Большая грешница 8
Рука Тимофея метнулась вперёд, схватила мать за волосы, оторвала голову от подушки, и уже через мгновение Кира почувствовала, как жёсткий капрон веревки перехлестнул горло. Она успела в последний момент всунуть пальцы левой руки под верёвку.
Сын навалился на неё, силясь вытащить пальцы, так мешающие ему в задуманном, когда её правая рука, судорожно шарившая на тумбочке у постели, нащупала что-то холодное, ребристое и тяжёлое. Она с размаху ударила им по голове Тимофея.
Очнулась Кира только тогда, когда тянущая петлю рука ослабла, а постель под ней едва не стала хлюпать от большого количества воды. И только тут она сообразила, что ребристый предмет, который нащупала её рука, был тяжёлым хрустальным графином, почти полным на тот момент воды. Он-то и обрушился на голову Тимофея. Без малого два литра вылились на скомканную постель. А сам Тимофей от её брезгливого толчка сполз на пол, как сломанная кукла.
На неё снизошло странное, леденящее спокойствие. В голове билась почему-то только одна мысль: «Теперь Вера будет в безопасности». Она несколько минут посидела на мокрой постели, выравнивая дыхание. Встала, отпихнув неподвижное тело ногой.
Кира открыла дверцу тумбочки, взяла с верхней полки, припасённый на случай отключения света, фонарик и нетвёрдой походкой направилась в сарай, откуда скоро вернулась, катя перед собой вместительную садовую тачку.
Погрузила тело и повезла на пустырь, куда дачники бросают картофельную ботву и ветки плодовых деревьев. Она быстро выкопала место для последнего приюта своему сыну, а на свежую землю нагребла опавших листьев. Место последнего упокоения её беспутного сына стало ничем не отличаться от окружающего пространства. Разве что едва заметный бугорок появился.
Потом она долго и замедленно убиралась в комнате, развесила мокрые одеяло и постельное бельё на дверях, не рискуя вывесить их на улицу. Посидела, бездумно глядя перед собой, встала, захлопнула дверь, и пошла на станцию ждать первый автобус.
Работать она не могла. Позвонила на работу, сказалась больной и выпросила 3 дня административного. Напилась снотворных таблеток и легла.
Она проспала почти сутки, провалившись в сон без сновидений, как в какую-то тёмную и душную яму. Встала около шести утра уже следующего дня. Сходила в туалет, умылась, и только тут её заколотило от содеянного. Появились естественные для любого нормального человека позывы пойти в милицию и всё рассказать.
За дверью послышалась слабая возня.
«Участковый» - почему-то мелькнула мысль, пока она обречённо поворачивала рычажок английского замка, готовая подписать какой угодно протокол и идти туда, куда скажут. Но за дверью была соседка – с круглыми от эмоций глазами и приоткрытым ртом. Кире показалось, что та смотрит на неё, как привидение. Да ещё этот изумлённо-облегчённый выдох соседки: «Жива!»
– Ты чего, Наташа? – спросила её Кира безжизненным голосом. От услышанного у неё разом пропало всякое желание куда-то идти и нести свою повинную голову.
– Кирочка, господи, жива! А тут такие ужасти, такие ужасти! Твой-то бывший. Ну, этот… как его? – а, Павел, найден в своей квартире! Удушили его. Знаешь же?
Кира без сил сползла по стенке на пол. Сколько так сидела – не помнила. И как прошла ночь, тоже помнила смутно. Пила лекарство, вроде спала. Конечно же, приходил участковый. Конечно же, интересовался, не видела ли она сына и где она провела предыдущие двое суток.
«Нет, не видела. Нет, ни у кого не интересовалась, где он и что… А должна была? Да, в ночь на субботу уехала на дачу, там поработала… после урожая, знаете ли, участок нужно в порядок приводить. Картошку там перебрала немного, да всякий хлам в компост сгребла. Вернулась с простудой, спать легла пораньше. Вот, собственно, и всё»
– Ну я вам рассказывал однажды, про кличку вашего сына… - замялся участковый
– Да, помню, - кивнула Кира. – Считаете, что это он Пашу…?
– Есть такая версия, – участковый развёл руками. - У нас план «Перехват» объявлен, а вы сами, Кира Ивановна, тоже будьте осторожны. Закрывайтесь на все замки. Он хоть и умеет с ними справляться, но с двумя будет возиться долго, успеете, в случае чего, на помощь позвать.
Вернувшийся из больницы, Игорь списал некоторую заторможенность жены на известие о смерти бывшего и на принимаемые ею препараты. Жизнь продолжалась. Со взаимной поддержкой, с бережным отношением друг к другу. И так продолжалось до тех пор, пока не приехала на зимние каникулы Вера.
Глядя на дочь, она думала, что и сына могла бы воспитать нормальным человеком. Но… Подарила ему жизнь и сама же ее забрала. С этого утра она жила механически переставляя ноги, механически принимая пищу, и ждала только одного – скорее бы Вера уехала в город. Не нужно было ей быть здесь, когда её мать, после показаний в милиции, арестуют.
Дождалась. И пошла, понесла повинную голову – хотя если оставаться честной перед собой и перед Богом (она тогда впервые подумала о Боге), особой вины по-прежнему, не чувствовала. Разве что в том виноватилась, что взяла на себя ношу судить. Но больше-то, получается, было и некому. Не Паше же покойному, с его бесхарактерностью и трусоватостью?
Было только острое чувство сожаления, что об этом скоро узнает Вера. Да и чувства мужа ей тоже были небезразличны.
Суд был громким. Учли всё – и убийство Тимофеем отца, и попытку убийства им матери, и специфическое воспитание родной бабки. Срок дали небольшой и выпустили досрочно.
В церковь она пошла спустя месяц после освобождения. Долго стояла у иконы Божьей Матери, вспоминая своё детство. Долго и неумело молилась.
Она не стала ревностной прихожанкой. Но выстаивала от начала до конца каждую воскресную службу. Не чувствуя себя, несмотря на слова батюшки, полностью прощённой какими-то высшими силами.
Потому, что прощённая должна была по-христиански простить и сама. И, по крайней мере, хотя бы навестить эти три, не посещаемые никем, могиlки в ряд на старом кладбище. С именами на табличках «Аполлинария Максимовна», «Павел Константинович» и «Тимофей Павлович».
Но она не святая. Она грешница. Она только учится прощать. И рада, что Бог ей дает на это силы.
