Царевна Белослава

Царевна Белослава (сказка)

Владимир Коряковцев

Добрый вечер!
Это снова я, старый и покорный слуга ваш по имени Вольф. Если вы часом про меня позабыли, напомню: я сочиняю истории. Они все разные: одни – короткие, другие – чуть подлиннее, среди них есть место страшным, а подчас и веселым. Но я открою вам один свой секрет: эти истории я придумывал не один, а с помощью моего волшебного старинного сундучка. Да-да, не скрою: у меня был подсказчик.  И он не раз выручал вашего скромного слугу, подбрасывая ему то одну, то другую удивительную историю. А делал я это так. Когда за окнами гасли огни и весь мир погружался в темноту и сонную дрему, я подымался со своего любимого кресла у камина и шел в самый дальний угол комнаты. Там в глубоких тенях, укрытый паутиной и выцветшей скатертью, стоял мой сундучок. Я осторожно снимал с него ветхую скатерть, сметал паутину, и открывал маленький железный замочек. Вы не поверите, но мой ключик почти всегда мгновенно попадал в его крохотную еле заметную скважину. После этого обычно раздавался тихий щелчок, и я приподнимал крышку. Вы, должно быть, уже раскрыли свои рты в радостном предвкушении, что вот сейчас в сундучке обнаружится невесть что: волшебная дудка, или на худой конец, золотая лягушка, шепчущая на ухо мне свои истории. Смею вас разочаровать: ничего подобного не было. Сверху сундук был вообще пуст, а вот на самом его дне, в его самых сокровенных глубинах, лежало нечто, что было более всего дорого моему сердцу. Это была… Вы приготовились?... Итак, это была самая что ни на есть обыкновенная книга, вроде тех, что столетиями пылятся на темных полках, и лежат там, всеми забытые. Но тем не менее. Эта книга была для меня самая лучшая. Это волшебная история о приключениях одного… Впрочем, не буду открывать все свои секреты. Достаточно сказать, что я открывал книгу на любимой странице, зажигал свечу и разглядывал нарисованную на этой странице картинку. Я снова и снова смотрел на своего любимого персонажа, который сидел за столом у камина и писал воспоминания о своем необычайном путешествии. Я смотрел на его перо, прыгающее в свете свечи по страницам заветной рукописи, и новая история тихим шепотом срывалась с моих уст…


1.
           В тот самый день, когда и началась вся эта история, Петр работал в поле. Шел уже третий месяц весны и было уже довольно тепло. Кругом летали птицы, оглашая окрестности радостным пением, а от свежего ветра трещали деревья в лесу. Было весело и удивительно прекрасно. Новая жизнь начиналась. Когда Петр, ведя в поводу свою лошаденку, добрел до дальнего поля, расположенного на окраине сельца, солнце уже высоко поднялось. На перепаханной половине кричали и прыгали галки. Привязав лошаденку к заборному выступу, Петр наклонился к куче сложенной им прошлогодней листвы, и, разворошив ее, поднял небольшой плуг. Еще вчера, до заката, пахал он землю, и вот теперь эта самая земля засохшими комьями покрывала блестящее лезвие плуга.
- Что же это я вчера не очистил, - проговорил чуть слышно самому себе Петр. – Поторопился, видимо. – и тут же стал счищать залатанным рукавом суконной рубахи землю с холодного плуга. А ведь он вчера действительно торопился. Спешил поскорее закончить работу и возвратиться домой к Елене-жене, мягкой, теплой и доброй, словно весеннее облачко, и к девочке их, семимесячной Белославушке. Шершавыми губами коснуться ее маленьких пальчиков. Почувствовать под грудью дитяти быстро бьющееся родное сердечко… Поспешил он, вот и плуг позабыл очистить. - Ну да, ничего, выправится! Сейчас уже можно и в лошадь впрягать. Вот так. А теперь, Марьюшка, пойдем с тобой на работу. Будем вместе землицу выворачивать, сор-травы, да каменья откидывать, чтобы землица мягче и пышнее была, чтобы родила она нам золотые, веселые колоски, а с ними и свежий хлебушек, в котором жизнь вся…
Круто вздымается поднятая плугом земля, горячими ручейками падает со лба пот, от натуги нет-нет, да и всхрапнет лошаденка.
- Сейчас, Марьюшка, сейчас родимая! Вот еще одну бороздку пробежим, перекурим малость, – и Петр слегка ослабил держащие плуг напряженные руки, перевел дух и снова подбодрил лошаденку.
А солнце, будто горячий блин, выше и выше ползет по небу, оставляя за собой рассыпанное золотом марево. Печет все сильнее, нетерпеливее. Хорошо так Петру в поле работать, светло и радостно!

2.

Прошло еще какое-то время, может быть час, а может, и больше. Но только понял вдруг Петр, что все вокруг переменилось. И ведь не сразу дошло до него, что же встревожило его душу. А потом он внезапно задержал в земле плуг, остановил лошадь и поднял вверх голову.
Тяжелая дымная завеса закрывала собой льняное весеннее солнце. Черным облаком было укрыто светило. И дым этот густой черной рекою шел прямиком от сельца. Что-то там горело, страшно, сильно горело. Почуяв беду, нутром ее осознав, бросил Петр плуг и прямо по вспаханному, не разбирая дороги, побежал к дому.
Домов в сельце было не так уж и много. Жили здесь проживали сосланные из отдаленных губерний-уездов. Кто за лихие дела, а кто и по ложному наговору. Жили, да сами на себя и работали. Тот же Петр, - угодил не за что-нибудь, а по воровству вышел. Да впрочем, дело то темное, путаное, только скажу, что цена тому воровству была грош, так что не такой уж этот Петр и преступник получается. Да и давно это было, быльем уже поросло, и не к месту вовсе сейчас об этом. Нам о другом думать надобно. А где же Петр? А он как добежал до первых огородов, так чуть и не упал. – ухватиться пришлось за жердину. Ноги его не несли, разом оставили. И не от усталости вовсе, а от потрясения страшного. Там, впереди, вблизи первых изб у дороги, верхом на конях были люди. Да и какие! Сами-то кони – огромные, вороные, храпят вовсю, копытами землю роют, а всадники еще чище! С головы до ног в железе сверкающем, а в руках – мечи тяжелые. Даже отсюда, издалека, разглядел Петр жестокий и страшный их облик.
- Вороги, - прошептал он, и, ощутив в себе нежданные силы, пошел вперед. Но всадники уже подняли как один своих коней на дыбы, и сорвавшись словно под вихрем урагана, поскакали вдаль по дороге. Густое пыльное облако укрыло их спины, и они разом скрылись из глаз. А Петр побежал, и солнце для него снова померкло, когда оказался он вблизи первых изб. Здесь запах гари был резче, а дым, застилавший все кругом, - тяжелее и гуще. Он перепрыгнул через перегораживающую дорогу черную головню, и оказался в сплошь вонючем и горячем тумане. Огонь к тому времени перекинулся и на ближние избы. Кругом трещали и рассыпая снопы искр, падали головешки. Было слышно, что где-то шумно распахивались двери, кричали люди.
- Только были бы живы, только бы с ними ничего не стряслось, - думал Петр, все дальше и дальше продвигаясь по кромешному аду. С перил одного крыльца свесился человек. Словно бы отдыхая, он опустил голову вниз, уставившись глазами в землю. Но он был недвижим, а из его бока торчала черная стрела. Петр мигом узнал Федота, своего друга-кузнеца, и первая волна боли тяжело захлестнула его. Вот уже скоро покажется его дом. Все чаще и чаще попадались ему знакомые люди. Господи! Многих из них он видел еще сегодня, с утра, они были как всегда веселы, радостны и живы. А теперь его встречали лишь безмолвные трупы, лежащие тут и там. Но вот, наконец, и дом! Кажется, огонь его не успел затронуть, и он даже ничуть не дымился. Как вихрь пролетел Петр через лестницу, ворвался в приоткрытую дверь, да так и упал на пороге на свои колени.
Елена, жена его, лежала в углу, в оборванном платье, а колыбелька-кроватка, которую он своими руками делал, стояла разломленная пополам посреди комнаты. Она была пуста. Где же маленькая? Где Белославушка? Новый дикий порыв сорвал Петра от земли. Он бросился к жене, приподнял ее безжизненное, но еще очень теплое тело. Слезы горячим потоком полились по его лицу, и он умывал ими такое милое и родное лицо ее. Плакал навзрыд как ребенок. Сколько держал на руках он жену свою – неизвестно. А потом вдруг опустил ее на пол и словно стал что-то искать, отшвыривая прочь тряпки, деревянные чурбачки, лавки, посуду. Но дом оказался пуст – девочки нигде не было. Тогда же он выбежал прочь на улицу, и в дыму и в чаду как оглашенный метался. Но не нашел он тогда своей девочки, и только зря трепал себя и растрачивал силы. А потом, когда яростный шум в голове стал подобен звукам громадного колокола, упал Петр и уткнулся лицом в горячую землю. Затих, будто подстреленный метким лучником.

3.

Когда же Петр поднялся на ноги, дневной свет уже угасал, и вечер собирался переходить в ночь. Оглянулся – кругом пепелище. Ни души, ни звука. Один лишь вонючий дым поднимается с черной земли. Попробовал было он крикнуть, да слова все разом вдруг омертвели в устах его. Всколыхнулся было он снова искать, да только ноги совсем уже не держали, сесть пришлось на первый подвернувшийся камень. Так и сидел Петр, объятый горем, склонив голову до самой земли.
Вдруг услышал он совсем близко от себя чей-то голос.
- Не убивайся так, Петро, все еще поправимо!
Обернулся он и видит: на обгорелом пне сидит старец Силантий, известный на все село знахарь. Откуда он тут взялся – непонятно, ведь домов почти не осталось в округе. Уставился Петр неподвижными глазами на старца, все еще не веря, что перед ним живой человек. Одежда его была прозрачна, словно легкая туманная дымка, а длинные волосы белым снегом лежали на худых плечах.
- Нежданно-негаданно напали на нас злые черные вороги, все дома пожгли, всех живых во полон угнали, - поглядел на Петра старец, помолчал, а затем добавил: - Дочка твоя у них. Сам видел, как они ее забирали.
Встрепенулся Петр при этих словах, вскочил на ноги, и хотел было уже бежать, как вдруг остановил его голос старца.
- Ты же не знаешь туда дороги, Петр, - сказал он. – Да и глупо ведь идти одному.
- Дорогу я найду, - глухо проговорил Петр. – А идти одному мне будет гораздо сподручней.
- Как знаешь. Но только не гонись сдуру, а то не успеешь оглянуться, – голова твоя окажется в кустах. Сядь же, да послушай меня немножко. Мне кое-что известно об этом, так я и помогу тебе чем смогу.
Петр уселся рядом со старцем и стал слушать.
- Далеко-далеко на Севере, там, где вечные льды и зима круглый год на дворе, где колючие ветра взбивают ледяную пену на зеркальной глади бескрайнего Сонного Моря, живут племена витязей могучих. С незапамятных времен совершают они набеги в далекие от них земли, и вот теперь добрались и до нас. Ты их должно быть уже видел. Они высоки и могучи, как гранитные скалы, силен и крепок их дух, но так уж у них повелось, что правила ими всегда лишь женщина. И сейчас у них есть царевна, только многим еще она старше меня. Злая, не добрая она очень. Только немного еще ей осталось, - скоро придется уходить на покой. Видишь, и девочку твою они увели, что-от видимо там у них назревает, а что – мне неведомо. Тебе одному, Петр, придется разгадывать все загадки. Но если доберешься туда живой и увидишь вновь желанную дочь, дай ей эту сухую веточку, - чем-нибудь да поможет она.
С этими словами старец достал откуда-то мешочек и протянул его Петру. Тот взял, поглядел: лежит внутри обычный тоненький прутик, надави на него посильнее и переломится. Покачал головою Петр от досады.

- А ты верь только, что он поможет, - сказал Силантий. – Авось, что и сбудется. Только храни его, береги, да никому другому не передавай. Вот тебе еще мешок, там хлеб и воды немного. Пища подкрепит и освежит тебя.
- Спасибо тебе, отец Силантий! – проговорил Петр. – Не знаю как и благодарить тебя. – и тут же взял мешок у Силантия.
- Иди строго на Север. От села нашего дорога вся копытами ихних коней истоптана. По ней иди, не ошибешься.
- Еще раз спасибо, отец! Прощай! – махнул рукой Петр и стал выбираться через завалы и бревна к дороге.
- Прощай, человек, - прошептал старец. – Прощай, – и вдруг медленно растворился во тьме, сливаясь с холодным и дымным туманом, словно его и не было.

4.

Предутренний холодок бодрил. Весь тракт, по которому шагал Петр, скрывался под нависшим над ним туманом. Он шагал без отдыха всю ночь, но и сейчас старался не замечать давящей на него усталости. И вот когда туман уже начал рассеиваться и на небе зажглось горячее солнце, Петр решился выпить воды. Он присел на обочину пыльного тракта и достал из мешка деревянную флягу. Прохладная, сладковатая жидкость приятно разошлась по разгоряченному телу. И когда он прикрыл глаза, и хотел было уже прилечь на минутку, как вдруг услышал приближающийся конский топот и жесткий тележный скрип. Вспрыгнул Петр на ноги, схватился за свою дорожную палку, - а вдруг вороги это?
Прошло еще немножко времени, прежде чем из-за холма показалась рыжая лошадь, тянущая за собой телегу. Петр пригляделся: сидят н телеге двое парней: один постарше, а другой помоложе, а волосы у обоих, что у твоего барана завитушки. Не иначе как братья.
Братьями они и впрямь были. Остановили они лошадь, посадили с собой на телегу прохожего человека. Да так и поехали.
- Куда же ты путь-то держишь, добрый человек? – спросил, наконец, у Петра один из братьев, когда они уже отъехали порядочно далеко.
- Прямо мне, на Север, - ответил Петр. – А сами-то вы куда направляетесь?
- А нам, значится, в ту же сторону, - ответствовал второй брат. – В город мы едем. Ты не слыхал разве, что царь наш ополчение собирает? Войной идти хочет. Вот мы и хотим вместе с братом записаться в его войско. А ты что, разве не за этим идешь?
- Не знал я, что царь собирает народ, - сказал Петр и утер разом пересохшие губы. – Просто мне нужно быстрее попасть туда, а ополчение, видно, не скоро и наберется.
- Да, неделю-другую придется быть в городе. Пока всех запишут, да оружие выдадут,  - и первый брат махнул рукой. – Черные витязи вчера тут крупный набег сделали. Несколько деревень сожгли, наши чудом успели в леса уйти. А мы, сколько себя помним, всегда без отца и матери жили, так что нам не у кого разрешения спрашивать. Сами мы себе хозяева-то, вот и решили идти с братом.
- Давненько эти вороги так глубоко в земли наши не заходили, - вторил ему другой брат. -  Ну ничего, вот соберемся в единый кулак и вышибем их отсюда!
Так и сговорились они тогда вместе ехать. А зачем Петру нужно было спешить – об этом он и словом не обмолвился со своими попутчиками. Только сказал лишь, что у него свой особый счет с этими черными витязями.
Ехали они, встречая на дороге обозников, и самых разных людей. Все тянулись, кто поодиночке, кто группой в город. Петр присматривался ко всем этим людям и горестно вздыхал, понимая, какая жалкая армия может выстроиться из всех этих крестьян, косарей и землекопов. Думал он и о навсегда покинувшей его жене, да о потерянной дочери.
- Белослава ты моя родимая, - говорил он с собою сквозь накипавшие на глаза слезы. – Солнышко ты мое! Приветливая, ясная моя звездочка! Жива ли ты сейчас? Да что они, треклятые, совсем ополоумели – хватать дитя неразумное, да уводить еще в неизведанную даль, в невесть какой холод!  - и новая волна злобы разом высушивала его слезы, и только сердце скорее колотилось, да рвалось куда-то вперед.
Когда же солнце перевалило за половину своего пути, решили браться повернуть на объездную дорожку, уходящую чуть влево от тракта. – Так скорее поспеем к самому городу, - говорили они. – На тракт выедем у речного моста, а за мостом всего лишь пять верст проехать останется. Там и городские стены покажутся.
Свернули они с прямоезжего тракта на неприметную, поросшую травою дорожку. Пусто было на ней. Не повстречалась им ни одна живая душа. Одни лишь серые камни, да чахлый кустарник молчаливо оглядывали ехавших на телеге.
И вот уже когда начало вечерять, и первый холодок стал прокрадываться под плотные суконные рубахи, они увидели тракт и показавшийся совсем неподалеку мост над рекою. Парни тут же развеселились, засвистели и только сильнее хлестнули лошадь. Петр же пока ничего веселого не увидел, он все это время на чеку был.  Вот и сейчас он, не переставая, внимательно смотрел во все стороны, прислушивался к каждому звуку.
Тракт с этого места просматривался прекрасно. На всем его протяжении, насколько хватало глаз, никого не было видно. Вот только на мосту сгустились плотные тени, да вокруг стояла такая тишина, что ни единого шороха, ни шелеста, ни стрекота насекомых не было. Не нравилась Петру эта тишина, да и вся эта история с объездной дорогой. Такое чувство, что они протолкались на ней куда больше задуманного времени.
И вдруг эту таинственную и сонную тишину взрезал далекий свист. Что-то с шумом ударило о борт телеги. Затем еще свист, и снова что-то черное пронеслось мимо уха Петра.
- На мосту засада! Берегись! – только и успел крикнуть один из братьев, как вдруг пущенная кем-то меткая стрела пронзила его грудь и он, пошатнувшись, упал с телеги на землю. Другой брат хотел было броситься вслед за ним, но следующая стрела разом вышибла из него дух. Оба брата остались лежать где-то в траве, у обочины, а их лошадь продолжала нестись прямиком к мосту.
В какой-то миг Петр успел перехватить ускользающие от него вожжи, и разом поворотил с тракта прямиком от моста в чистое поле. Он не видел уже почти ничего: густая ночная тьма застилала его очи, но крики позади делались все слабее и слабее, и он решил, что те охальники, что стреляли по ним, вряд ли соберутся в такую темень за ним в погоню.
Петр продолжал усиленно гнать лошадь, и только когда отъехал значительно, остановил измученное животное, и сам от усталости бросился на холодную и сырую траву.

5.

Петр пробудился оттого, что неистово ржала его лошадь. Поднявшись на ноги, он увидел, что находится на самом берегу широкой реки, которая могуче и плавно несла свои темные воды. Рядом с ним стояла телега, а вот лошади сразу он не приметил. Куда же она подевалась? И откуда доносилось пробирающее до костей ее ржание? И тут вдруг совсем близко у высоких и темных кустов раздался сильный всплеск. На поверхности воды появилась голова лошади и жалобные е стоны проникли Петру в самое сердце. Видно было, что лошадь борется с чем-то, мешающим ей выбраться из воды, ее голова то опускалась, то вновь поднималась. Петр бросился к ней, и уже было собрался ухватить ее за узду, как вдруг сам поскользнулся и полетел в воду. Ледяная вода мгновенно обожгла его с головы до ног. Он барахтался, пытаясь нащупать ногами дно. Узда давно уже вылетела у него из рук – ему было теперь не до лошади. Сквозь ожесточенную борьбу с черным бездонным омутом, он ощутил, как что-то холодное и липкое пытается удержать его за ногу.
Наконец, Петр оказался у прибрежных кустов, и ухватившись за склоненные у воды ветви, начал выбираться из мрачного лона темной реки.
С великим трудом выбравшись на берег, он упал на траву и стал смотреть туда, где на воде еще расходились большие круги. Вдруг он увидел, как что-то стало подниматься из воды и медленно двигаться прямо к нему. Вначале Петр подумал, что это может быть лошадь, но ведь он знал, что лошадь уже утонула. Что-то очень темное, похожее на приземистый силуэт человека, стало выбираться из омута, и выбравшись, остановилось у берега, у самой кромки воды. Петр, затаив дыхание, с невыразимым ужасом глядел на эти длинные спутанные волосы в переплетении водорослей, большое и отвисшее брюхо, с клокотавшею в нем водою, черные сухопарые руки и лицо, которое меньше всего напоминало лицо человека. Вместо лица там были сверкающие глаза и одна сплошная приплюснутая масса. Перед ним стоял сам дедушка Водяной.
Петр в свое время слышал много самых разных легенд касательно домовых, водяных и прочей славянской нечисти. Слышал о том, что духов этих нужно всегда задабривать, чтобы не случилось чего дурного. Много рассказывали на селе сказок и о том, как лешие заманивали в лесную глубь неосторожного человека, а затем топили в трясине. О том, как водяные уволакивали к себе в черные омута задремавших не берегу странников. Сказок было хоть отбавляй, но Петр им не очень-то верил. Слишком не хотелось верить в такую жуть и подлинное искажение окружающей его природы и жизни. И вот теперь, верь не верь, а видел он стоявшего перед ним самого Водяного. Вот так штука! Выходит, не шибко уж врут все басни и россказни у ночного огня при свете круглой белой луны!
А потом Водяной ушел. Постоял себе еще немножко на бережку, да и скрылся в темной воде. Вернулся видимо в свою подводную нору. Будет поди сейчас зубами по ребрам бедной лошадки постукивать, а затем опять почивать станет, посвистывать да побулькивать, русалок хвостатых созывать на новое пиршество.
Очнулся Петр после такого вот дива, достал свой мешок из телеги и палку, да и побрел себе дальше в поле, воды сторонясь, да глядя больше в бездонное небо, где в густом ночном сумраке поблескивала указующая ему путь заветная Северная Звезда.

6.

Вокруг – темнота, лишь только ветер, эта непреоборимая природная сила завывает словно огромный зверь. Валит он деревья, будто стебли сухого тонкого тростника, срывает солому с крыш обветшалых домов, разваливая старые стены и разнося все прочь по округе. Это он, ветер, гонит холодные волны бескрайнего Сонного Моря, обрушивая их на отвесные скалы и утесы, разнося вдребезги прочный камень и потопляя лучшие корабли и суда. Это он, ветер, несет за собой черные снеговые тучи, которые нависают над землей так низко, что кажется, - протяни только руку и ты достанешь одну из них. Петр видел и слышал этот свирепый северный ветер, он чувствовал над собой эти тяжелые черные тучи, готовые придавить к земле его самого. Он видел летящие навстречу ему хлопья обжигающего колючего снега, которые с каждым его шагом становились только крупнее, и все с большею силою обрушивались на него. О, это был не снегопад! Это был сплошной занавес снега, кружащегося и летящего куда ни попало. Петр видел себя, лежащим на земле и ощущал подкрадывающийся со всем сторон к нему холод. Ледяная корка с ужасным скрежетом покрывала землю, заполняя все кругом и приближаясь к нему. И вот он уже лежит на крохотном пятачке холодной, но еще живой земли и щупальца льда едва не касаются его самого. Но вот уже и он оказался под ледяной коркой, лед поглотил его, он погрузился в его пучину, ему перехватило дыхание, и он вдруг проснулся.
Над миром стояло раннее весеннее утро. Где-то со стороны темнеющей стены леса доносились приветливые переливчатые соловьиные трели, сопровождающиеся однообразным пением одинокой кукушки. Было очень тихо и довольно тепло. Но Петра одолевал жуткий озноб: за ночь он весь промок от росы и вот теперь трясся от холода. – Сон это был, только лишь сон, - неустанно повторял он самому себе. А ведь ему действительно показалось, будто он на самом деле лежит там и гибнет в этой снежной ледяной пустыне. Непослушными руками стряхивал он с себя остатки этого дурного сна, пытаясь отогнать прочь эти бесконечно повторяющиеся, такие реальные видения. Пара глотков из фляги старца Силантия придала ему бодрости, а хлеб вернул уходящие было силы. Раскрыв мешочек, Петр решил посмотреть на тот прутик, ту веточку, которую старец наказал так бережно хранить и постараться донести до конца. Петр взял эту веточку в руки и был несказанно удивлен: пару дней назад это была еще совсем хрупкая, ветхая веточка, готовая вот-вот рассыпаться в прах, но теперь у него в руках был тонкий, но крепкий, наполненный внутренним соком прутик. Он словно ожил, напитавшись водой, и теперь рос, в этом не было и сомнений. Вот уж чудо так чудо! Петр прижал прутик к губам и тихо поцеловал его. В тот же миг ему вспомнилось милое личико Женечки и крупная слеза скатилась по щеке его. Он дойдет, куда будет нужно, куда бы не пришлось, пусть даже к самому Сонному Морю. И пусть только злые вороги попробуют скрывать от него его дочку!
Прямо впереди него темнел лес. Высокие ели, казалось, упирались своими верхушками в небо, и приходилось крепко задирать голову с тем, чтобы разглядеть дерева в полный их рост. Кроме елей попадались здесь в большом числе лиственницы и сосны, сплошь прикрытые густым подлеском и кустарником. Петр шел, выбирая наиболее проходимые участки, продираясь сквозь колючие ветви и упавшие полусгнившие стволы, наваленные порядком по всей округе. Он знал, что идет в правильном направлении: Север лежал строго за этим лесом. Время от времени на пути его попадались весело журчащие ручейки, и Петр радовался словно ребенок, потому как фляга его уже давно опустела, и жажда потихоньку стала заявлять о себе. Он шел и шел, а лес все и не думал кончаться. Все те же деревья, застилавшие небосвод и само солнце, те же кусты, раздирающие в кровь его лицо и руки, сплошные завалы и овраги. Все это начинало казаться ему бесконечным, он стал стремительно уставать, потому что лес похищал его силы.
И когда начало темнеть, ему пришлось подумать и о ночлеге. Срезав ножом несколько пушистых еловых веток, Петр устроил себе превосходную постель, которой могла бы позавидовать сама царевна Севера, - подумал он с горькой усмешкой. Устроив таким образом отличную лежанку, он прилег, в надежде урвать пару часов и избавиться от усталости, которая буквально валила его с ног. Но отдохнуть в ту ночь ему так и не удалось. Дело все в том, что пока был день и светило солнце, Петр почти не примечал наполнявших лес звуков. Он просто привык к убаюкивающему пению множества птиц, их умиротворяющих трелей, да потрескиванию столетних деревьев. Но когда пришла ночь, и все погрузилось во всепоглощающую тьму, мирный доселе покой был нарушен. Как будто все только и ждало этого. Неожиданно усилился ветер, деревья с жутким скрежетом и стоном принялись раскачиваться во все стороны, грозя придавить своею необъятною массой. Птицы разом переполошились, они кричали и каркали, свистели и ухали на самые невообразимые лады. Как-то сгустились и почернели сами тени. И они, казалось, двигались теперь в безумном и безостановочном танце.
Петр поминутно крестил себя крестным знамением, да шептал слова молитв, какие припомнить мог. Кругом него по-прежнему все кружилось и грохотало. Сколько же человек может вынести подобных терзаний, насколько крепким окажется его сердце? Обезумеет ли и сгоряча бросится прочь, понесется сквозь непролазные дебри, да и утонет во тьме, сгинет из памяти человеческой. Петр держался как мог. В часы те, растянувшиеся на бесконечно долгие годы, думал он не о себе, не о своей шкуре, а поминутно вставал пред очами его образ Елены-жены с Женечкой на руках. Милые и простые лица. Безмолвные, чистые, смеющиеся как маленькие солнышки, - они просили его устоять, просили не поддаваться, а напоследок еще и улыбнулись ему, да так, что воспрянул Петр окончательно духом. Грозно погрозил он кулаком всем лешакам, кикиморам, да всем прочим гадам ползучим, что начали было выбираться из-под земли. Чего только не народила тьма!  А потом вдруг утихло все, улеглось в долгожданном забвении, попрятались все лешаки да кикиморы по своим норам, и пришел тихий и ясный рассвет.

7.

Петр почувствовал неладное уже где-то после полудня следующего дня. Поначалу все шло как обычно: те же деревья, кустарники были единственными спутниками странника, затерявшегося в глубоких дебрях. Правда, поблизости по веткам скакали проворные белки и о чем-то все переговаривались друг с другом. Но вскоре и они вдруг подевались куда-то. Чьи-то настороженные и острые глаза следили за ним. Петр поминутно ощущал на себе из пронизывающий упорный взгляд. И это не могло быть его выдумкой или же простым страхом: кто-то действительно двигался совсем рядом. Об этом то и дело говорили потрескивающие сучки и ветки под чьими-то очень осторожными ногами. А потом вдруг Петр понял, что начал плутать. Он стал попадать на те же места, где проходил недавно, с трудом перелезал через знакомые уже завалы и кочки. Он все время держал перед собой Север, а если нужно, то сверялся по мху и лишайникам на деревьях. И тут лес начал выкидывать над ним новые штуки: лишайник с обычной северной стороны стал перескакивать на южную, а потом неожиданно оказывался на западе. Да и солнце начало творить разные чудеса: то быстро катилось по небосводу, потом замирало, а вскоре и совсем пропало под грозными нависшими тучами. Петр не хотел признаваться себе, что окончательно заблудился, что лес как будто не желает отпускать его от себя. Он шел, не обращая внимания на явные шаги позади себя, того, кого еще не было видно, как вдруг он остановился и замер. Прямо перед ним во всю ширь и гладь растянулось болото. Его ноги, стоявшие во мху, едва не погружались в зеленоватую, зловонную жижу.
- Вот уж принесла нелегкая, - подумал он и оглянулся кругом. Болоту тому не было видно ни конца, ни края. Это было древнее царство лишенной жизни мертвой природы. Ни единого деревца, ни даже кусточка, - одна лишь бескрайняя топь, готовая поглотить всякого неразумного, кто осмелится пройти чрез нее. Петр уловил какое-то движение у себя за спиной, обернулся, но никого не увидел. Правда, чуть подальше, за березами, он заметил какой-то просвет и заспешил туда. Идеально чистая и ровная поляна предстала глазам его, когда он взошел за деревья. Но Петр мог поклясться, что проходя здесь он не видел этой поляны. Какое-то колдовство, не иначе. Задумавшись, поднял он с земли камень и швырнул в самую середину этой поляны. Ничего не произошло. Камень не провалился в топь, а остался лежать как ни в чем не бывало сверху. Петр огляделся, и не приметив ничего необычного, ступил на поляну. Прямо за ней открывалась дивная березовая роща. Как такое могло быть, да еще вблизи этого огромного болота – он не понимал. И просто пошел вперед. И вот уже середина поляны, ноги его стали ступать осторожней, вот еще шаг, другой, третий… Вдруг за спиной его раздался громкий язвительный смех. Петр обернулся на звук, но в тот же миг почва ушла у него из-под ног, и он провалился сквозь землю.

8.

Долгим и страшным было падение его в необъятные земные глубины, покрытые сплошным мраком. Но когда все закончилось и он достиг дна, ему показалось, что страшный удар выбил из него дух. Вечность в безмолвной и черной пустоте предстала пред очами Петра. он ничего не слышал, не осязал и не помнил. он Лежал подобно груде тряпья на куче сырых и холодных камней. И много еще прошло времени, прежде чем вновь сознание посетило его, и он стал дышать и думать как человек.
Знал бы Петр, куда угораздило его приземлиться – вряд ли обрадовался. Это было огромное подземное царство со множество туннелей и переходов, вырытых подземными жуками, кротами и существами, куда более страшными, нежели жуки или кроты. Это были бесконечные галереи, полные ходов, лазеек, углов и всевозможных укромных местечек. Здесь царствовала сырость и гниль и не единый луч солнца не смел проникнуть в это вместилище мрака и ужаса. Слабое сияние особого сорта синей плесени служило единственным источником света, а кругом была одна лишь липкая паутина. Уж кого-кого, а живых существ было здесь предостаточно: жуки, их личинки, кроты, гусеницы, змеи, мыши, и, страшно сказать, - человек. Но были и другие твари, которых здесь обитало гораздо больше, чем прочих. Они хозяйничали повсюду: размножившись в необъятном числе, они заполонили все, подчинив себе все прочее. И этими тварями были никто иные как пауки.
Достигнув неведомым образом великих размеров, они хватали все живое и тащили сюда, в эти норы. Причем, нередко притаскивали и человека, оставляя его работать на рытье туннелей и переходов. Всего здесь насчитывалось около сотни человек, но пауки продолжали доставлять все новых и новых живых жертв, превращая в рабочую, безмолвную тварь, теряющих волю и силы людей. Так вот куда попадали пропавшие без вести, о которых неустанно плакали безутешные матери и отцы! Так вот куда попал Петр, хотя сам он еще и не знал этого.
Тяжел, нелегок каторжный труд под землей, без чистого воздуха, без привычной человеческой пищи, без свежей родниковой воды. Стучит в руках палка, отбивая твердую как сталь землю, сыплется под ноги песок вперемежку с камнями. Хочется бросить все и упасть тут же в изнеможении, но за спиной щелкает надсмотрщик-паук, и только попробуй опустить руки – вмиг коснуться тебя ядовитые острые как бритва челюсти. И люди теряли силы свои, а вместе с тем падали духом и призрачный отблеск надежды на спасение гас в каждом истерзанном сердце.

9.

В одном из туннелей работали двое. Один отбивал землю и камень, а другой уносил весь этот сор и сваливал в вырытую в пещере дыру. Совсем рядом то и дело перебегали мохнатые ноги и зоркие глаза ловили всякое движение в полутьме.
- А я так думаю, что сегодня мы раньше заляжем дрыхнуть, – произнес хриплым шепотом тот, который орудовал палкой.
- Это почему же раньше? – спросил у него второй и сбросил очередной камень в дыру. Булыжник полетел вниз без всякого звука, и только спустя долгое время откуда-то из глубоких недр донесся едва слышимый стук. – Думаешь, пауки захотят вдруг устроить нам праздник? Пусть даже такой, как ранний отдых. Скорее у них полопаются глаза и яд выйдет наружу, чем они будут заботиться о нас.
- Дело даже не в этом, – прошептал первый. – Чувствуешь, как становится холоднее? Там наверху должно быть наступает зима. А это значит, что наши любезные хозяева и сторожа если и не залягут совсем уж в спячку, то прикорнут спать пораньше обычного, так я думаю.
- А в прошлые зимы, скажи мне, Дрягва, как было в прошлые зимы? – с надеждой вопросил его второй работник, и замер, держа в руках новый увесистый камень.
- Ты ведь знаешь, здесь я уже давно. – ответил ему Дрягва. – Почитай уже два долгих года, и за все это время проклятые пауки еще ни разу не залегали полностью в спячку. Да, когда приходил холод они вдруг становились чуть медлительнее, но не более того.
Вдруг, рядом с ними раздалось грозное шипение и щелканье. Огненные глаза злобно сверкнули в полумраке.
- Давай-ка лучше работать пока, – прошептал Петр, а это был именно он, и молча понес камень под боком у самого чудовища. Глаза еще какое-то время следили за ними, а потом скрылись во тьме бесчисленных переходов. А затем, начавшиеся было, разговоры смолкли и вновь потянулись мучительные долгие часы каторжного труда.

***

На отдых в тот вечер им действительно разрешили уйти пораньше. Один из пауков, доставляющих им провизию, бросил под ноги пару протухлых рыбин, и отведя их в какой-то закуток для ночлега, скрылся. Дрягва и Петр улеглись на холодную влажную землю, прижавшись друг к дружке спинами, и стали усиленно согреваться. Зубы их стучали подобно трещоткам, а ноги дрожали от холода.
- Я вот все вспоминаю тот день, когда мы тебя нашли, - говорил, трясясь, Дрягва.
- Нашел о чем вспоминать! – угрюмо пробасил Петр. – Лучше бы знать как согреться!
- Это потом, успеется. Но ты и представить себе не можешь, какой переполох вызвало тогда твое появление.
- Дрягва, я уже слышал об этом сотни раз.
- Они сбежались отовсюду, повылазили из своих поганых нор, - говорил Дрягва, стуча зубами. – Мы тогда с одним парнем по кличке Упрямый (его сожрали через месяц после твоего появления), убирали дальний тоннель и пошли посмотреть, что случилось. Они не обращали на нас внимания, но если бы мы тогда не поостереглись, нас бы просто передавили в лепешки. Ведь эти гады будут, что твоя любимая корова, никак не меньше.
- Слушай, дай тишины!
- Они вначале подумали, что ты насмерть расшибся и поначалу даже как-то приуныли. А потом. – тут Дрягва слегка хохотнул, - они обнаружили, что ты все-таки жив и начали радоваться. Ты бы их видел тогда! Они подпрыгивали, кружились, наскакивали друг на друга, да чего еще только не было! Я не припомню, чтобы они так когда-нибудь веселились.
- Можешь об этом благополучно забыть. И перестань, наконец, нам пора отдыхать.
Но видимо Дрягва в тот день был настроен так решительно, что и не думал останавливаться. Не обращая внимания на Петра, он продолжал говорить.
- Ты думаешь, что? Разве не надоели мне эти твари? Да меня просто уже воротит от них! Как подумаю – кем мы стали теперь, во что превратились, - поневоле жутко становится.
- Но думал ли ты хоть раз о побеге отсюда? – вопросил его Петр, вдруг забыв и о сне и об отдыхе.
- Ни одна живая душа на своем веку не выбиралась отсюда, об этом я знаю точно. Со многими довелось пообщаться, - прошептал Дрягва. – Думал, конечно же, думал, но ничего путного покамест не получалось. Время от времени я пытался исследовать какие-нибудь другие, более дальние переходы и лазы, но чертовы пауки тут как тут. Словно бы чуют, что ты замышляешь что-то. И они не станут съедать тебя просто так: им нужна свежая рабочая сила. Но если вдруг ты сунешься куда не следует, или же что-нибудь надумаешь сотворить. – тогда берегись. Они здесь на каждом шагу, Петр, чуть что – помешают. А объединяться общей силой супротив них бесполезно. Тут же зарежут.
- Но неужели же нет ничего? Хотя бы самой маленькой надежды на спасение наше? А, Дрягва?
- Ты помнишь, что я тебе сегодня говорил про зиму? Начинаются холода, и похоже, что морозы в этом году будут намного сильнее прежних. Так вот. Есть мысль, что они все-таки уйдут в спячку. А если не уйдут, то будут просто медленней двигаться. Но вот что страшно, Петр. Если они знают о приближающемся холоде и о том, что им предстоит залечь в спячку, то ведь перед тем как залечь, они же всех нас перережут. Ты это понимаешь?
- Да понимаю я.
- Вот. А теперь я тебе скажу свою мысль, - Дрягва приблизился к Петру и стал шептать ему в самое ухо, хотя его зубы и продолжали по-прежнему немилосердно стучать. – Воздух во все тоннели и переходы поступает сверху, это всем ясно, иначе мы как и сами пауки давно бы задохнулись. И поступает воздух через вертикальные ходы, каждый из которых ровно по толщине паука. Но они и взбираются по ним в мгновение ока, и возможно по ним и выбираются на поверхность. Только вот нам придется хорошенько попотеть, коль вдруг мы надумаем воспользоваться таким ходом.
- Значит, придется попотеть. – проговорил Петр.
- Нужно не упустить этот миг, - добавил шепотом Дрягва. – когда они только еще начнут замерзать, не успев еще нас прикончить, вот тогда нам и нужно будет навострить лыжи. Но ход слишком узкий, и может так случиться, про пролезая по нему мы попросту в нем застрянем. Жуть. Но попытаться, я думаю, все же стоит. Тем более, что терять мне давно уже нечего. Ни одна человеческая душа не прольет слезинки по бедному Дрягве, некому будет даже просто его вспомянуть.
- У меня есть дочь, - сказал Петр. – И какой же я буду отец, если дрогну перед этими чудовищами или каким-то потайным ходом, который сможет навеки закупорить меня в себе! Нет, я буду бороться, чего бы мне это не стоило!
С этими словами он снял висевший все время у него на шее мешочек, и достав из него веточку, бережно и нежно коснулся ее губами. Веточка сохранилась. Более того, она стала зеленеть, крепнуть, а кое-где стали показываться и маленькие шипы. И это происходило в канун надвигающейся страшной зимы! Петр спрятал веточку в мешочек и товарищи, вконец уже истерзанные непосильным трудом, погрузились постепенно во мрак забытья.

10.

А дни между тем проходили за днями, и не было им, казалось, числа. Как и предсказывал Дрягва. Начиналась зима. Постепенно становилось все холоднее и холоднее, а земля, которую нужно было по-прежнему отбивать и копать, делалась все плотнее и тверже.
Дрягва и Петр работали не покладая рук, стараясь не беспокоить пауков лишним вниманием. Однажды Дрягва постарался незаметно приблизиться к одному из вертикальных вентиляционных ходов и даже заглянул в него. Сплошная темнота и ничего более, но в лицо Дрягве дохнуло-таки морозом, что он мигом повеселел и воспрянул духом. В тот раз им пришлось тут же уйти на свое рабочее место: зоркие глаза были всегда начеку, и вновь товарищи принялись за старое дело. Все чаще и чаще слышались им ужасные крики других людей, которых пауки безжалостно истребляли за непокорство. Пауки делали свое дело: они действительно почуяли зиму, и теперь убирали бесполезные для них человеческий сор. Дрягва и Петр поняли, что в любой, самый неожиданный миг, их участь может быть решена. И потому, в одни из тех дней, они сговорились действовать непременно, к чему бы это не привело.

***

Закончив бросать камни, Петр махнул рукой Дрягве: пора, мол, действовать. Врагов поблизости не было. Пауки перещелкивались и бегали где-то в соседних переходах. Осторожно перейдя тоннель, товарищи приблизились к помеченному им ранее вентиляционному ходу. Оттуда несло холодом, и как показалось Дрягве, самым настоящим снегом. Не долго думая Петр прыгнул, поднялся на руках и мигом исчез в тоннеле. Дрягва помедлил еще какой-то миг, примериваясь, а затем сиганул вслед за Петром. Росту он был куда меньшего, но при этом довольно-таки неуклюж. Потому, едва попав в узкий холодный лаз, Дрягва умудрился ненароком сшибить несколько крупных камней. Булыжники посыпались с жутким грохотом, и, как оказалось, наделали немало переполоху. На шум тут же сбежались полусонные чудовища. Но даже и в их мохнатых уродливых головах быстро произошла нужная работа: пауки мигом смекнули в чем дело. Они защелкали и забегали кто куда. А несколько из них бросилось в тот самый лаз, в котором только что скрылись наши беглецы.
Петр карабкался вверх, цепляясь руками за стены, за торчавшие корешки и выбоины. Дрягва лез следом. Нелегок же был их подъем! Чернильная тьма окружала их, а проход был настолько узок, что сдавливал и обдирал плечи. И холод, ледяной холод морозил их нестерпимо.
- Господи, давай же быстрей! – внезапно заговорил Дрягва. – Мне кажется, они нас преследуют! Точно! Они уже проникли в тоннель!
Петр, не говоря ни слова, стал только сильнее цепляться за мерзлую землю, раздирая в кровь руки, которые непрестанно соскальзывали. В тоннеле действительно было уже отчетливо слышно шипение пауков, многочисленные лапы быстро стучали по стенам. Враги были близко.
Тоннелю, казалось, не будет конца. И когда Петр в нечеловеческих усилиях достиг долгожданного выхода, он услышал крик Дрягвы. Пауки все-таки добрались до него. И самое страшное было то, что он ничем не мог помочь другу. Он слышал, как Дрягву схватили и потащили куда-то вниз, в глубину. А тот все кричал до тех пор, пока эти страшные звуки окончательно не потонули во мраке бесчисленных переходов.

11.

Невозможно представить, да и описать это трудно, как тяжело перенес Петр в сердце своем кончину друга. Но Дрягва был для него куда больше, чем просто другом. Он являлся для Петра единственным собеседником за все то жуткое время, что он провел здесь с другими людьми, он не сообщался, поскольку чудовища распределяли всех по отдельным тоннелям и разом пресекали все связи. Дрягва был для него настоящей духовной поддержкой и той нитью, что связывала его с человеческим миром. О себе он рассказывал мало. Но если когда заходила речь о прошлой далекой жизни, Дрягва припоминал лишь одну женщину, именем Устинья, которую по его словам, он очень любил, а она от него однажды убежала. Да еще о своем плотницком ремесле вспоминал, благодаря чему он вырезал из дерева игрушки разные ребятишкам всего села. О том же как он угодил сюда, Дрягва почти и не рассказывал. Упоминал лишь то, что пошел однажды он по грибы, а жара тогда страшная стояла, вот он и раскумарился и заснул посреди леса. А проснулся уже в когтях мерзких чудовищ. Все-таки Дрягва был добрый, веселый, а уж теперь его нет.
Петр лежал на снегу, овеваемый морозным ветром и не знал – радоваться ему такой свободе или же нет. Но свежий чистый воздух, от которого он напрочь отвык, все же приятно взбодрил и освежил его разгоряченную голову.  И он решил продолжить свой путь, как бы то ни было. Тяжело поднявшись, он устремился на Север. Мешочек с заветно веточкой был у него на груди. Счастье, что он смог-таки сберечь его в подземельях.

12.

Вблизи одного села, подобного тысячам тех, что разбросаны по нашей земле повсюду, собирались люди. Это не были упоенные жаждой войны стрельцы в красных кафтанах и поясах, верхом сидящие на буланых конях, не терпящих в бой сорваться. Это были обычные для тех мест поселяне, до которых также дошли быстрые слухи о разрастающейся войне, и вот теперь они хотели помочь какими ни на есть силами. Многие из них стояли перед своими дворами в оборванных зипунах на продуваемом насквозь ледяном северном ветре, сжимая в руках топоры, мотыги и косы, прижимающие к себе своих жен, да деток малых. Черные вороги уже вовсю хозяйничали по всем просторам. Много людей собирал царь для борьбы с иноземцами, все новые и новые души уходили вперед на Север, уходили, а вот оттуда не возвращались. Долгое время уже велись битвы. Все больше и больше требовалось людей. По всем землям набирали в войска ополченцев. Так докатились эти слухи и до села под названием Горки. И тотчас же здесь стали собирать ополчение. Многие уходили и многие еще оставались.
Ближе к рассвету, когда разыгралась сильная снеговая метель, у самой окраины леса, что ближе всего к селу, показался человек. Брел он медленно, то и дело проваливаясь по колено а то и по пояс в глубокий снег. А в какой-то миг, в очередной раз упав, он просто не смог подняться. Заметили его двое ребятишек, топтавшихся у изгороди. А как заметили – сразу же побежали рассказывать взрослым. Мигом собрались все, кто еще не успел уйти. Дошли до леса, подняли упавшего. Посмотрели: живой! Пришлый человек был поистине страшен видом. Одни лишь лохмотья висели на его костлявом и израненном теле. Черная спутанная борода вместе с волосами спускалась до самой груди. Пожалел народ человека. Отнесли его в дом к бабке одной, целительнице. Омыли, переодели, да и накрыли тулупом заячьим. Человек все еще лежал недвижимо, до сих пор не пришел он в себя.
Много дней прошло с тех пор, как человек этот открыл, наконец, глаза.
- Вот и хорошо! Значит, жить будешь! – услышал он над собой голос бабки. – Как тебя величать-то?
- Петром, - прошептал он, едва различая собственный голос.
- Мы с тобою, Петруша, выкарабкиваться начнем, - продолжала бабка. – Я теперь подниму тебя на ноги. – и бабка после этого стала умывать и кормить его.
Потянулись дни, бесконечно похожие друг на друга, словно снежинки, летящие за окном. Петр усиленно поправлялся. Теперь он уже мог сидеть и только и делал, что целыми часами глядел в окно.
- Что же ты все тоскуешь, Петруша? – спрашивала его в такие минуты бабка. – Вредно тебе горевать.
- Идти мне надо, бабушка. На Север, - обычно отвечал он. – Дочка у меня там, во полоне, ждет должно быть меня.
- Ишь ты, чего удумал! Идти! А ты встань попробуй, сначала, а потом уж… Эх, ты! Горемыка!
Петр не переставал удивляться сохраненной им веточке. Теперь она кустилась вовсю, и даже местами начали проглядывать почки да маленькие листочки. И это притом, что веточка за все это время не была в воде! Вот уж действительно, чудеса! Вот так старец Силантий!
Бабка оказалась поистине настоящей целительницей. Да, Петр действительно встал на ноги и даже стал двигаться довольно скоро, но произошло это совсем не так, как он того ожидал. Впервые выйти самостоятельно на крыльцо и дохнуть чистого воздуха, Петр смог только лишь в самом начале весны, когда полностью сошел снег, и кругом лежала черная теплая земля, от которой начинал расходиться пар, - так был он болен. Все то время, что ему пришлось проваляться в болезни, он счел напрасно потерянным. Петр даже думал, что никогда уже не найдет свою дочь, - вот что больше всего давило его душу неподъемным тяжелым камнем. Но в те нелегкие дни ему помогала эта добрая старушка, которая подлечивала его не только горькими травами, кореньями да настоями, но и ласковым нежным словом. Именно старушка подбадривала его в самые тяжелые минуты, насильно заставляя держаться и верить только в самое лучшее.
- Ты найдешь свою дочь, - говорила она, поглаживая Петра рукою по его уже начавшей седеть голове. – Видишь, как веточка твоя распустилась? Уже крупные листочки пошли, неспроста все это.

13.

А вести с Севера долетали до них самые что ни на есть безрадостные. Черные вороги все чаще готовили самые отчаянные броски и походы, и добрый народ погибал ни за что ни про что. Все новые и новые мужчины покидали родные селения и города и уходили на Север. Никому не хотелось, чтобы его родную землю топтали копыта вражьих коней, подминающие под себя не только полевую траву и цветы, но и живой люд.
И вот наступил, наконец, тот самый день, когда достаточно окрепший Петр уже стоял у двора старушкиного дома. За плечами у него висел мешок, а в руках у него была палка. Сама бабка стояла рядом, и то и дело утирала глаза мокрым от слез платочком. Слишком уж попривыкла она к Петру. Уж больно походил он на ее сына Дмитрия, который еще в позапрошлую зиму безвозвратно ушел на войну.
- Вот и пришла пора уходить мне, - вымолвил Петр, глядя на старушку. – Спасибо тебе, мать, за хлеб за соль, за заботу. За то, что пропасть не дала, да на ноги помогла подняться. 
После этого он обнял и поцеловал бабку.
- Сохрани тебя Бог! – сказала она и три раза перекрестила Петра. На том Петр и ушел. И вновь потянулась пред ним дорога. Где бы ни шел он, где бы ни ступала нога его, - всюду теперь чувствовалось дыхание чистой весны, журчание и пение ее ручейков.
Шел он через поля и степи, переплывал широкие реки и проходил сквозь непролазную чащу леса. Но всегда теперь перед ним в ночные минуты ясно светила Северная Звезда, указующая ему путь. И казалось ему тогда, что вместо глаз звездных умиленно смотрели на него глаза Елены, жены его, и дочери Белославушки.
Сколько шел Петр – было ему неведомо, только долог был очень путь тот. Много еще перенес он лишений, а трудности подчас давали его так, что хоть плачь. Но шел он в одной лишь надежде и вере в то, что должен был исполнить.

14.

И вот однажды, когда вновь на землю опустился холодный туман и вновь замелькали кружащиеся всюду снежинки, предстали глазам Петра стены Великого Святограда. Много он был наслышан в свое время об этом городе, но все же прежде не сумел и представить всего размаха, объема и великолепие поразившей его красоты. Высокие стены, возвышающиеся неприступной громадой, а поверх них – бойницы, дивные сверкающие золоченые купола и острые как иглы шпили. А вблизи самих стен беспрерывно сновали люди: настоящих воинов здесь было мало, все больше простой народ. Это набиралось, видимо, новое ополчение. Вот так Петру и не суждено было попасть в очаровавший его глаза город, да ему и не хотелось этого: звал его за собою святой долг. Он подсел к людям, сидевшим неподалеку у костерка и чистившим полученное оружие. Никто даже не обратил взгляда на вновь  подошедшего человека: все были слишком заняты сборами и готовились вот-вот отправляться в дальний путь. Петр был очень рад этому – скорее бы только попасть на Север, а там уж… Не побоялся бы он схлестнуться один на один с любым из черных витязей, лишь бы только найти там свою дочь.
До его уха время от времени долетали обрывки множества разговоров: люди хотели поскорее передать друг другу последние свежие вести. Говорили больше об исчезнувшем почти полгода назад в пустынных равнинах Севера большом отряде ополченцев, да еще об неурожайном нынешнем годе. Но более всего поразили слух Петра разговоры о новой царице Севера. Рассказывали, что она еще очень молода, лет четырнадцати, не более, хороша очень, даже прекрасна собою, но вместе с тем и коварна и очень жестока. А еще, что она в это самое время готовится нанести страшный удар по невинным народам, направив на них одним взмахом своей беленькой ручки, сметающие все на пути своем несметные черные орды.
Петр слушал все эти вести и байки, вороша носком сапога в золе, веря всему и не веря вовсе. Слишком уж нелепым казалось ему все услышанное. А потом ему, как и всем остальным, прибывшим к стенам города, выдали боевое оружие: длинную тяжелую пищаль, и все пошли потихоньку на построение.
Войска ополченцев, которым надлежало сегодня отправиться в путь, включали в себя немногим более одной тысячи человек. Это был самый большой состав ополченцев, который отправлялся с этих мест на войну за все последние годы. Видимо, битва предполагалась нешуточная, жаркой готовилась быть встреча с врагом. Все войско аккуратно было поделено на десятки и сотни, каждой частью верховодил выбранный ранее десятник и сотник. Таким образом, набралось более десяти сотен, и каждая сотня должна была следовать в путь за предыдущей. Петру посчастливилось попасть во вторую. Получается, что и к месту назначения он придет не в последних рядах. И то хорошо.
Тут же верховные военачальники объявили приказ с содержащимся в нем боевым заданием: проследовать как можно дальше вглубь Севера и по возможности стараться выбивать врага, да так, чтобы и духу от него не осталось. А потом они двинулись. Тяжелая, пестрая масса народу, гремящая пищалями и копьями, постоянно переговаривающаяся, смеющаяся, негодующая, стала быстро продвигаться вперед, туда, где у самого горизонта белели словно обсыпанные чистым лебяжьим пухом высокие снежные вершины.

15.

Дорога! Сколь про тебя сказано добрых, да худых слов! Сколько уж спето песен, да былей-небылиц рассказано, - а мало все, хочется еще прибавить, вновь слово сказать о тебе. Проходишь ты по полям широким, лугам заливным, холмам да оврагам глубоким, пересекаешь реки быстрые, да леса дремучие, и все тянешься-тянешься и не видно тебе ни конца, ни края. Топчут тебя кони, ноги людские топчут, тяжелыми сапогами взбивается горячая пыль, а ты лишь только делаешься шире, да лучше.
Отряды ополченцев, растянувшись в длинную цепь, двигались вдаль по дороге. Это была довольно шумная и не совсем стройная толпа, переговаривающаяся то и дело на разные лады, но ведомая, однако же, единою целью.
Петр больше отмалчивался, про себя особо не болтал. Просто желание почесать языком у него не рождалось. И потому он слушал лишь одни разговоры шедших по сторонам мужиков, а в разговорах этих снова и снова недобрым словцом поминалась молодая царевна Севера.
- А что же вы думаете, откуда она взялась?
- Кто его знает! Может, с неба свалилась, а может, в снегу нашли.
- Так что получается, разве она не человеческое дитя?
- Да какое там человеческое! Разве подобная иродица-изуверица могла бы от живого человека родиться? Не иначе это дитя есть плод греховной страсти самого дядюшки лешего и кикиморы!
Вот такие и подобные этому разговоры были слышны то и дело, и не кончались почти во все время долгого пути. Людям хотелось поговорить, отвести душу, или просто для порядка посмеяться, иль поругать кого-то. Все чувствовали близость битвы, и понимали, что подобных спокойных мгновений просто уже больше не будет. На ночлег останавливались, где приходилось. Не таясь, разводили костры, тут же сразу садились в кружки и жарили на веточках мясо подстреленной в лесу дичи, да рыбу, пойманную при переходе через реку. На ночь выставляли дозорных и ложились спать как ни в чем не бывало. А уже с первыми проблесками зари, когда еще только начинал загораться край восточного неба, вновь отправлялись в дорогу по холодной росе, наскоро перехватив остатки вчерашнего ужина.

16.

Они приближались к Северу. Об этом людям говорило многое: с каждым днем погода становилась все хуже и хуже, а в один из дней окончательно испортилась. Вместе шедшей в последнее время мелкой мороси, на головы людям обрушился настоящий ливень, который не утихал несколько дней, а потом вдруг резко сменился обильным и густым снегопадом. Все это время небо было затянуто темными тучами, которые с каждым днем делались все грознее. И ветер. Более всего людей мучил нескончаемый шквальный ветер, летящий на них с Севера. Насквозь продувал он хилые полушубки и кафтаны, останавливал на пути, засыпая снегом лица и серебря бороды. Ночи были особенно холодны. Нередко под утро начал прихватывать такой морозец, что люди с трудом уже волочили ноги после сна, проведенного на обледенелой земле. И чем дальше они продвигались, тем становилось еще холоднее.
Первая беда случилась в одну из таких ночей. Ополченцы тогда остановились в лесном перелеске, состоявшем сплошь из сосен, да мелкого кустарника. Все вокруг, да и сами деревья, было обсыпано снегом. По обыкновению развели костры, согрелись горячим ужином, и, выставив дозорных, улеглись спать.
Враг обрушился на людей неожиданно перед самым рассветом, еще в полутьме. Топот копыт слился в один нескончаемый гул, зазвенела булатная сталь и началась сеча. Сонные люди, ничего не понимая, метались куда попало, не успевая схватить свое оружие и в спешке забывая о нем. А всадники все рубили и крошили полусонных людей. Они пронеслись единым вихрем, не задержавшись ни на мгновенье. С рассветом ополченцы подсчитали свои потери. Оказалось, что за какие-то мгновения ночной атаки они лишились разом целой трети своего войска. Это был удар, который разом поразил всех. Из черных всадников не был зарублен никто. Мигом у многих парализовалась воля и сами собой опустились руки: такого никто не ожидал. Петр был в числе тех, кто еще верил в силу своего духа, надеясь дойти до конца, отомстить, победить. Он понимал, что выжил в эту ночь неспроста: он не умрет, пока не совершит того, что должен.
Делать нечего. Не смотря на потери, нужно было продолжать путь. И люди, наскоро схоронив навсегда ушедших товарищей, вновь двинулись туда, откуда с такой яростью несся стремительный ветер, и летели густые хлопья белого снега.

17.

С каждым днем по мере приближения к Северу морозы крепчали. Людям все труднее становилось переносить холод. Их небритые угрюмые лица становились все более безжизненными. Мертвой начинала казаться и сама природа, окружавшая их. Перелески становились все более редкими, и, наконец, исчезли совсем. Теперь отряды людей двигались по серым, ни озаренным ни единым лучом солнца, глухим пустошам. Ветер свирепствовал здесь особенно сильно. Зачастую у многих просто подкашивались ноги и они падали, не в силах перебороть стихию. Некоторым приходилось нести своих товарищей на себе.
Петру было не лучше других: за столько дней он основательно промерз и теперь его мучил жестокий кашель. Отчаянно хотелось согреться, но в постоянно сырой и обледенелой одежде это было поистине невозможно. Он поминутно прикасался рукой к мешочку, в котором была заветная веточка. Теперь она вся была покрыта крупными листьями, и похоже, что в одном месте завязывался большой бутон. Только присутствие этой чудесной веточки и бодрило Петра, и даже чудесным образом согревало его изможденное сердце.
В один из таких бесконечно тянущихся дней отряды остановились. Те, что были впереди, объявили, что дальше тянется одна сплошная ледяная пустыня, и простирается она, по всей видимости, до самого горизонта. Люди присмотрелись и поняли: впереди лежало Сонно Море. Они добрались-таки до него. Это море было самым большим в той части света, самым большим и самым коварным. Нередко оно разливалось, затопляя окрестности, но чаще всего оставалось покрыто льдом, за крепость которого никто из живущих тогда не мог как следует поручиться.

18.

Идти по ровной и гладкой поверхности было еще труднее, чем преодолевать бездорожье. Обутые в сапоги ноги поминутно оскальзывались, а всякое падение грозило провалом в ледяные воды Сонного Моря. Правда, в этом месте лед был достаточно крепким. Сильный мороз значительно упрочнил его. Поэтому, люди, трясущиеся вначале лишь при одной мысли ступить на лед, двигались теперь более уверенно и даже пробовали немножко шутить, подбадривая друг друга не падать духом. Хотя ведь все понимали, что шутки эти есть просто желание отвлечь себя и других от грозной действительности.
За целый день они прошли достаточно много, но все же еще не достигли желанного берега. А потом вдруг стремительно начало теплеть, ледяной ветер смягчился, и на несколько часов из-за мрачных лиловых туч выглянуло робкое бледное солнце. Многим тут стало так жарко, что они разморились и не задумываясь особо, быстренько покидали с себя тяжелые ватные полушубки. Все разом повеселели: идти стало гораздо легче. Люди забыли о всякой опасности и перестали как прежде осторожничать.
В первый раз лед затрещал совсем недалеко от Петра. Люди, почуяв беду, тут же бросились во все стороны, в безумной панике толкая друг друга и сбивая с ног. Петра случайно спасло то, что он всем своим телом мгновенно распластался на льду, и потому удержался. Провалиться под лед он уже не смог бы. Некоторые глядя на него, решили последовать его примеру. Зато те, кто первыми поддался необузданной панике, горько за нее заплатили. Несколько человек за один миг ухнуло под лед. Никто им не смог помочь, и они исчезли в толще зловещей черной воды мгновенно. Затем начал трещать и крошиться лед и на других участках. Люди не понимали, что же им еще делать, и потому больше метались как оглашенные. И все новых и новых жертв принимало в себя коварное Сонное Море. А потом неожиданно все закончилось и люди вновь стали продвигаться вперед. Подсчитали потери. Они были поистине страшны: под лед ушло около целой сотни человек. Это была самая настоящая беда. Люди робко оглядывались вокруг себя и видели, как мало их оставалось. А ведь им, измученным и надорванным, еще предстояла жестокая битва с врагом! Никто не упоминал больше об этом вслух, но в сердцах у всех звучало одно и тоже: нам просто не выстоять в этой битве. Однако, они уже не могли отступить. Никто, ни единый из них не посмел бы бросить все и вернуться. Другие ведь тоже гибли, но они умирали не просто так, не за медный же грош они жизнь свою продавали, а боролись, насколько хватало последних сил. Так чем же они лучше? Или каждый из них из теста другого сляпан? Нет, не из другого. А значит, что и они не отступят и будут бороться до самого, что ни на есть, конца.

19.

После Сонного Моря потянулись еще более безрадостные места. Огромные серые валуны заполонили собой всю окрестность. И никакого тебе ни деревца, ни ручейка, ни травинки-былинки. Одна сплошная мертвая, пустынная глушь. Снова начал усиливаться ледяной ветер. Тяжелые тучи принесли на своих могучих крыльях новы, не бывалый доселе, снегопад. Отдыхать останавливались гораздо чаще обычного, все больше приходилось разводить костры, хотя припасенного хвороста и запасов дров оставалось уже совсем ничего. Особенно донимал всех безжалостный холод. Появилось много вдруг заболевших, кругом слышался один надсадный кашель десятков людей и хлюпанье простывших носов. Петр тоже ощущал разыгрывающуюся в нем болезнь. Кашель его очень сильно извел, а временами у него даже начала идти горлом кровь. Это было уже последнее, что говорило ему: он не справится и не сможет дойти до конца, если только не случится вдруг неожиданного чуда. Но он продолжал ждать, верить и крепиться духом. Зеленая веточка с набухшим цветочным бутоном была теперь почти все время зажата в его руке.
Утром случилось очередное несчастье. Оказалось, что от нахлынувшего ночью мороза умерло около половины всех оставшихся ополченцев. Многие из них были уже ранее заболевшими. Это был удар посильнее того происшествия на льду Сонного Моря. В довершение всех возможных бед за вчерашний день вывели на костер последние остатки хвороста и дров. Теперь ни о каком костре и тепле не могло быть и речи. Вокруг не было даже дохлого мелкого кустарника: один лишь мертвый камень, прикрытый ледяной коркой. Отчаяние, по временам покидавшее людей, теперь овладело всеми с новой ожесточенной силой. Они уже все понимали, что не имея никаких сил для борьбы, они просто уже не смогут противостоять врагу. Оставалось лишь только идти, пока еще идут ноги. И последние люди немедля исполнили это свое безотчетное приказание.

20.

Ближе к вечеру взорам оставшейся в живых кучки ополченцев, неожиданно вдруг предстали высокие горы. Они нависали над путниками необъятной черной громадой, готовые в любой миг поглотить их целиком. Среди оставшихся был и Петр, в котором трудно было уже признать того здорового когда-то, крепкого пахаря.  Теперь это был совершенно седой, практически согбенный до земли старик, которого еще и добивала жестокая болезнь. Но вот что удивительно: казалось, что его одного более не поражала ни черная непроходимая армада гор, ни гибель почти всего войска. В нем бредила только одна цель, которой он в свое время поклялся быть до конца верен.
Проискали до ночи подходящее для укрытия место, там, где не так уж особо свирепствовал ветер, а затем как попало вповалку улеглись в темноте. В первый раз ложась спать без костра, давно не ощущали люди такого жуткого холода. Многие из них так и уснули в мыслях, что завтрашний день для них попросту не наступит, а это значит, что закончатся для них все страдания и они обретут, наконец, сон и вечный покой. Вот до каких мыслей доходят порою люди, ведь еще совсем недавно они с такою горячностью рвались в бой, готовые отдать свои жизни, лишь бы только ноги черных витязей не ходили больше по их земле, а вот теперь эти же самые люди были согласны даже замерзнуть и умереть безо всякой борьбы.
Но замерзнуть в ту ночь им просто не дали. Лишь только ополченцы приклонили к земле свои отяжелевшие головы, как вдруг сумрак пещеры, куда забились они, был озарен светом множества факелов, трещавших и разбрызгивающих смолу. Вскочить и успеть взяться за оружие смогли лишь немногие. Но их, как и всех остальных, тут же сшибли с ног черные витязи, и, повалив на землю, принялись вязать веревками. Почти никто из ополченцев уже не сопротивлялся. Сонные и почти что убитые холодом они ничего не успели сделать. Связанных вывели из пещеры, и, бросив их на лошадей, доживавшихся неподалеку, повезли прочь куда-то.

21.

Когда Петр очнулся, и попробовал было пошевелить руками, то просто не смог этого сделать: руки его были связаны. Было еще очень темно, но и в этом густом полумраке ему удалось разглядеть лежавших кругом товарищей. Одни спали, погруженные в мрачное забытье, другие же издавали едва слышные стоны и непрестанно ворочались и шевелились. И это все, что осталось от их армии ополченцев! Каких-нибудь жалких три десятка человек, теперь все более походивших на измученных животных, а не на сильных и смелых людей.
Неясный свет желтой луны, сочащийся откуда-то сверху, озарил вдруг все видимое Петром пространство. Стало видно забранное решеткой окошко. Узкие, темные стены были со всех сторон. Выходит, они в остроге. Это конец всему. Где же ты сейчас, дочка Белославушка? Не нашел я тебя, сил просто мне не хватило, так чего же теперь делать-то? Помирать теперь только осталось. В свете едва проступавшей зари Петра разбудил грохот массивного дверного засова. Дверь отворилась и внутрь вошли стражники. «Вороги». – подумал Петр и слегка пошевелил связанными за спиной руками. Жесткие веревки протирали уже самые кости. А потом их всех начали поднимать и выталкивать к выходу. Петр шел одним из последних. Ноги его еле переставлялись, и сам он едва понимал. Почему же еще до сих пор жив. Ледяной холод густой волной обжигал ему грудь, выбивая остатки тепла из его тела. Он чувствовал, что идут последние минуты жизни его.
Их выстроили на ровной площадке прямо на самом краю высокогорного утеса, возвышающегося над пропастью. Дул ледяной пронизывающий северный ветер. Бывшие ополченцы стояли в лохмотьях и качались, словно осенние листья на этом ветру. В лицах их не было ничего, кроме гордой покорности беспощадной судьбе, и такого хладнокровного спокойствия, которое может посетить иного человека только в самые важные и решающие мгновения жизни. Стражники, закованные с ног до головы в черные латы, стояли возле них полукругом, держа наготове мечи и копья. Было так тихо, что казалось, прислушайся и ты вмиг услышишь биение и стук тридцати сердец на утесе. И вновь один лишь вой неумолчного ветра и более ничего.
Вдруг среди стражников началось какое-то движение. Послышался шум, и воины начали расступаться, освобождая кому-то дорогу. И вот, наконец, вперед выступило такое дивное и чудное создание, за один лишь взгляд на которое можно было не задумываясь отдать свою жизнь. Девочка, словно небесный луч самого солнца предстала перед потухшими взорами тех, кого еще можно было называть ополченцами. Ее красота, соизмеримая разве что с красотой алой зари на предутреннем небосводе, казалась особенно чуждой этой мертвой бесцветной природе, где снег лишь один веет, да серый холодный камень украшает безжизненные равнины. Чудесная девочка была одета в белоснежную меховую шубку и красные сафьяновые сапожки. Длинные черные волосы падали на плеча ее. Очи же, окруженные росчерками бровей, являли собой настоящие изумруды. Алая, пламенная улыбка оканчивала ее горделивый и сияющий лик. Девочке было никак не больше пятнадцати лет.
Все пленные, не исключая и самого Петра, обратили взоры свои на нее, и, казалось, позабыли совсем об уготованной для всех них страшной участи. Сердца их трепетали, а в груди начинал нарождаться проблеск смутной, обманной надежды.

22.

Вдруг один из черных витязей, стоявший ближе всех к девочке, крикнул, обращаясь к связанным пленникам:
- Приготовьтесь отдать честь, смрадные щенки! Перед вами сама царевна Севера! Царевна Белослава! – и тут же сам откозырнул ей рукой у шлема. Прочие витязи мгновенно последовали его примеру.
- Что же вы, черти, не приветствуете царевну? – вдруг опять заорал главный стражник. Он видел, что пленные и не думают двигаться с места, ни отдавать честь. Он хотел было добавить и еще кое-что покрепче, и махнул уже рукою, отдавая приказ своим воинам, но его удержала девочка, та, которую стражник назвал царевной.
- Остановитесь! – произнесли уста ее, и все вздрогнули, услышав ее голос, подобный настоящей музыке. – Перестаньте! Я сама, - и оставив позади себя всю свою стражу, она подошла к связанным ополченцам.
Надобно сказать, что как только Петр услышал самое имя царевны, то все внутри его застучало и ходуном заходило в самом неописуемом марше. Царевну зовут так же, как и его единородную дочь! Но нет, быть такого не может! Всего лишь простое совпадение это. Однако, сердце говорило ему, что не так-то все просто, и потому Петр буквально вцепился своим взглядом в девочку-царевну, стараясь не пропустить мимо ушей своих ни один ее жест, ни одно сказанное ей слово.
- Пока вы все сюда шли, я придумала для вас одну очень интересную забаву, - заговорила царевна, величаво прохаживаясь перед пленниками, которые едва могли дышать от страха. – чтобы не было мне скучно, когда вы сюда придете.
Она остановилась, взглянула на них и сверкнула обжигающей своей улыбкой.
- Я выбираю из вас троих, - сказала она. – Тех, кто сможет попросить у меня последнего своего желания. А остальные… - тут царевна вдруг засмеялась, и этот ее внезапный ледяной смех неожиданно привел пленников в чувство. – Остальные немножко полетают с утеса. Но согласитесь со мной: все это даже очень забавно! Каково это: почувствовать вдруг словно ты птица какая, вспорхнуть и улететь в поднебесную высь! – тут она даже взмахнула руками и вновь заливисто рассмеялась. – Нет, я хочу выбрать прямо сейчас! – нетерпеливо топнула она своей ножкой в сапожке, когда, наконец, поутих смех ее. – А то мне уже скучно становится.
Главный стражник-витязь услужливо подбежал к ней, и вместе с ним царевна выбрала из пленников-ополченцев трех человек, указывая на каждого из них пальцем и поминутно впадая в смех.
Выбранных сразу же вывели из строя и поставили рядом с царевной. Двое из них были молоды и высоки ростом, а вот третьим был Петр.
- Я нарочно тебя выбрала, - шепнула царевна прямо в самое ухо Петра. – Очень уж хотела бы послушать, какое желание может быть у такого старика как ты!
Что-то сильное пронзило вдруг сердце бедного Петра, когда он так близко взглянул в ее изумрудные очи. «Нет, - думал он. – она не могла стать такой жестокой, которая толкает на смерть других, да еще напоследок издевается над ними! Да и дочке моей должно быть сейчас куда меньше лет, чем этой царевне. Не прошло же в самом деле, с того времени как я отправился искать ее, целых пятнадцать лет? Конечно же, нет. Да и не могла бы моя дочка оказаться таким чудовищем!».
Затем по приказу царевны всем троим развязали руки. Петр, освободившись, наконец, от веревок, тут же уцепился руками за висевший у него на шее заветный мешочек. Даже через ткань мешочка он ощутил, что веточка сильно набухла и даже слегка потяжелела.
- Назови мне свое последнее желание! – с ласковой улыбкой обратилась царевна к первому пленнику. Ему было около тридцати лет, этому человеку, лицо которого прорезали многочисленные рубцы и шрамы. Он молча посмотрел в глаза прекрасной царевне, а затем произнес:
- Хотелось бы мне, царевна, лишь одного: прильнуть к сладким устам твоим, почуять их мед, да вдоволь насладиться упоительной негой. Но боюсь, что пойдет все это не к чести моей и товарищей моих, для которых ты этими же божественными устами произнесла последний свой смертный приговор! Так вот тебе мое последнее слово. Я плюю на тебя и лучше мне умереть сейчас с другими, чем лицезреть пред собой дьявола в ангельском облике!
Лицо царевны переменилось. Вмиг исказилось оно невероятною злобой и ненавистью. Она едва не заскрипела зубами. Хорошенькие ее губки разом сморщились, а легкий жест рукою решил все. Гордый ополченец был схвачен под руки, и он был первым, кто тогда полетел в пропасть.
- Теперь ты назовешь мне свое желание, - произнесла, успокоившись, царевна, глядя прямо в глаза второму, выбранному ею, пленнику. Этот второй ополченец был еще моложе, чем первый. Рыжие волосы, когда-то довольно длинные и ухоженные, лежали теперь на голове его в одном сплошном беспорядке. А в глазах его сверкал тот же вызов, тот же огонь, что был в глазах и у первого.
- Я скажу тебе, царевна, одно, - медленно произнес он. – Мой брат стоит на самом краю утеса. Разреши же и мне встать рядом с ним.
И снова прекрасное личико царевны было презрительно сморщено, и снова был жест руки, мгновенно решивший участь очередного пленника. Но когда царевна подошла к Петру, лицо ее вновь было беззаботно-веселым и легким, словно майское облачко.
- А что скажешь мне ты? – очень миролюбиво вопросила она.
Петр помолчал немного, побираясь с духом, едва справляясь с подступающим кашлем. А затем стал говорить.
- Вот уже много лет, как я ищу свою дочь. Я тогда в поле работал, землю пахал, когда на село наше вороги налетели, да девочку мою увели, – тут он сильно раскашлялся. Царевна слушала его с нескрываемым любопытством.
- Это были черные витязи с Севера, из этих самых мест, - продолжал он.
- Интересно! Мне очень интересно! Продолжай! – проговорила царевна, подбадривая его.
- Так вот. Скажи мне, царевна, не видала ли ты в здешних краях девочку именем Белослава, значит, или быть может, слышала что-нибудь о ней?
Царевна вздрогнула, услыхав свое имя, на мгновение лишь смутилась, а затем сказала:
- Нет, не видала и слыхом не слыхивала о такой девочке. Видно, ты что-то напутал. Никогда ничего подобного здесь не было. Говори же скорее мне про свое желание, а то что-то мне уже скучно становится.
- Желание у меня одно – дочку найти свою. Но позволь мне хотя бы еще разок взглянуть на веточку, которую я должен был донести до нее.
Царевна пожала плечами и нетерпеливо фыркнула: мол, разрешаю.
Петр взял в руки мешочек и достал оттуда на Божий свет… О, чудо! Теперь это была уже совсем не та веточка, что он видел в последний раз. Теперь это был настоящий цветок, чудесный цветок алой розы, тяжелый бутон с благоухающим ароматом, покоящийся на прочном зеленом стебле с яркими сочными листьями.
Петр весь затрясся, увидев в руках своих такое чудо божественной красоты и природы. Да только он сам не верил тому, что видел. Но еще более его удивило изменившееся внезапно поведение самой царевны. Она, только лишь увидела этот роскошный бутон, поднесла руки к прекрасному своему лицу, и по милым щекам ее вдруг сами собой покатились хрустальные слезы. И это плакала пусть и очень молодая, но уже такая дерзкая и даже коварная царевна! Та, по мановению руки которой уже совершилась не одна казнь и отправлялись на битвы целые орды воинов. Царевна плакала, глядя на розу в руках согбенного старика. Это было поистине неслыханное доселе явление! Тут к Петру подбежал главный стражник и только хотел было ударить его рукоятью копья, как ему преградила путь ручка царевны.
- Не сметь его трогать! - произнесла она своим изменившимся голосом, в котором было куда больше человеческого, нежели прежде. – Это мой отец.
Глаза самого Петра неожиданно наполнились слезами. Он мигом все понял. Но ведь он, как с самого начала увидел ее, упорно отказывался верить своему нелепейшему предположению, и вот теперь, оказывается… Страшный кашель сотряс Петра. Он упал на колени и у него горлом пошла кровь. Он задыхался и чувствовал, что жизнь его подходит к своему концу. И это случилось именно в тот миг, когда он обрел-таки свою дочь, и она сейчас стоит перед ним! Та, кого он любил больше всего в этой жизни после Бога и жены своей Елены. Та, которую он еще чаял качать на руках.
Ну, а Белослава… Она прозрела именно в то самое мгновение, когда увидала этот чудесный цветок. Словно бы открылось у нее внутри до сих пор дремавшее сердце, заиндевевшее от лютого холода, в котором она прожила большую часть своей молодой жизни. Ведь жизнь ее, полная роскоши и царственного великолепия, проходящая среди белоснежных снегов и нескончаемой зимы, полная дворцовых увеселений и воинских битв, была лишена одной простой вещи: царевна еще никогда не видала живых цветов. Да, это была она! Та самая малышка, которую около пятнадцати лет назад привезли сюда из очередного своего набега страшные черные витязи. Тогда ее приняла уже стареющая и умирающая царевна Севера. А так как она очень любила детей, и особенно девочек, то и благословила Белославу на царственный трон. Других девочек просто не оказалось на тот момент рядом. А ее имя узнали благодаря тому, что оно было вышито разноцветными нитками на маленьком лоскутке материи, что висел у нее на шее с самого ее рождения, о чем позаботилась ее нежная мать Елена. Вот так Белослава и стала царевной грозного Севера.
Прозрение осенило ее подобно громовому удару, и она сразу ощутила присутствие близкого ей человека. Живя среди пышных балов и пиров, Белослава и думать не думала о любви: для ее холодного сердца попросту не существовало чувства, подобного этому. И тут вдруг разом все для нее открылось!
- Отец мой! Прости же меня! – закричала царевна и бросилась на колени, пытаясь как можно крепче обнять умирающего уже старика. Но Петр к тому времени уже не слышал ничего и не видел. Он только успел ухватить ее за руку и прижать ее ладонь к своему ослабевающему сердцу. Ушел он счастливым, с чувством выполненного священного долга. Ведь он нашел то, что так хотел найти, пусть даже и на то короткое последнее мгновение. Но сколько дивного и прекрасного можно пережить в такое долгое и поистине счастливое мгновение. Целую жизнь!

23.

- Дедушка Вольф, - говорила мне моя любимая внучка, которой я сейчас рассказывал эту сказку. – Отчего ты, всегда рассказывая мне эту историю, останавливаешься и всегда плачешь именно в этом месте?
- Это оттого моя дорогая, - отвечал я ей. – что всякий раз, излагая тебе эту сказку, мне становится вдруг так тяжело, что я просто уже не могу не заплакать. Вот и весь ответ.
- Мне тоже становится очень грустно, дедушка, - вздыхала моя внучка. – Но я все-таки очень хочу услышать эту историю до конца.
- Тебе ведь очень хорошо известно окончание этой истории, - говорил я, прищурившись единственным глазом на свою внучку.
- Известно, но я все же хочу еще разок ее услышать.
И мне, сами понимаете, ничего не оставалось, кроме как продолжать рассказывать дальше. А конец у этой истории очень короткий и очень печальный, как и вся она с самого начала.

24.

Царевна Белослава, держа в одной своей руке цветок, а другой размазывая по лицу слезы, вдруг произнесла, обращаясь к главному стражнику:
- Вы должны немедленно освободить пленников. Развяжите им руки, накормите, оденьте как следует и пусть себе идут с миром. А отца моего я попрошу отнести ко мне во дворец. Я виновата в его смерти и теперь буду горько его оплакивать.
Главный стражник посмотрел на нее как на умалишенную, и покрутив пальцем у железного своего шлема, стал что-то очень быстро шептать одному воину, который стоял рядом с ним.
- Но царевна, правильно ли я вас понял, что вы призываете освободить врагов наших? – вкрадчиво вопросил ее главный стражник.
- Правильно. Как только вы это выполните, вы все пойдете к краю этого утеса и сбросите вниз свои латы и все свое оружие. Нам более не нужна война. Мы будем жить спокойно и без нее. Я решила распустить свою армию. Сейчас же пойду и напишу новый указ.
С этим она повернулась и пошла было по дороге, ведущей прямо к ее дворцу, что высился вдали огромной черной громадой. Но главный стражник уже подал свой знак всем остальным воинам. Неожиданно путь царевне преградил один черный витязь, затем другой. Они мгновенно ее окружили, гремя доспехами, выставив наперед острия длинных копий.
Царевна попыталась было кричать, но ее тут же скрутили, и связанную, быстро поволокли куда-то. Остальных пленников согнали с утеса и повели вслед за нею.
- Сошла с ума! Царевна наша ума лишилась! – шептали одни.
- О, нет! С ума она не сошла. Она сейчас в самом здравом уме, а потому так себя повела, потому что она в заговоре с ними. Они заранее разыграли весь этот спектакль! – болтали другие.
Так или иначе, но молодая царевна была брошена на холодный пол мрачной темницы со всеми другими пленниками. Все то время, что Белослава провела здесь, она непрестанно и безутешно плакала, и думала лишь о своем отце, который не пожалел своей жизни, только лишь бы найти ее.
А на другой день к ним в темницу вошел главный стражник. Он, кстати сказать, уже давно наметил свою юную дочку в царевны. Пройдя на середину темницы, он спросил, обращаясь к Белославе, не изменились ли за эту ночь ее взгляды, и готова ли она отказаться от всех своих слов, которые были сказаны ею вчера на утесе.
- Нет, - ответила она. – Не изменились.
- Тогда по закону мы должны будем подвергнуть вас той же участи, на которую вы сами обрекали этих жалких бродяг. Таковы законы нашей жестокой страны.
В тот же час все пленники, что были тогда в темнице, были снова выведены на самый край утеса. Пленных ополченцев поставили в один ряд, и Белослава была между ними. Теплой шубки давно уже на ней не было, и только жалкие лохмотья изорванной сорочки прикрывали ее тело. Неожиданно темное небо очистилось и выглянуло морозное зимнее солнце. Не часто жаловало своим приходом солнышко эту мертвую землю, а вот теперь оно воссияло, как никогда прежде. Ветер утих, а где-то вдалеке даже запели птицы.
- Я не боюсь того, что вы сейчас сделаете, - говорила Белослава, гордым и пламенеющим взглядом осматривая черных витязей, теперь уже врагов, окружавших ее. – Я узнала, что есть такая вещь как любовь, и считаю эту жизнь не напрасной. Я только хочу сказать, что вы все очень горько пожалеете о том, что не поступили так, как я вам тогда говорила. Берегитесь же теперь! – говорила она, обращаясь к молча стоявшим воинам. – А над землей этой пусть теперь вечно будет сиять свет истинной красоты и любви! Но вам далеко будет до этого света. И все же, прощайте.

Белослава подняла руку с цветком, который был при ней все последнее время, и протянула его к самому солнцу. Но теперь это была уже увядшая роза. За эту последнюю ночь она высохла и пожухла, и стала совсем как та веточка, которую Петр получил когда-то от старца Силантия. Сейчас это был просто сухой прутик, готовый рассыпаться от легчайшего прикосновения к нему. Роза сделала то, что должна была сделать, а теперь она умерла. Но даже и в смерти своей она была не менее прекрасна.

***

После того как была брошена в пропасть царевна Белослава, весь Север вдруг охватили несчастья и беды. То и дело рушились скалы и горы, погребая под необъятной толщей черных витязей, их жен и детей. Сонное Море растаяло и полностью вышло из берегов своих. Снегопады, не виданные доселе, погребали под собой все живое. А под конец, обрушился и сам черный дворец, в котором уже восседала новая царевна, так что и памяти о ней уже не осталось.
Это был самый настоящий конец всего тогда воинствующего Севера, но это было и началом преданий и легенд о царевне Белославе, которую в сердцах своих люди, помнившие ее, называли не иначе, как Белославой Великой.