Меня зовут Женя, мне 33 года, я мать, писатель, юрист в крупной компании и дура.
Недавно в городском парке, в состоянии исключительной душевной благодати и адреналиновом угаре, я имела глупость предложить своему супругу покататься на аттракционе. Так, знаете ли, заиграло в жопе в душе. И ладно бы на Колесе обозрения или катамаране. Я восхотела на Емелю, эту проклятую ладью размером с пятиэтажку, которая раскачиваясь, каждый раз норовит сделать солнышко. На которой в 15 лет я вполне успешно плевала на то, что моя жизнь зависит от хлипких резинок для трусов, именуемых ремнями безопасности, а внутренние органы на три минуты меняются местами.
Теперь же, когда мне уже не 15, радовалась я ровно до момента покупки билетов. Почему мое тело раньше не посылало в мозг сигналы об опасности? Как допустило оно, что я оказалась возле калитки на людоедский аттракцион, нервно теребящая билеты, которые муж вручил мне со словами: «На, сама дяденьке отдашь»?
Запаниковала я еще в момент, когда Емелю только завели. Когда амплитуда еще минимальная, но ты уже чувствуешь, в какую сторону с положенного ему места смещается твой желудок. Мне потребовалась еще пара секунд, чтобы разогнаться до первобытного ужаса. Потому что максимальная точка, на которую тебя поднимает эта фак-машина, кроме резкого скачка адреналина, сулит тебе еще и скорую встречу с апостолом Петром. В ты в течение трех минут уверен, что вот-вот умрешь при полной невозможности как-то на это повлиять.
Напротив нас сидели дети, подростки, примерно такие, как я в 15. Они, кроме катания, дополнительно развлекались наблюдением за нашими перекошенными ужасом лицами и истеричными писками, которые я издавала в попытке сохранить достоинство и не орать дурниной, как хотелось.
Ради чего все это было? Зачем мне, матери семейства, благородной матроне, такие потрясения в этих почтенных летах? И почему там, где мне было так удивительно хорошо в 15, в 33 я отдаю богу душу? До сего дня я считала себя совершенно пригодной для всех плотских и духовных развлечений. Кто бы мог подумать, что список того, чего я в жизни уже не могу, откроет Емеля, господи прости.
А как в вашем городе зовется эта дьявольщина?