говорят, что любая власть от Бога, но эта новоявленная, пришедшая на наши казачьи земли неведомо откуда, точно не от него. Не позволил бы Всевышний такого. Не позволил!
Уже вечером в день похорон Кирюши такие речи отца Евлампия обсуждали не только в хуторских куренях, но и в Сорокинском совете. Священника занесли в особый список, но только до поры до времени трогать не стали.
Разбираться с трагическим случаем, потрясшим всю округу было некому. В окружной станице Каменской и в шахтных поселках была уже власть новая – советская, которую представляли наскоро выбранные на митингах и собраниях советы, а в хуторах всё оставалось по прежнему и верховодили, избранные казаками атаманы. Так же было и в хуторе Швечикове. Атаман Тимофей Богучарсков организовал по уставному боевое охранение хутора. Казаки посерьезнели и стали выходить по очереди в караулы. Всё как во время войны, с одной лишь разницей, что после двухчасовой смены на морозе можно было оказаться в курене рядом со своей роднёй и даже привалиться к тёплой спине жены. Разве на фронте об этом не мечтали? Дисциплина конечно от таких, совсем не боевых, обстоятельств сильно хромала. Казаки разных переписей переругивались между собой кому идти в ночные смены, а кому заниматься окарауливпнием днём.Норовили малолеток вместо себя выставить. Или ещё чего хуже, подростка из своей семьи одеть в большой тулуп и послать на колокольню Свято-Серафимовском церкви. При этом показывали ему как бить в малый колокол для того, чтобы поднять в хуторе тревогу. Пару раз неопытные наблюдатели поднимали шум зря и одна была только в этом польза, что попутно потренировались казаки быстро строиться на майдане.
Со временем порядок навели и стала похожа служба на уставную. О воинских уставах в наступившее мирное время хотели забыть, но не получалось. Такая жизнь не давала.
Хотя с фронта вернулось много офицеров, в том числе и старших, но не они заправляли делами в только что созданных местных отрядах самообороны. В хуторе Швечиков этим занялся Антон и никто на его молодость внимание не обращал. Он конечно знал, что не все казаки горят желанием защищаться. Были и такие, которые на посиделках горько сетовали:
- Ничего мы с этой красной, дьявольской силой не поделаем.
Оружия у нас нет. Из смены в смену часовые между собой один карабин с двумя обоймами передают.
Окопы рыть по такой погоде дурное дело, да и беззащитны мы совсем. Хутор на берегу реки, в низине. Захотят, на круче пару пулеметов поставят и потребуют самим сдаваться и сдавать оружие.
В лес, на левый берег Донца подаваться тоже дурное дело. Он весь голый и нигде не спрячешься, а не то, что боевые действия вести. Вот и получается, как будто из огня, да в полымя попали Может как-то само-собой и обойдётся? Но тщетны были такие надежды!
Казаки мало-помалу успокоились и жадно занялись подготовкой к предстоящей весне. Её то никакая власть не в силах была отменить!
Если выразить общее состояние казаков в этот период, то это прежде всего одно слово - растерянность. От того, что так круто поменялась жизнь и появилась власть, которую никто из казаков не выбирал и потому вроде и не должен был её поддерживать. От того, что прекратилась война, которая занимала все мысли и чаяния в течении трёх с лишним лет, но закончиться должна была она совсем по другому, после победы и торжественной встречи героев казаков на станичном майдане.
Больше всего на словах неистовствовали старики. Они были первыми, кто ратовал на выборах в Учредительное собрание за всероссийскую казачью партию. Она набрала в Донецком округе почти четверть всех голосов.
Казакам, конечно, нравилось многое в программе этой партии. Это и сокращение сроков действительной казачьей службы, а также пребывания в запасе и отмена сборов на службу за свой счёт, и столь желанная прирезка земли для того, чтобы компенсировать рост казачьего населения. Всё это подходило самим казакам, но не новой власти и после того как было объявлено о роспуске Учредительного собрания в Петрограде, распустили также и отделение казачьей партии в окружной станице Каменской. Советы были объявлены представителями интересов всех без исключения дружественных групп населения. Спорить с этим никому не дозволялось.
В феврале 1918 года бураны и метели разгулялись вовсю. Все дороги в юрте станицы Гундоровской стали непроезжими. А власти, которая бы вывела обывателей на работы по их расчистке не было. Старую атаманскую вроде бы упразднили, а новым властителям было не до дорог. К тому же вряд ли кто-то слушал бы их и замаривал свою скотину и себя на расчистке путей, по которым привозили только грозные распоряжения и увозили людей. Навсегда.
Как-то само собой прекратилась караульная служба на окраинах хутора и на церковной колокольне. Опустело хуторское правление и перестали говорить о том, о чем толковали без умолку уже несколько недель. Но события продолжали идти своей чередой.
В воскресный день, после обедни, в уже не охраняемый хутор въехала пара саней. На передней был заместитель Мажарова, работник с Сорокинского рудника Волохов Пётр.
Сам Михаил Мажаров в хутор, в котором от его руки погиб всеобщий любимец Кирюша, решил не ехать, но и заместитель, и сопровождающая его ватага вооруженных людей чувствовали себя неуютно, ловя ненавидящие взгляды хуторян.
По причине морозной погоды всех обывателей собирать не стали, а скликали только десятидворных. Те заходили в самый большой класс церковно-приходской школы, долго отряхивали снег с одежды и обметали валенки и в это же время внимательно следили за прибывшей делегацией из Сорокина. Пытались определить, чего от неё можно было ждать.
Волохов достал из-за пазухи измятый в пути лист бумаги и прочитал постановление Сорокинского совета рабочих, солдатских и казачьих депутатов. Больше всего собравшимся казакам не понравился пункт первый по которому прежняя атаманская власть повсеместно упразднялась.
Десятидворец Бахчевников, не побоявшийся пойти на собрание, хотя все знали, что именно с его двора началась заваруха с продотрядом в хуторе, громко проговорил:
- Отцы, деды и прадеды жили с атаманами, а теперь, раз и всё по другому!
Волохов тут же ему ответил:
- Да по другому жить будем, по народному и для народа.
- А казаки, что не народ? Вы бы у нас хоть что-нибудь спросили, чего мы хотим.
Спрашивать никто из прибывших ни у кого не стал.
Даже голосовать не предложили за Николая Закутнова, уроженца хутора Швечикова, выбившегося из казачьего сословия за пару лет до Великой войны и пошедшего на неё простым солдатом. Но с войны он вернулся уже совсем другим. Стал членом совета 34 пехотной дивизии, в которой служили уроженцы Екатеринославской губернии, граничившей с Областью войска Донского. Казачьего в нём ничего уже почти не осталось, даже чуб выстриг и старался в разговоре избегать слов из донской гутарки.
Вот он и был рекомендован на работу по месту своего прежнего жительства в хуторе Швечиков.
Казаки снова только руками развели, мол зачем нас собирали, если голосовать не надо, уже всё и так решили.
Но оказалось, что был ещё один вопрос повестки дня хуторского собрания.
Председательствующий зачитал постановление о сдаче всех видов огнестрельного и холодного оружия и предупреждение о наказании. Оно было суровым. Вплоть до предания суду военно-революционного трибунала.
Все понимали, что прибывшая делегация малочисленная и прямо сейчас по дворам не пойдет, чтобы начать обезоруживание. Дай Бог самим убраться из хутора подобру-поздорову.
Хуторской атаман Тимофей Богучарсков на собрание в школу не ходил. И так понимал, чем всё закончится. Писарь Фетисов прибежавший с собрания всё ему обсказал и тут же вопрос:
- А дела атаман будем сдавать?
- Какие дела? У нас свои, у них другие. Без атаманской насеки они обойдутся, а печать тоже им наша не подходит. Давай спрячем всё это, да подальше, чтоб никто ничего не сыскал. Не навсегда же это недоразумение!
Тимофей Богучарсков следующим утром пришел в хуторское правление. Сел на свое любимое место у окна. Перед глазами был обезлюдевший хутор. Никто без особо важной надобности из своих куреней не выходил.
Больше десяти лет Тимофей правил жизнью казаков в хуторе. Ни одна мелочь не ускользала от его внимательных глаз. Привык он, сжился с таким положением, хоть и не было ему покоя ни днём, ни ночью, а все же оставаться ему без этого бремени не хотелось. Затянул омут общественных дел, потому он и свои семейные дела всегда на второе, а то и третье место в жизни ставил. За что ему всегда выговаривала жена, хотя и понимала, что он неисправим.
Выйдя из правления Тимофей на замок его закрывать не стал. Знал же, что никто из своих в это помещение без спросу не войдёт, а новые начальники если захотят, то и спрашивать никого не будут.
Вновь назначенный представитель советской власти Николай Закутнов в хуторе оставаться не стал, понимая, что очень опасно и уехал с сорокинской делегацией в шахтерский поселок.
Вывод казаки сделали такой: пока оружие не изымут всё будет оставаться по прежнему. Потому и безвластие в степных хуторах станицы Гундоровской продлилось до начала марта 1918 года.
К доставке донесений между хуторами приставили казаков малолеток, а ещё казачьих вдов. Когда те заезжали в хутор и их останавливал красногвардейский пикет, то они сразу в крик, так мол и так, еду к родственникам мужа отметить годовщину смерти своего незабвенного и помянуть душу погибшего на фронте. Всё это обильно приправлялось слезами и громкими причитаниями и тогда вдову пропускали безо всякого досмотра. Донесения из хуторов внимательно прочитывались на сходках казаков. Однако, на этих клочках бумаги радостного ничего не сообщалось. То перечислялось сколько пудов хлеба изъято по продразверстке, то сообщались фамилии тех казаков, в основном офицеров, которых забрали в Луганск для проверки. К тому времени уже все офицеры, также объявленные бывшими, были занесены представителями новой власти в особые списки. На букву «Ш» в таком списке значился молодой хорунжий Швечиков Антон. На этой же странице фамилии трёх станичников Шляхтиных. Полковника, есаула и сотника. Все потомственные военные. Дополнительно туда же вписали юнкера Шляхтина Трифона. Вроде не офицер, чтобы в таком списке числиться, но председатель Сорокинского совета Мажаров, просмотрев списки, дал чёткое указание:
- И юнкеров и кадет всех до одного впишите, которые из Новочеркасска воротились. Ещё те волчата вырастут.
Когда приехал большой отряд из Сорокина и объявили о сдаче оружия в бывшем хуторском правлении даже пол им не покрыли. В основном лежали связками австрийские штыки, которыми было очень удобно резать свиней, с десяток дедовских шашек и столько же дробовиков, да пару карабинов без затворов.
Остальной арсенал по прежнему был на руках у казаков.
Увидя такую картину Закутнов проговорил:
- По весне всё всплывёт. Не раньше.
Он как в воду глядел. Весной и вправду грянуло восстание гундоровских казаков.
Член Союза писателей России
Сергей Сполох.
Примечание: Все иллюстрации, использованные в настоящей статье, взяты из архива автора и общедоступных источников.