Сегодня 9 дней преставления ко Господу насельника Сретенского монастыря иеромонаха Нила (Григорьева), известного читателям книги митрополита Тихона «Несвятые святые» как Старчишка. Юмор помогал выживать в трудные времена, что выдались на годы даже его детства, – родился он в послевоенном 1948 году... Это ранее не публиковавшиеся воспоминания батюшки.
Поминки да трудовой фронт
Вырос я в Парфино – это такой поселок под Старой Руссой. Там недалеко у нас Волховский фронт пролегал, – сколько же народу на нем полегло. На День Победы потом всегда такие поминальные шествия устраивались, – крестные ходы, молитвы власть запрещала. Но все равно шли на кладбище, – сколько же там захоронено было народу с войны. Как дойдут к ним, там у могил что-то вроде митинга устроят. Кто-то из заводского начальства в рупор приветствие скажет. Женщины, как правило, выть начинали. Почти все из них мужиков в войну потеряли. Рассказывали, когда Старую Руссу наши освобождали, там уже зимой по городу зайцы бегали. Все почти население убито было.
А как расходился митинг, тетки-фронтовички уже по дворам накрывали незамысловатые столы. Чекушку малюсенькую водки поставят, – денег-то особенно не было, – да пару селедочек тоненько понарежут. Поминали. Сами – в выцветших добела гимнастерках и в юбках, тоже фронтовых, застиранных, залатанных. Никаких патефонов тогда еще не было, они уже позже в 1950–60-х годах появились. У нас тогда такая баба Настя на балалайке играла, чтобы хоть как-то им душу отвести.
Одни тетки тогда собирались. Мужиков в стране после войны почти не осталось. Тетки выпьют да плясать начинали. Во дворах асфальта еще не было, даже пыль поднимется – так танцевали. Но это у кого силы были. А так в основном изможденный народ был. После войны много работали – надо было восстанавливать страну. Да и сам День Победы в первые после войны годы был еще рабочим днем. Так что праздновали-то старухи. А те, кто покрепче, все на стройках трудились.
С ужасом вспоминаю, как женщины на носилках по сходням по 10–15 кирпичей на третий этаж носили. Это у нас там неподалеку станция достраивалась. Кто-то надрывался. Одна старушка прямо там на работе и скончалась. Но те, кто и выдерживали, просто падали после такого рабочего дня от усталости.
Что же делают с людьми?
Из мужиков разве что «подранки», как их называли, оставались. Инвалиды. Кто безногий, кто безрукий… Да каких только увечий не было... Их женщины жалели, распределяли между собою – кто кого кормит. И к нам такие ходили. Верующие. Мать накормит, они на иконку перекрестятся, спасибо скажут – и дальше пошли. Потом их всех повылавливали – в «черный воронок» затолкают и увезут в неизвестном направлении. Власти прятали калек. В изоляторы, в интернаты куда подальше, – те там на баланде, без ухода, в неотапливаемых корпусах вскоре все поумирали. Кого-то наши тетки навестить успели, – возвращались все в слезах: что же делают с людьми?
Потом уже годы шли, поминальные столы в День Победы стали собирать более молодые тетки. Но все также празднества устраивались без мужиков. Их еще долго в стране не было. После смерти Сталина, помню, стали мужики из лагерей возвращаться. Они, оказывается, те, кто и оставался, по лагерям сидели. Им по 10 лет влепили. Вот так: освобождали из немецкого концлагеря и тут же в советский перегоняли. Бедные люди. Но так постепенно откуда-то мужское население появляться стало. А потом еще и Хрущев, «полтавский свинопас», как его у нас называли, армию стал сокращать, – опять мужики откуда-то появляться стали. Из каких-то гарнизонов, наверно, возвращались. Чем запомнилось это появление, – драки начались. Тетки-то до этого все как-то мирно жили.
Как народ отпраздновал свержение Хрущева
1953-й год вообще какой-то страшный был. Помню, у нас там в Парфино раньше лошадки на фанерный завод древесину возили. Запрягали их, и каждая по два огромных бревна волокла. Всего их штук 300 лошадок было. Весной лед на реке Ловать уже слабый был, а их все равно гоняли. Они и стали тонуть – одна за другой прямо проваливались под лед. Некоторых удавалось достать, а другие тонули. И вид у них такой обреченный был, – я это выражение запомнил…
После, с середины 1950-х, стали массово появляться машины, тракторы, в лошадках необходимости не стало, и их стали сдавать на мясокомбинат… Тогда в магазинах дешевая конская колбаса появилась. А как съели эту предательскую колбасу, при Хрущеве лавки магазинов пустыми были. Только макароны какие-то паршивые привозили. Матери не знали, чем порадовать детей. Распарят эти макароны, тесто замесят да пирожков напекут. Хотя женщины тогда и сами домашнюю лапшу катали. Вот она была поприятнее. А то эти магазинные макароны слипались постоянно, месиво какое-то.
Только, помню, Хруща на Покров 1964 года вытряхнули из кресла, так тут же чуть ли не через день всего в магазины навезли. На складах у них, что ли, все это лежало. Про Хрущева в народе говорили: «Никитка-сказочник» (он все сказки какие-то травил), а про следующего, Брежнева, «Ленька блаженный» отзывались. Тот вообще ничего не делал. Только свои многочасовые доклады зачитывал. Их никто из нормальных людей не слушал, – сразу радио выключали. Только партийцы потом друг друга мучили – экзаменовали.
Даже скотина этих коммунистических экспериментов над собой не выдерживала
Потом уже в 1970-х годах День Победы как-то поорганизованнее праздновали. Тогда уже люди стабильно зарплаты стали получать. Ребятишек кормили досыта. Накормят и выгоняют на улицу: нечего, мол, с пьяными взрослыми за столом заседать. Храмы уже в эти годы были битком набиты. Попал я как-то на День Победы в храм в Старой Руссе, так он переполнен был! На улице люди вокруг всюду стояли. Доносившуюся из окон служу слушали! Ко кресту очередь теснилась по прихрамовой территории. Большинство, конечно, были женщины – вдовы. Мученицы!
Сколько мук наши старшие вытерпели, но как-то злобы в них не было. Слова гнилого никто не скажет. Я мат только в 1975 году впервые услышал, – тетки советские ругались. А так, разве что про коммунистов что-то услышишь, люди им просто в след плевали. В нашем поселке коммуняки себе отдельный пятиэтажный кирпичный дом построили со всеми удобствами и съехались все туда. Жили там своей отдельной «республикой». Кто как мог выживал, а они там шиковали. Вот люди и проклинали их. Кого-то за это даже сажали. Посидит мужик, еще злее выходит.
Помню, еще при Хрущеве в рабочих поселках на окраинах мужики – те, что еще были в силах, – строили себе какие-то домики да разводили при них хозяйство: кур, гусей, коров, свинок держали. А потом вдруг из Москвы указ: запретить домашний скот. Все надо было сдавать государству. Это чтобы окончательно закабалить народ, сделать его полностью зависимым от государства. А потом во времена Брежнева стали коммуняки по дворам ходить – предлагать колхозную скотину, – потому что она дохла в колхозах!
– Ну, возьмите ее домой! Выхаживайте!..
Даже скотина этих коммунистических экспериментов над собой не выдерживала! А людям было каково?!
– Вы, что, смеетесь? Отбили у людей охоту! Уже никаких заготовок кормов нет! – так все и отказывались.
Откуда злость да воровство в народе
Люди как раз по итогам советского властвования все какие-то озлобленные стали. Воровство уже как некий подвиг воспринималось. Сначала обворованные да закрепощенные государством у государства все, что не так лежит, тянули, а потом и вообще в привычку вошло. Стянут, помню, у многодетной семьи пьянчужки полтуши коровьей да сидят пируют, и невдомек им, что теперь дети да старики голодать будут. Это было все их пропитание. Пенсию тогда старикам платили 8–9 рублей. Как получат эти гроши, идут в магазин: чего-то наберут детям из снеди грамм по 200, раз-другой – глядь и кончилась пенсия.
Да еще и в магазинах ничего не было. Маргусалин продавали – технический жир. Народ был рад и техническому жиру. Называлось это «купить жиров». Но наши родители, помню, не брали эту гадость. Один раз купили, попробовали:
– Противно! – говорят. – Нельзя брать. Детей потравишь.
Это в 1950–1960-е годы было. Но потом, когда стабильность пошла, люди просто осатанели. Никакой внутренней гигиены уже не было. Забыли, что такое исповедь, что такое страх Божий. Такая злость полезла из людей. Даже убивали друг друга. Раньше как-то не было такого, чтобы постоянно кто-то кого-то зарежет, кто-то кого-то застрелит. У нас же там бои во время войны шли, – оружия оставалось много по лесам.
С пулеметом – на охоту
Две-три винтовки выкопаешь, – одну стреляющую из них соберешь. Тем более там чуть дальше от нас, под Новгородом, был знаменитый Лесной бор, – там оружие всюду просто на земле валялось. Скелетов тоже много находили. Смотришь на ноги: если портянки, значит, наш; если такие низкие сапожки – фриц. Или по офицерским фуражкам фашистов вычисляли. У немцев пистолеты хорошо были смазаны, – сохранялись в хорошем состоянии: Вальтеры, Браунинги собирали. Наши офицеры тоже, конечно, свои ТТ смазывали, но мы их в основном проржавевшими уже находили.
А фашистские даже фугаски целенькие. Притащил я как-то домой, сам ушел гулять, возвращаюсь, а мама гранату вместо толкушки (та по форме на нее похожа) использует, – горячую картошку начиненной порохом гранатой толкет… Боже мой, как бросился к ней:
– Мама, что ты делаешь?
Иногда нам и пулеметы попадались. «Максимы» в основном все ржавые были. А вот ручные пулеметы можно было еще найти в рабочем состоянии. Тоже из трех-четырех пулеметов удавалось один стреляющий собрать. Патронов было много. Накопаем их, как корнеплодов. Посушим на солнышке. А после давай стрелять.
На охоту ходили. Браконьерничали. Интересно: с пулеметом-то! Времена голодные были, так мы мальчишки, нам тогда лет по 11 было, пойдем в лес, кабанчика подстрелим. Тушку на три-четыре части разделим, несем домой. Родители понимали, что недоедающая ребятня все равно промышлять будет по-всякому. Мы там и рыб гранатами глушили. Так что сначала мать поругала маленько, так как за нас, детей, взрослых могли наказать, а потом сама же нам клеенку давать стала:
– Подстрелите кабана, горло перережьте, подвесьте, чтобы кровь из него вытекла, а потом режьте на несколько частей. А то что так? В крови ходить-то...
Мы так и стали делать.
Трудности сплачивали людей
А потом нас бабки стали выслеживать. Так мы смекнули. А у меня у тети дом был на самой окраине поселка, мы стали к ней добычу относить. А потом уже мать ходила, брала понемногу: на щи, на котлеты.
В школу придешь, а там все одноклассники голодные. Все со своими термосками в школу ходили, а так, чтобы перекусить чего сытного, так и нечего было брать с собой. И вот достанешь одну котлету, другую... Смотришь: один сидит, нос опустил – нечего ему есть. Угостишь. Потом оглянешься, а там девчонка на соседней парте лицо на руки склонила, – тоже ничего не ела. Ей дашь. Еще кому-то...
– А откуда мясо?! Нету же нигде мяса! – кто-то встрепенется.
– Твое какое дело? Ешь да молчи. Иначе больше ничего не получишь.
Что-что, а молчать мы тогда умели. Это был особый навык тех времен. С детства никто ничего не болтал. А так вообще все дружно жили, – точно одной семьей. Трудности сплачивали людей.
В Псково-Печерском монастыре все монахи, иеромонахи, старчики – фронтовики были. Победу всегда отмечали – молитвой! Все собирались в храм, служили заупокойную службу, молебен благодарственный. Помню, как даже самые немощные старчики в этот день, опираясь на костыли, потихоньку в церковь собирались. Даже те, кто обычно уже сидели по своим кельям.
Война – это страшно
Про войну старики ничего особенно рассказывать не любили.
– Это такие страшные вещи... – ответят, бывало, на наши, молодых, расспросы. – Это не надо рассказывать... Если придет еще такое время, сами увидите, что это такое: поле, засыпанное человеческим мясом... Не дай Бог вам такие ужасы увидеть.
Помню, один из старчиков рассказывал, как на пути следования танков был овраг – небольшой, но танкам все равно не пройти... Дело было зимой. Они стали собирать там в местах сражений трупы, пока полностью не засыпали ими овраг, и так танки по трупам проехали... Потом весной трупы хоронили. Иногда просто обливали бензином и сжигали, – только бы они не разлагались... Война – это страшно.
После того, как Печоры освободили, сразу арестовали! Допрашивали. Не знаю, может быть, даже пытали. Архимандрита Серафима (Розенберга) по случаю его немецкого происхождения вообще уже на расстрел повели. Но что-то произошло, и его не расстреляли. Сколько мы ни расспрашивали, ни-ни.
– Не, ребятки, про это все вам лучше ничего не знать. Просто не должны знать и все. Не спрашивайте, не допытывайтесь.
Только молитва спасет нашу землю, вообще всю планету
Нам оставлена молитва. И сейчас молодежь должна учиться прежде всего молиться, потому что времена грядут страшные. Враги наши могут сорваться в любой момент. Только молитва спасет нашу землю, вообще всю планету. Нашей молодежи надо молиться. Ни наркоманить, ни курить, ни пить, ни развратничать! Женщинам – не делать аборты. А то придут, а во взгляде потусторонняя обреченность какая-то – точь-в-точь, как у тонущих лошадей в детстве видел…
Молиться всем надо. Взывать к Богу о спасении, чтобы Господь спас. Святая Русь прошла сквозь такие мучения, сквозь такой огонь, что дать погибнуть тем обретенным нашими предтечами духовным ценностям – ни в коем случае!
Русский мир – это особый мир, который нельзя дать уничтожить. Это духовный фонд всего человечества. Каждый русский – если ты не можешь уйти в монастырь, ходи молись в храме. Хотя бы раз в месяц будь на богослужении. Свечу поставь. Поисповедуйся. Причастись. Чтобы Господь спас Россию.
(Продолжение следует.)
Записала Ольга Орлова
Подать записку о здравии и об упокоении
ВКонтакте / YouTube / Телеграм