Первое представление пьесы М.А. Булгакова «Дни Турбиных» состоялось 5 октября 1926 года.
«8 декабря 1926. «Дни Турбиных». Московский Художественный театр. Пьеса Булгакова (автора повести-памфлета «Роковые яйца») наделала много шума, много помоев вылили на нее критики. Говорилось, между прочим: «Нам не надо едеологии Булгаковых», «пожалуй, были и среди белогвардейцев порядочные люди, но зачем они перед современным зрителем» и проч. Усиленно фигурировали слухи, что пьесу надо было во многом урезать, во многом перекроить, кое-что добавить, что десять тысяч рабочих уже потребовали снять «Дни Турбиных» со сцены. Нам все это знать точно не дано, но небезызвестно, что сборы он дает полные, что билетов дешевле пятирублевых (вторые места партера) никоим образом не получишь, что на дешевые места ранним утром устраиваются лотереи у театра.
Какое же общее впечатление от этой пьесы? Ответ один – тяжелое. Вряд ли кому из любивших родину (пусть в данном случае это будет Киевщина) не покажется тяжелым смотреть на сцене и как бы снова переживать тягостное время, видеть ничтожество, полную непригодность к борьбе так называемых добровольческих сил с позорной, исключительно оригинальной фигурой «гетмана всея Украины», который поддерживался немцем со своим мошенником-императором, вывозившими из пределов достославной Украины все, что попадало под руку на прокормление уже начавшей издыхать страны «юбер аллес», и с сиятельным главнокомандующим белыми силами, сбежавшим в Германию незадолго до бегства туда же и самого сиятельного гетмана. <…>
Гадок гетман, но подловаты и бессовестные трусы штабные в типе фон Тальберга, сбежавшие, как крысы с гибнущего корабля, почуяв беду. Душевно жаль Алексея Турбина, верного долгу, принципиально стойкого человека, всемерно пытавшегося помочь делу, но окруженного или бездарными, возможно, и симпатичными офицерами – любителями выпить и попеть, или малоразборчивыми в средствах и легкомысленными ловеласами (вроде гетманского адъютанта гвардии поручика Шервинского), готовыми послать все к чертям в надежде устроить свою дальнейшую карьеру. <…> Жалеешь и Елену Васильевну, пленившую красивой внешностью и баритоном этого хлыща-адъютанта. От души жаль славного Николку, обоготворившего своего брата и начальника Алешу и не бросившего его, убитого случайной пулей петлюровца, на лестнице занятой белыми киевской гимназии и поплатившегося за это тяжелой раной в голову, искалечившей его на всю жизнь. <…> Несовременными красками, под каких-то запорожцев, окрашены пьяные бандиты петлюровцы, эти грабители эпохи тяжелого развала. Эти шайки, понятно, должны были наводить ужас.
Пьяными голосами поют гимн, забавляются пением и других застольных песен под аккомпанемент рояля, зло обрушиваются на своего полковника Алексея Турбина добровольческие офицеры, весьма невысокой пробы, за горячую речь изверившегося к генералам начальника, распускающего по домам остатки своей жалкой дивизии, и снова на душе тяжело. Тяжел и финал пьесы – на елке в доме Турбиных. Несмотря на семейное горе, потерю Алексея, на плохое положение раненого брата Николая, все как-то пробуют развлечься, потешает общество и славный юноша-кузен из Житомира – Лариосик, <…> но надвигаются на город красные, слышны уже звуки Интернационала, и для одних это эпилог, а для других пролог.
Играют пьесу очень хорошо. Жизненно-правдиво, просто, но в то же время искусно играет Хмелев роль Алексея Турбина. Зрители, думается мне, все на стороне этого благородного, «порядочного» молодого полковника, но жаль, что в горячих сценах его суховатому горлового характера голосу нелегко. Славный Юноша Николка (Кудрявцев) – это добрый, чистый душой студент – офицер-доброволец. Хорошо справляется с ролью Елены недурненькая собой молодая артистка театра Тарасова. Ее любовный дуэт с адъютантом развертывается в мягко наложенных тонах опьянения. Несколько более, чем нужно, суетлив и вертляв Шервинский (Прудкин). Добродушный, но сильно задетый алкоголем Мышлаевский, заявляющий в последней картине, что он «сочувствующий большевикам, но не коммунистам», и более твердый в убеждениях Студзинский нашли себе хороших интерпретаторов в лице Добронравова и Калужского (сына В.В. Лужского). Потешно, естественно и живо играет роль Лариосика очень, надо думать, талантливый молодой комик труппы Яншин. Все падает, приходя в соприкосновение с поистине «золотыми руками» этого растерянного и летающего в эмпиреях добросердечного юноши. Все последнее действие заметно не лишено красок покойного А П Чехова. Типичны и в должной мере натурально гадки немецкий генерал и майор, и им нисколько не уступает и немец Тальберг, муж Елены. Внешне эффектен достопочтенный гетман, сиятельный Скоропадский, эта игрушка в руках обнаглевших напоследях тевтонов.
<…> Типичны и оба начальника петлюровской банды. Массовые сцены жидковаты и несколько шумливы. Звуковые и световые эффекты выдержаны в полной мере.
Декорации и комнаты в квартире Турбиных (1,2,6 и 7-я картины) просты, но <…> не лишены архитектурного вкуса, хороша и лестница в киевской гимназии с прихожей внизу и с галереей наверху, где между двух больших окон портрет императора Александра (5-я картина). Слишком кричит позолотой и аляповатым убранством (плохо написанная карта России) кабинет гетмана во дворце (картина 3-я) и тесная грязная изба в предместье Киева, где за столом тяжело испивает горилку Болботун, во все горло орет в полевой телефон рыжий идиот-телефонист и весьма натурально ведут допрос «дезертира» - жалкого мужичка с обмороженными ногами – и грабят сапоги у сапожника, заподозрив его в большевизме (картина 4-я).
Пьеса – ряд эпизодов – сценична, написана хорошим языком, спектакль слажен, хорошо поставлен и, несомненно, интересен. Фон пьесы исторический, время для нас близкое, и критика событий затруднительна.
<…> Картины тяжелы, сгущают будоражащие мысли, но какой от них вред – не поймешь сразу, так же как то, что пьесу к представлению <…> разрешили, не разобравшись, более сознательные сласти».
Вскоре, однако, власти спохватились, и в 1929 году пьеса была запрещена (постановку возобновили в 1932-м после известного телефонного звонка И В Сталина).
/АРО ГЦТМ. Ф. 100. №17/.
