Груня была одной из тех блаженных, чей возраст определить трудно. Ей могло быть и тридцать, и сорок, а может быть, и все шестьдесят. Но для меня, восьмилетнего мальчика, она казалась древней старухой. В январе 1973 года, закутанная в старое тряпье, она постучала в нашу дверь.
Я был дома один, и её невнятное бормотание было мне непонятно, но я уловил, что пришла она к моей бабушке. Груня уселась на табурет у двери и с любопытством разглядывала меня. Я, стараясь быть гостеприимным, поставил чайник, вытащил варенье из буфета, масло из холодильника и нарезал хлеб. Пригласил её за стол. Она прошла, не раздеваясь, сняла только шапочку и старые, растоптанные чуни. Я с ужасом заметил, что на её грязных босых ногах не хватало пальцев, а те, что остались, торчали розовыми култышками без ногтей.
Когда чайник закипел, я налил ей чаю в большую кружку. Груня пила горячий чай медленно, с явным удовольствием, закусывая его хлебом. Закончив, она позвала меня к себе и достала из-за пазухи маленькую тряпицу, в которой был завёрнут кусочек сахара с налипшими на него нитками, грязью и махоркой. Протянула мне. Я вежливо отказался. Груня не обиделась, аккуратно завернула сахар обратно и убрала его. Затем она пересела поближе к печке, негромко что-то бормоча, и стала греться. Мне стало скучно, и я ушёл в другую комнату. Как она ушла, я даже не заметил.
Когда вечером я рассказал бабушке о странной гостье, та вдруг дала мне сухой подзатыльник.
— За что? — спросил я, обиженно потирая затылок. — Я принял гостью, поил чаем. Она сама ушла, не моя вина.
— За то, что сахар не взял, — ответила бабушка и, немного помолчав, поведала историю Груни.
Во время войны вся её семья умерла от голода. Такое в наших краях было редкостью — в деревнях всегда помогали друг другу. Но они жили на далёком хуторе, и зимой к ним никто не добрался. Весной, когда приехали родственники, нашли только пять могил и Груню. Она всех похоронила. Как смогла хрупкая женщина выкопать могилы в замёрзшей земле — загадка. Вот тогда она и потеряла рассудок. С тех пор Груня уходила из родных мест и бродила, нигде не задерживаясь дольше одной ночи. В её мире больше не существовало различий между родными и чужими, знакомыми и незнакомыми.
Но интересное было в другом. Люди поговаривали, что Груня заходила только в дома, где жили хорошие люди. Не стучалась в богатые дома или к начальству, а выбирала скромные избы. После её визита в таких домах обычно начиналась полоса удачи, как будто она оставляла за собой добрый след. И если её пытались уговорить остаться в богатых местах, она уходила. Надевать приличные вещи отказывалась, брала только самые негодные, и то не всегда.
Как-то зимой её встретил начальник местного райпотребсоюза. Привёз к себе, несмотря на её протесты, надел на неё новое пальто, шапку, валенки. Но как только Груня вышла за калитку, она сняла всю одежду и босой пошла по снегу. В ту зиму она и поморозила ноги.
Сахар, что она носила с собой, был как её благословение. Тот, кто принимал его, должен был съесть сам, не делясь ни с кем. И никто не отказывался, кроме меня в тот день.
Спустя пару лет бабушка взяла меня в дальнее село. Мы долго ехали автобусом, потом шли пешком. По дороге нас подобрала попутная машина. Приехали уже ночью. После ужина нас с бабушкой устроили спать. Бабушку — на кровать, а меня с каким-то мальчишкой — на огромный стол.
Засыпая, я слушал разговор бабушки с её двоюродной сестрой. Она рассказывала, что Груня умерла год назад. Замёрзла прямо на обочине дороги. Сидела, прислонившись к дереву, как будто просто уснула. Нашли её утром, с тихой, умиротворённой улыбкой на лице.
Старуха сокрушалась, что юродивых больше не осталось. До Груни был старик Проня, который всех ругал и проклинал, до него — Лизавета-убогая, добрая женщина. А ещё раньше — Акулина с одним глазом. Но вот с Груней всё и кончилось.
Когда я вернулся домой летом 1997 года, бабушка уже умирала. Рак лёгких забирал её медленно, и последние дни я почти постоянно был с ней. Она уже никого не узнавалa, только своих детей. Остальных, включая нас, внуков, забывала. Но ей казалось, что палата полна людей, и с кем-то она даже говорила, будто они были рядом.
В один из таких дней, сидя у её кровати, я услышал, как она вдруг тихо произнесла: «Здравствуй, Груня, как хорошо, что пришла». Бабушка приветствовала невидимую гостью, будто та была рядом. Потом она уснула — впервые за много дней. В ту ночь бабушка ушла тихо, так и не проснувшись.
Когда я прибрал её вещи, то нашёл на тумбочке сложенную тряпицу. Развернув её, я увидел старый, пожелтевший кусочек сахара...