Слова Галины Петровны повисли в воздухе, как топор палача. Я замерла, не веря своим ушам. Неужели она действительно решила разыграть карту больного сердца именно сейчас?
Максим вскочил с кровати:
— Мам! Я сейчас!
Максим пулей вылетел из комнаты, оставив меня в абсолютном шоке и оцепенении. Через пару минут стало слышно, что он говорит по телефону, если быть точнее – он вызывая скорую. Я никогда раньше не слышала его голос таким дрожащим.
Я медленно встала и вышла из спальни. Галина Петровна полулежала на диване, прижимая руку к груди. Ее лицо было бледным, но глаза... В них я увидела торжество.
— Анечка, — простонала она, — прости, что прервала ваш разговор. Но мне так плохо...
Я смотрела на нее, и внутри меня что-то оборвалось. Все стало кристально ясно.
— У Вас совесть есть? Чувство стыда? — тихо спросила я.
— Что? — Галина Петровна приоткрыла один глаз.
— Вам не стыдно, — уже громко повторила я, чувствуя, как волна гнева захлестывает меня с головой. — Манипулировать и играть на чувствах собственного ребенка, пытаться нашу семью разрушить, а теперь еще и как ребенок перед школой больной притворяться?
— Аня! — зайдя в комнату, воскликнул Максим. — Как ты можешь так говорить? Мама плохо себя чувствует, а ты...
— Нет, Макс, — я повернулась к мужу. — Это все ложь. Неужели ты не видишь?
Максим переводил растерянный взгляд с меня на мать. Я видела сомнение в его глазах, но он все еще не мог поверить.
— Мам, — неуверенно начал он, — может, тебе правда лучше? Скорая уже едет...
Галина Петровна закрыла глаза и снова застонала:
— Сыночек, мне так плохо... Я не могу...
И тут я не выдержала. Годы копившегося раздражения, обиды и боли вырвались наружу:
— Хватит! — закричала я. — Хватит лгать! Вы не больны, вы просто не хотите, чтобы ваш сын сделал выбор! Вы боитесь, что он выберет меня, а не вас!
Я повернулась к Максиму:
— А ты? Неужели ты не видишь, что она делает? Она манипулирует тобой, нами, нашей жизнью! Она лезет в наши дела, в наши отношения, даже в наши документы! И все это под предлогом заботы!
Максим стоял, ошеломленный моей вспышкой. А я уже не могла остановиться:
— Я люблю тебя, Макс. Правда, люблю. Но я больше не могу так жить. Я не могу быть второй после твоей матери. Я больше так не могу, не могу все время чувствовать себя чужой в своем собственном доме. И я не позволю, чтобы наш будущий ребенок родился и рос в подобной атмосфере.
Я перевела дыхание и тихо добавила:
— Если ты не можешь выбрать, я сделаю это за тебя. Я ухожу.
В комнате повисла мертвая тишина. Галина Петровна забыла о своем "сердечном приступе" и села на диване, глядя на меня с смесью страха и уважения. А Максим... Словно старый покосившийся дуб стоял, сгорбившись, склонив голову и не издавал ни звука, даже шороха листьев.
Я резко повернулась и пошла в спальню собирать свои вещи. Руки дрожали, когда я складывала одежду в сумку. Внутри все сжималось от боли и страха перед неизвестностью. Но я знала, что поступаю правильно.
Вдруг я услышала за спиной шаги. Обернувшись, я увидела Максима. Стоя в дверях, его глаза отражали огромную боль и раскаяние. От такого вида мое дыхание сбилось, сердечный такт был нарушен.
— Аня, — тихо сказал он. — Прости меня. Я был слеп.
Он подошел ближе и взял меня за руки:
— Ты права. Во всем права. Я не смог вовремя понять, что происходит. Не смог защитить тебя, нас, нашу семью. Я... я облажался.
Я смотрела на него, не веря своим ушам. Неужели это действительно происходит?
— Макс, — прошептала я.
— Нет, дай мне закончить, — он вздохнул полной грудью, как перед заныром под воду. — Я люблю тебя, Анна. Тебя – мать моего будущего ребенка. Вы с ним — моя семья, моя жизнь. И я не дам никому обидеть вас, даже маме, никто не встанет между нами.
Мы крепко обнялись, и я почувствовала, как по горячие слезы сползающие вниз по щекам — это слезы облегчения и счастья.
— Я скажу матери, — сказал Максим, отпуская меня. — Она сегодня же уедет. А мы... начнем заново мы. Только ты и я. И наш малыш.
Я молча кивнула, не было сил и желания говорить слова в тот момент. Максим поцеловал меня в лоб и вышел из комнаты. Его твердый голос нарушил тишину почти сразу:
— Мам, нам нужно поговорить.
Я не слышала, о чем они говорили. Мне и не надо было. Но через полчаса Максим вернулся в спальню, его лицо выражало усталость и решительность.
— Все, — сказал он. — Мама уезжает. Я вызвал ей такси.
— Как она? — спросила я, чувствуя странную смесь вины и облегчения.
— Расстроена, конечно. Но, думаю, она поняла. Во всяком случае, ей придется принять наше решение.
Мы вышли в коридор. Свекровь с чемоданом стояла у входной двери. Ее лицо было будто каменное, отрешенное. Правда был один момент, может мне показалось, но выходя она взглянула на меня с каким-то другим видом, уважения или нечто подобного.
— Что ж, — сухо сказала она. — Вы все решили и я не буду мешать. Надеюсь, вы знаете, что творите.
— Знаем, мам, — твердо ответил Максим. — И мы справимся.
Она кивнула, потом неожиданно повернулась ко мне:
— Береги его, Аня. И ребенка берегите.
— Обязательно, — ответила я.
Дверь за Галиной Петровной закрылась, мы с мужем остались наедине. Он обнял меня, и напряжение последних месяцев наконец начало отпускать меня.
— Ну что, — сказал Максим, улыбаясь, — может, закажем пиццу и посмотрим какой-нибудь глупый фильм?
Я рассмеялась:
— Только если с ананасами!
— Фу, ты же знаешь, я ненавижу ананасы на пицце! — возмутился он.
— Ну, значит, закажем две, — подмигнула я. — Одну с ананасами, другую — как ты любишь.
Максим покачал головой:
— Вот она, семейная жизнь. Вечный компромисс.
Мы рассмеялись, и я почувствовала, как внутри разливается тепло. Да, у нас еще будет много трудностей. Да, нам предстоит многое обсудить и многое изменить. Но сейчас, в эту минуту, я знала: мы справимся. Потому что мы вместе. Потому что мы — семья.
Вечером, лежа в кровати, я положила руку на животик и сказала тихонько:
— Знаешь, мой дорогой, у тебя будет лучшая на свете семья. Немного сумасшедшая, иногда шумная, но очень любящая. И мы с папой всегда будем на твоей стороне. Обещаю.
Максим обнял меня сзади и прошептал:
— Мы справимся, правда?
— Правда, — ответила я, закрывая глаза. — Вместе мы справимся с чем угодно.