Сухие, тонкие ветки скребут в окно. Грифель карандаша шуршит, касаясь бумаги. Нажимаю слишком сильно. Стержень с хрустом переламывается.
Комкаю листок и швыряю в застывшую у окна Нику.
– Хватит сопли жевать! – вышло грубо, но меня уже несёт. Внутри клокочет раздражение. Ника, сама не зная, подбрасывает в костёр топливо. Оборачивается, обшаривает меня пустым взглядом. Ресницы мокрые. Снова ревела. Только и может, что реветь.
– Женёк, ты чего? – голос тихий и слабый. Потресканные губы едва размыкаются.
– Надоело! – хочется крушить, кидаться в стену хрупким и легко бьющимся, но под рукой ничего подходящего. Заброшка давно пуста. Мало-мальски ценное вытащили ещё до нашего рождения. Способное биться и гореть хрустит под ногами. Дряхлеет, рассыпается в пыль и пепел. Прямо как наша жизнь.
Хватаю Нику за руку, оттаскиваю от подоконника. Запястье тонкое и хрупкое, как птичья лапа. Ника не сопротивляется. Хлопает рыжими ресницами, позволяет тащить себя на буксире. Безвольная покорная кукла. Запихиваю поглубже желание стиснуть до синяков, заставить кричать, злиться. Бороться. Но Ника не способна бороться. Никто в этом чёртовом мире не способен.
Подошвы крошат черепки и головёшки. Закопчённые стены пестреют цветными каракулями. Бездарными и беззубыми. Местные радетели за равенство и свободу только и умеют, что рисовать картинки на стенах заброшенных домов.
Выходим на улицу. Солнце яростно вгрызается в незащищённую кожу. Земля под ногами сухая и потресканная, как Никины губы.
Кузнечий стрекот накатывает волнами. Оглядываюсь, пытаясь найти хотя бы один пятачок свежей зелени. Ничего. Пучки сухой травы, корявые низенькие деревца. Но кузнечикам всё равно. Они привыкли. Все привыкли.
– Куда мы идём? – Ника отмирает. Словно напиталась солнцем и включилась. Жёлтые кошачьи глаза смотрят мне в душу, мешают связно думать.
– Увидишь.
Бредём по дороге. Ветер жаркий и колкий. Полощет Никины волосы. Они горят. Трепещут языками пламени. Любуюсь и даже забываю, что ветер насквозь провонял пепелищем. Жжёным пластиком, горьким, щекочущим горло дымом. Свалкой, в которую превратился Нижний город.
Ника ничего не замечает. Бредёт, напевая тихую песенку, вертит головой по сторонам, ловит непослушные, лезущие в лицо пряди. Залипаю на её руках. Думаю, именно такие пальцы в книжках называют музыкальными. "Аристократичными". Но вряд ли аристократы объедают кожу вокруг ногтей. И вряд ли рисуют на фалангах перманентным маркером корявых чёрных птиц.
Дорога петляет, не желая приближаться к Стене. Тянется и отталкивается. Словно кто-то играет с магнитом.
Мы сходим с тропы. Продираемся через кусты, цепляя на одежду колючки, царапая голые ноги. Ника тихо бурчит под нос. Всё проявление недовольства, которое ей доступно.
Стискиваю кулаки и глубоко дышу. В книжках пишут, что это помогает успокоиться. Врут.
Пру напролом, сминая жёлтую траву, ломая кустарник, отмахиваясь от веток. Стена вырастает будто из-под земли. Камуфляжный механизм. В школе рассказывали подробней, но я не слушал. Плевать, каким образом стена прячется от людских глаз. Главное, она есть. Стоит, разделяя два мира. Нижний от Верхнего. Нищету от изобилия.
Ника сдавленно охает, прижимает ладони к щекам как испуганный ребёнок. Кровь приливает к скулам неровными алыми пятнами. Усмехаюсь, любуясь реакцией. Мне нравятся её эмоции. Любые.
С трудом отвожу взгляд. Нужно идти. Если долго торчать у дыры, дроны заметят. Маякнут техникам, те обнюхают стену и найдут мой лаз.
Прореха выглядит забавно. Как мигающая ячеистая секция в молочно-матовом куполе.
– Нет-нет-нет, – Ника паникует. Комкает в пальцах подол футболки. Шорты бахромятся над острым коленями.
Протягиваю руку. Предлагаю прыжок веры. Внутри мерзко подрагивает нечто трусливое, не верящее в людей. Но Ника вкладывает пальцы в мою ладонь. Они ледяные и трясутся. В груди колотит. Сглатываю пересохшим горлом и ныряю в прореху.
В нос ударяет мешанина чужих, дурманящих запахов. Я уже научился их различать.
Свежая примятая трава, недавно прошедший дождь, прогретые нежным, отфильтрованным солнцем ягоды, пестрые цветы на тонких ножках. Первые разы у меня кружило голову. Я падал на землю и дышал, пока в горле не начинало скрести.
Ника пошатывается и тяжело бухается на колени. Глаза её становятся шалыми и пьяными. Она тянет пальцы к рассыпчатой чёрной земле, трогает осторожно. В её ладонь тычется стебель, унизанный пузатыми алыми ягодами.
– Что это? – Ника шепчет. Так шепчут в храме. Благоговенно, с пугливой надеждой.
– Земляника, – я могу ответить почти на любой её вопрос: за плечами море проштудированных книжек про "мир до". – Это съедобно.
– Звучит почти как моё имя, – она хихикает, но тут же затыкает ладонью рот. Веселье ей чуждо. Чувствую, как губы ползут в стороны.
Ника не справляется с соблазном. Кладёт ягоду в рот. Осторожно смыкает челюсть. Алый ягодный сок пузырится на губах.
Жёлтые глаза распахиваются, разгораются неверяще-восторженным огнём. Я задыхаюсь от затопившего нутро коктейля эмоций. Хочется сжать её до хруста рёбер, коснуться оживших, пропитавшихся ягодным соком губ, запятнать белую кожу отметинами своих пальцев.
– Подожди пару лет. Я сдам социальные тесты на высшие балы, переберусь в Верхний и заберу тебя с собой, – слова глупые и самонадеянные.
Даже стоя по эту сторону Стены, я далёк от Верхнего так же сильно, как шестнадцать лет назад, в день своего рождения. Но Ника мерцает тёплыми жёлтыми глазами, тянется доверчиво и мне кажется, что все мечты исполнимы.
***
Годы ничего не изменили. Дом так же дряхл и сер. В подъезде так же воняет кошачьей мочой, жжёным пластиком, старостью и болезнью. Они больны. Все до единого. Трусостью и инертностью.
Пролетаю по щербатым ступеням, стараясь не дышать. Знакомая с детства дверь облупилась ещё сильнее. Покрылась новыми вмятинами от мысков ботинок.
Нажимаю на ручку. Дверь открывается без сопротивления. Не заперто. Я хмурюсь, но траурная рамка с женской фотографией ставит всё по местам. Новых вмятин на двери не будет.
Ника встречает меня на пороге. Жёлтые, поблекшие, но всё ещё родные глаза широко распахиваются. Ника не верит, что видит меня воочию. Я тоже не верю. Верхний держит цепко. Но я обещал вернуться за ней и сдержал слово.
Скидываю ботинки и прохожу на крохотную кухню. На шкафчиках слой пыли. Квартира пахнет запустением.
Ника бросается к плите, выкручивает конфорку. Водружает на стол миску с печеньем. Таким же пластиковым и безвкусным, как всё в Нижнем. Грызу, стараясь не морщиться. Не знаю, с чего начать разговор.
– Ты должна пересдать социальные тесты.
Ника ставит передо мной парящую, воняющую пластиком кружку, хмурит рыжие ниточки бровей. Я напираю:
– Ты сдавала тест, находясь в тяжёлой жизненной ситуации. Мать-наркоманка, голод, некачественное образование. Мы подадим апелляцию. Я нашёл прецеденты...
Ника смотрит испуганно. В уголках глаз закипают слёзы.
– Я половину слов не понимаю, – жалобно шепчет она. – Какой мне Верхний?
Сжимаю кулаки и дышу. Стараюсь говорить ласково, как с ребёнком:
– Я найду тебе учителей. Когда поднатаскаешься, напишем прошение на пересдачу. Я заберу тебя отсюда. Сначала будешь жить по брачной визе, затем устроим тебя в колледж.
Ника мотает головой. Смотрит неотрывно в сторону окна. Прослеживаю её взгляд.
На узком, свежевыбеленном подоконнике притулился пластиковый стакан.
Сердце пропускает удар, когда понимаю, что именно вижу. Сухие резные листочки, тонкие стебельки. Кустик земляники. Задыхаюсь, теряясь в эмоциях. Нику посадят, если найдут в квартире зелень. Но этот кустик – знак того, что она ходила в Верхний. Одна. Трусливая Ника, не способная бороться и принимать решения.
– Он умер, – Ника вздыхает, губы её кривятся. – Потому что не на своём месте. Я тоже не смогу. Захирею и умру. Мне лучше остаться здесь.
Замираю, оглушенный её словами. Хочется схватить кружку, швырнуть о стену, орать до хрипоты, но я держусь. Привык за годы в Верхнем прятать свои чувства.
Первая вспышка ярости откатывает, и я понимаю, что она права. Глупенькая Ника оказалась мудрее, чем начитавшийся умных книжек учёный лоб.
Кустик земляники не виноват, что не может прижиться в чужой земле. Бестолку мучить растение, когда нужно менять окружающий его мир.
***
Под ногами хрустит сухая трава. Быстро пересекаю знакомую с юности поляну, ныряю в прореху. Таких прорех теперь море. Стена изъедена дырами как головка маасдама. Где-то вдалеке жужжит дрон. Они теперь носятся только над предместьями Верхнего, не зацепляя Стену. Слишком сильно бунты покачнули привычный мир.
Губы кривятся в усмешке. Я хотел объединить два города в один, накрыть всех страждущих куполом, но невольно стал спусковым крючком для зреющего восстания. Теперь вместо богатого и процветающего города осталась культяпка. Но мне на руку даже это. Переведу Нику на ту сторону, поселю поближе к Стене. Отшибные районы сильно побило стычками и пошедшим вразнос солнцем, многие дома пустуют. Скажем, что Ника потеряла документы во время нападений. А дальше проще. Я всё исправлю. Верхний город снова обрастёт стеной и зазеленеет. Нике там понравится.
Дом встречает знакомым амбре. Годы идут, но он незыблем. На стенах цветные каракули, ступени оббиты ещё сильней. Под лестницей громоздятся мусорные пакеты.
Из приоткрытой двери квартиры выглядывает кошка. Тощая, с проплешинами на серой спине.
Опускаюсь на корточки и веду пальцами по острому хребту.
– Привет, старушка. Ещё жива?
Кошка хрипло тарахтит, бодает костлявым лбом под колено, требуя ласки.
Дверь квартиры всё та же. Ни одной новой вмятины.
Изнутри тянет затхлостью и пылью. Оставляю дверь открытой настежь, чтобы проветрилось.
Рама на кухне заедает. Дёргаю посильней. Створка распахивается. Стаканчик с мумифицированным кустиком земляники летит на пол, плюётся пепельно-серой землёй.
На столе блюдо со скудной горкой печенья. Нахожу своё, надкусанное. Рядом пустая кружка с иссохшимся чайным пакетиком. Даже плесень и жуки не польстились на угощения Нижнего.
Смахиваю толстый слой пыли с диванчика и сажусь. Голова ноет, распирает изнутри. Как и всякий раз, когда оказываюсь в родном городе.
У ног зазывно мяукает. Кошка с трудом вспрыгивает мне на колени. Ловлю её за шкирку, чтобы не сверзилась на пол.
Кошка утробно урчит, вгоняет когти мне в бедро.
– Женечка? – соседка замирает в дверном проёме. Совсем поседела и одряхлела. Щурится подслеповато, хватается дрожащими пальцами за косяк.
Я неопределенно мычу.
– Так давно тебя не было. Мой старик говорит, что ты приезжал после смерти матери? Соболезную. Она сильно сдала, когда ты перебрался в Верхний. Ещё чаще стала нюхать эту дрянь. Как сейчас по ту сторону? Говорят, всё летит в бездну?
Я ссаживаю кошку с колен, поднимаюсь в полный рост. Пыль взвивается в воздух, лезет в нос. Чихаю. Всё действительно летит в бездну и мне нужно торопиться.
– Тёть Валь, где Ника?
Соседка кашляет, словно подавившись причитаниями. Поднимает на меня мутные желтовато-карие глаза.
– Женечка, – надтреснутый голос дрожит, – это жестоко.
В уголках жёлтых глаз скапливается влага. Соседка ловит кошку за шкирку, разворачивается и шепчет, едва слышно:
– Моя дочка там, куда ты её затащил.
Голова ноет. Стискиваю зубы, с силой тру виски. Взгляд падает на мятый рисунок, пришпиленный иголкой к обоям. Навечно шестнадцатилетняя Ника с карандашного наброска улыбается лихо и дерзко. Совсем не похоже на девочку из моих воспоминаний.
Конечно, не похоже. Моя Ника не попыталась бы в одиночку проникнуть в Верхний город через прореху, которую я ей показал. И не погибла бы при сопротивлении, когда её поймали.
Моя Ника — нежный и хрупкий земляничный кустик. Ника с рисунка — побег повилики, попытавшийся влезть в чужой сад.
Опускаюсь на корточки, сгребаю землю в пластиковый стаканчик. Некогда забивать голову ерундой. Нужно исправить то, что я умудрился наворотить. Иначе как моей Нике жить в этом свихнувшемся мире?
Автор: Олень в можжевельнике
Источник: https://litclubbs.ru/duel/2340-bezumnyi-mir.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Подписывайтесь на канал с детским творчеством - Слонёнок.
Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
