1910 год. 6 июля. Освящение храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Шоркасы Цивильского уезда Казанской губернии.
Известия по Казанской епархии. №43, 15 ноября 1910 года.
Издание Казанской Духовной Академии. Стр. 1223.
Священник Порфирий Руфимский.
В отпуску.
(Кой что из моего дневника).
Принимал участие в освящении нового храма, устроенного в глухой инородческой деревушке Цивильского уезда. Приглашения на это торжество ни от кого не получал, а узнал о предстоящем событии на соседнем базаре, где объявляли во всеуслышание: будет освящение храма в Шоркасах 6 -го июля. В другое место, может быть, и не поехал бы, но в Шоркасы потянуло.
Деревня эта мне известна была мне ещё в годы юности, когда мой родитель дьяконствовал в приходской церкви, к которой приписана деревня Шоркасы. И с самой деревней у меня связано одно воспоминание, касающееся послебрачного путешествия на хиротонию…
Захотелось теперь побывать в этой деревне и, если не встретится препятствий, разделить торжество шоркасинцев. Препятствий, благодаря любезности местного отца благочинного, никаких не нашлось, и я от начала до конца был не только свидетелем столь редкого для деревни торжества, но и соучастником его.
Храм шоркасинцы устроили знатный. Деревянный, даже без ограды, храм этот потребовал для себя около 16 тысяч рублей. По вычурности плана, по бесконечному числу ненужных углов в постройке, вообще по разным вычурным украшениям, не требовавшимся существом дела, нужно удивляться одному: кому и зачем потребовалось такое исполнение дорогого плана? Люди, знавшие историю постройки этого храма, сообщали мне, что такой план нарочно заказан для того, чтобы отбить охоту у шоркасинцев к постройке своего храма. Убоятся де предстоящих расходов и забудут о постройке. Если это объяснение правдоподобно, то очень жаль, что планы на постройку храмов составляются с такими затаенными целями.
А за шоркасинцев приходится только радоваться. Они, не взирая на большие расходы, всё же устроили храм и победили козни своих недоброжелателей. Теперь они присутствуют уже на освящении своего храма, молятся за храмоздателей.
Положенные службы церковные и самый чин освящения совершены были с той торжественностью, какая только и может быть устроена в глухой деревушке. Несметные толпы богомольцев, явившихся на торжество с севера и юга, от востока и запада, воодушевлены были одним, общим желанием: помолиться усерднее и не пропустить ни единого момента из того, что совершалось пред ними и для них. И справедливость требует сказать то, что богомольцы действительно молились, молились усердно, не зная устали ни за всенощной, ни за литургией. Одному Богу известно: где, как, и под чьим кровом провели богомольцы эту «ночь на освящение», так как шоркасинцы не могли вместить всех своих гостей.
И я, расположившийся на ночлег в церковной школе, не сомкнувший глаз своих от нападения мириад разных насекомых, только и мог сказать про этих богомольцев- паломников: «им покров - небесный свод, а земля постеля». Но утром, ранним утром, богомольцы эти, без всяких признаков утомления, теснились уже и в храме, и вне его.
У каждого из богомольцев виднелось по большому свёртку холста и по большому же куску довольно грязненького мыла. Священнослужители, принимавшиеся участие в освящении храма, должны были с продолжительным вниманием относиться к этим посыльным дарам природы. Я глубоко был рад тому, что просьба каждого из богомольцев не была отринута: его мылом мыли, его холстом отирали, у него остался вещественный памятник об освящении. И каждый из них, как некую уже святыню, уносил с собой домой и мыло и холст, употреблённые при освящении. А некоторые из стариц- чувашек принесли даже с собой не холст, а сшитые сарпаны (летний кафтан из холста). Трудно было удовлетворить просьбы этих стариц: потереть освящаемый престол кафтаном. Но и эти просьбы не были отвергнуты: старицы с благоговением принимали свои кафтаны из алтаря, увязывали их в повязки с благим намерением сберегать на «смерть».
Богослужение за всенощной и литургией совершалось, вперемежку, на двух языках: славянском и чувашском. Приходится только пожалеть о том, что «чин освящения храма» доселе остаётся без перевода на инородческие языки. А многое из него было бы понято и прочувствовано инородцами, когда они услышали бы его на своём родном языке.
Певчие, в составе чуть ли не целых трёх хоров, славословили Господа со всяким старанием. Но не всегда с умилением для других так как частенько силились исполнять такую музыку, которая была им не под силу. Отсюда все эти «стойки», продолжительные паузы и вообще всё то, что напоминает басню: лебедь, рак и щука. При простом пении, без «нот», ничего бы этого не было.
Богомольцы назидались не одним только богослужебным чтением и пением, но и словом проповедническим. Несколько поучений было сказано по-русски, не одно и по-чувашски. А что особенно удивило меня, так это то обстоятельство, что проповедниками выступали, кроме отца благочинного и священников, и два отца диакона. Во священники они готовятся, говорил про них отец благочинный, пусть и привыкают проповедовать. Без сомнения, хороший этот обычай завёл отец благочинный. Заслуживает подражания.
На память об освящении храма все богомольцы были одарены нательными крестами. Созерцая картину того, как старый и малый с умилением и благоговением принимали первый дар от нового храма, я искренно сожалел о том, что недостаёт ещё, к крестикам, религиозных книжечек и листочков. Всё ещё пишем о необходимости раздачи их, постановляем на собраниях и съездах. Но не осуществляем на деле.
Церковное торжество кончилось. Священнослужители, строители храма, почётные прихожане и такие же гости отправились в помещение церковной школы, - для подкрепления своих сил. А остальные богомольцы нашли себе приют у шоркасинцев. Не знаю, как подкреплялись у шоркасинцев в домах, но о подкреплении в школе следует кой что завести в этот дневник. И не ради того, чтобы осудить кого-либо за это подкрепление, а единственно для того, чтобы вызвать подражание.
Буду краток и откровенен. На всю братию, собравшуюся в школе в количестве не мене 30-40 человек, был предложен «чай»; один стакан, четыре чайных чашки, три блюдечка, из которых одно с подбитым краем, одна чайная ложечка сомнительной чистоты и большущий самовар. Поочерёдно, без всякого местничества, но все успели «отчаиться» «на бело».
Приступили к обеду. Куча деревянных ложек, из которых некоторые похожи на «половники» и три большущих, пребольшущих деревянных чашки «с варевом». Горячее расхлебали, приступили к «жареному». Гусак, исполнивший своё назначение в позапрошлую зиму, а теперь уже, за своим отношением, ставший излишним хозяйстве, а потому и зажаренный к священию, переходил из рук в руки. Один нож, одна вилка на одного гусака исполнили своё назначение: все тридцать-сорок едоков брали себе часть гусака, держали части эти голыми перстами и отирали сальные руки своими рукавами. После гусака «студень», затем «пирог». Все насытились. Осталось довольно и укрухов.
Трапеза, как видим, была скромна, проста. Всё было по-деревенски, без излишних затей и напрасных затрат. Но трапезовавшие отблагодарили строителей и за такую трапезу: по добровольной подписке собрали между собой 18 рублей «на ризу для престольной иконы». Участники этой трапезы были люди разных званий, состояний и положений. А главное – разных национальностей. В дружном единении они составили телефонограмму и послали её Казанскому Архиепископу Никанору.
Текст её был такой: «Благодатью Святого Духа, изволением Вашего Архипастырства, собором пастырей освящён новый храм в инородческом селении Шоркасах во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Союзом любви связуемые, пастыри и паства молят Всевышнего, да будут всё едино во Христе. Нет перед Ним ни Еллина, ни Иудея. Да продлит Всевышний и дни Вашей жизни».
Шоркасы опустели. Все разъехались.
