Лихие девяностые институт отметил очередным бурным ростом бюрократического аппарата; Квасюк в тетрадочке записал: «Всегда озабочены почему-то руководители института». Появились новые факультеты и кафедры отнюдь не технического направления. Сложилась странная ситуация: в России работами профессора интересовались только некоторые удержавшиеся на плаву оборонщики через Питерского доктора наук Дрогова В.А., зато по линии двигателистов и энергетиков заказы шли из Польши, Венгрии, Чехии, Словакии. Ни профессор, ни я, понять этого не могли, но работы было много. Профессор передал мне курс лекций по механике жидкости и газа; с возрастом читать лекции стало трудно.
Интересные тенденции начали возникать и в институте, и на кафедрах. В конце восьмидесятых, когда я ещё работал в оборонке, как рассказывал профессор, преподавательский состав, вдруг, завалили деньгами; отечественные автомобили буквально навязывались. В девяностых процесс резко изменил направление. Первой отреагировала кафедра химии, где сразу же за зачёты и экзамены были установлены соответствующие таксы. Своеобразие российской борьбы с коррупцией, отмеченное ещё Н.В. Гоголем, не обошло и наш институт: прошёл слух, что на кафедре графики, ничего не подозревающей преподавательнице подкинули деньги, и тут же заарестовали, но, поскольку исполнители сработали грубо и грязно, научная общественность, хотя и вяло, но отреагировала в защиту пострадавшей. В результате, она была уволена, награждена судимостью, но, слава Богу, тюрьмы избежала.
С преподавательским составом на нашей кафедре начали происходить метаморфозы: некогда горделивые, уверенные в себе, порой, щеголеватые доценты начали сдавать; на занятия являлись, то неряшливо одетыми, то плохо выбритыми, а изредка и «под мухой». С годами качество занятий заметно упало, но это, похоже, никого не волновало, поскольку руководство, не чувствуя руководства, перестало руководить, а студенчество, никак не связывающее профессиональные познания с будущей работой, охотно воспринимало любую халтуру. Лишь завкафедрой Ростовцев и я продолжали преподавать по-старому, то есть по-настоящему. Такая позиция вызвала студенческий и родительский ропот, основанный на подозрениях, что мы набиваем себе цену, отказываясь от предлагаемых вознаграждений, вполне приемлемых на других кафедрах. Ростовцев порекомендовал мне быть осторожнее, дабы избежать провокаций вроде той, что случилась на кафедре графики.
С наступлением 2000-х обстановка стала слабо, очень слабо, но меняться как нам показалось, в позитивную сторону; некоторые студенты начали учиться, на что высшие руководящие органы отреагировали заметным выхолащиванием и ослаблением учебных программ.
В 2001 году по настоянию Бойма я защитил докторскую диссертацию. Профессор работал, как заведённый, но по сведениям, поступающим от Светланы Ивановны, появились проблемы с сердцем.
- Василий Романович, как понять ваш афоризм: «Приступая к работе, не позабудь о расплате»? – спросил я однажды Квасюка.
— Это после того, как Бойма бортанули с Государственной премией. Нам тогда всем досталось на орехи. А вообще, типичнейшая история на Руси: если что-нибудь хорошее получилось, - непременно отберут, да ещё и по мордасам натрескают. Года за три до твоего прихода сделал профессор сверхзвуковой диффузор; не диффузор, а песня: скачки уплотнений легли, как миленькие в отведённые им места, коэффициент сопротивления, - несравним ни с одним, что предлагали ведущие авиационные фирмы. Именно они и переполошились: денег с государства содрали немеряно, результат – не ахти, а тут беспартийный профессоришко.
Навалились на нас всей академической кодлой; настоящим академиком по нашей части был Князев, но он к тому времени помер, а новые ребята – народ ушлый, своего не упустят. На профессора дело сшили, обвиняя в плагиате, в нецелевой тематике; из обвинений ничего не вышло, куда им, а тематика с результатами перекочевала в другой институт вместе с Государственной премией.
Нашу кафедру обойти совсем не получилось; одно из званий лауреатов досталось завкафедрой члену КПСС Ростовцеву; он приходил к профессору с извинениями и объяснением: откажись он от премии, научной общественностью это было бы воспринято, как вызывающий демарш. Профессор над этой историей потом долго смеялся, успокаивая Ростовцева; огорчался он только за нас с Борей Гравским: хорошие премии получили ребята из отдела Ростовцева, которые вообще никакого отношения к работе не имели, а нам не досталось ни шиша.
- Получается ваш афоризм был актуален.
- А он на Руси всегда актуален: спроси у нынешних бизнесменов; они тебе расскажут историйки покруче нашей.
- Интересно, как вы к ним относитесь?
- К бизнесменам? Да знаешь, кое у кого кое-что стало получаться, жульё бы придавить, - Василий Романович задумался, - Ты ведь родственник профессору; как его здоровье? Тася на днях меня встревожила.
- Сердце шалит, но вы ведь знаете: работа для него – всё; спасибо жёнам, - вытаскивают нас то в театр, то на концерт.
- Ты такой же, он тобой гордится, сам слышал, - по телефону с Дроговым говорил. Я вот рад, что проработал под ним всю жизнь и понимаю: на Руси тогда дела пойдут в правильном направлении, когда профессор будет востребован по-настоящему.
Профессор регулярно выигрывал конкурсные гранты на госбюджетные договора; внешне всё выглядело благопристойно, однако все понимали: никакой серьёзной работы ни с кого не требовалось. «Откупаются, - говорил Бойм, - но мы с вами будем дело делать честно; кстати, я рад, что Ростовцев того же мнения».
Получалась довольно интересная конфигурация: Дрогов вёл эксперименты в Питере, то бишь в Санкт-Петербурге, а менее трудоёмкие, но более «хитрые» исследования передавал нам с профессором, который осуществлял общее руководство и осмысление результатов. Так наступило лето 2002 года и наши с профессором незабываемые беседы, и прогулки. Темы возникали, порой случайно причудливо изменяясь и перетекая одна в другую: как-то по радио рассуждали о том, какие интересы у каких элит; я спросил, что думает профессор об этом предмете.
- Об этом предмете у нас любит рассуждать Квасюк, да ещё интеллигенция с научной общественностью; от себя могу лишь добавить, что в исторические периоды, подобные настоящему, Российские вершители судеб обычно пребывают в полной уверенности, что от технаря родится технарь: от электрика электрик, от слесаря слесарь и так далее; посему средства, затрачиваемые во всех странах на обучение технарей, у нас направляют на решение, по-видимому более важных задач. Но меня-то элиты сегодня не очень волнуют; волнуют интересы и ценности современников. Тут на днях Светик вывела меня в свет, аж в самый Большой театр. Вы-то с Тасей давно там не были? Кстати, в детстве она любила пластинки с Лемешевым и Козловским, слыхали про таких?
- Родители рассказывали, что внушительное число молодых особей женского пола составляли некие «Лемешистки» и «Козловитянки»: это явление действительно было заметным?
- Ещё как. Кстати напомню: все спектакли шли только на русском языке; ставлю вопрос, - на какого слушателя-зрителя был сориентирован театр?
- Как говорится, на простого советского человека-труженика.
- Посмеиваетесь? А публика тридцатых – пятидесятых годов действительно отличалась от нынешней. Сегодня мы с вами в театрах и концертных залах встречаем людей всё-таки близких к музыке и способных слушать исполнение на других языках. Чтобы кумирами стали оперные певцы, надо воспитать особую публику, и она тогда была, заполняя театры и концертные залы, а технари составляли едва ли не большинство. Сегодня настряпали иных кумиров: то «рок против наркотиков» (как это возможно?), то старые мужики самовыражаются с гитарами.
- А как вы оцениваете Высоцкого?
- Высоцкий – классик в своём жанре и потому велик; а знаете, мы ведь с ним однажды встретились в довольно разношёрстной компании. Вот уж поистине: творческая личность, почувствовав творчество в иной сфере, непременно проявит интерес. Узнав, что за столом профессор аэродинамик, подсел ко мне и принялся пытать о происхождении подъёмной силы крыла самолёта. Расклад сил в зависимости от угла атаки он понял быстро, а вот образование разницы в статических давлениях сверху и снизу профиля Владимир Семёнович постиг не сразу. Как объяснить? Не писать же уравнение Бернулли. Знаете, неожиданно помог эксперимент, когда я предложил ему подуть между параллельно висящими листами бумаги; поняв связь между давлением полного торможения, статикой и скоростью напора, он радовался, как ребёнок; а творчество его, - не побоюсь этого слова, - своего рода шедевр, разумеется в моём восприятии; впрочем, я никакой не – вед и мнения своего никому не навязываю.
- Он интересный собеседник?
- Безусловно. На прощанье сказал: «Михаил Аркадьевич, помяните моё слово: политика вас догонит!»; как в воду глядел, и про авторские права лихо прошёлся.
- Мне Квасюк рассказывал про детектив с вашей госпремией.
- Да шут с ней, но, коль скоро и вы заговорили об авторском праве, хочу предложить для обсуждения другую тему; ведь наша с вами праздная беседа, протекающая в прекрасный солнечный июльский день, тем и хороша, что не предполагает никаких тематических связей. Если помните, с полгода назад Тася пригласила меня со Светиком и Борей, усадила вас с Мишей и устроила просмотр-прослушивание записи оперы Масканьи «Сельская честь», где Елена Образцова исполнила партию Сантуццы, а Пласидо Доминго – партию Туридду. Тася слушала, глядя в клавир и я после окончания приятного мероприятия заглянул в начало клавира, где обнаружил, что автор определил Сантуццу как сопрано, а Елена Васильевна Образцова – меццо-сопрано. Поделился сомнениями с Тасей, но она сказала, что стало почти традицией петь партию Сантуццы меццо-сопранам. Я тогда подумал: а у автора спросили разрешения на подобную замену?
- Вы правы, слушая Образцову, я вспоминал арию и молитву Сантуццы в исполнении неизвестной мне сопрано на русском языке; там получился образ несчастной деревенской девушки, тогда как у меццо-сопрано, даже в идеальном исполнении Елены Образцовой вырисовывается сильная личность; не эту ли разницу имел в виду автор?
А если взглянуть на проблему пошире: кто и как имеет не только моральное, но и, так сказать, формально-юридическое право вносить те или иные коррективы в авторское видение исполнения его произведения? В конце века двадцатого, а ещё больше в начале двадцать первого появилось много оперных режиссёров-новаторов, чьё нетрадиционное видение изменяет авторский сюжет до неузнаваемости.
- Вам могут возразить: в мире принято допустимым, например, писать музыку на темы музыкальных произведений иных композиторов, причём, как правило, без согласования (Лист на темы Верди, «Кармен» Бизе – Щедрин).
- Видите ли, Михаил Аркадьевич, вы привели принципиально иные формы творческого заимствования. Оба примера из приведённых вами, - в сущности, новые произведения и по форме и по названию. Родион Щедрин на темы из оперы написал балет, и фамилия французского композитора приведена не в качестве соавторства, но как ссылка, не говоря уже о том, что балет Кармен – отдельное прекрасное самостоятельное произведение, высочайшего уровня; не могу не восхищаться, с каким мастерством, с каким тактом и сколь бережно извлечены и преподнесены нам по-новому зазвучавшие известные ранее музыкальные фрагменты оперы. Я говорю о совершенно иных «использованиях», когда в афише и программках написано – Опера Ж.Бизе «Кармен», где в клавире автор указывает, - кто есть кто и что есть что; на сцене же творится нечто, ну уж точно не предусмотренное автором. Михаил Аркадьевич, что, если я подам иск в какой-нибудь суд? – съёрничал я.
- Не советую коллега; у этих ребят, как любит говорить Квасюк, «всё схвачено». Они вас разорят на судебных издержках, да ещё и будете долго выплачивать внушительные компенсации за «грубо и жестоко» нанесённый вами моральный ущерб, их легко ранимым творческим натурам.
Подобного рода беседы, возникавшие вдруг из ничего, с причудливой калейдоскопичностью меняющимися темами, похоже, нравились нам обоим. Порой, незаметно мы всё же «скатывались» до тем профессиональных, но, внезапно стыдливо умолкали, когда кто-либо из нас первым вспоминал о данных нашим жёнам обещаниях.
Однажды, ни с того ни с сего, начал я рассуждать на тему «ты и вы», обратив внимание, что Михаил Аркадьевич со всеми, кроме самых близких - на «вы», тогда как некоторые преподаватели аспирантам или дипломникам, глядишь, уже и «тыкают», как бы переходя к более близкому контакту. Рассмеявшись, профессор отметил, что для себя не допускает сближения в одностороннем порядке, хотя, никоим образом не только не осуждает подобных переходов, но вообще, считает презабавнейшим установившееся на Руси взаимообращение, что называется, «по понятиям». Можно отметить традиционную пару: господин – слуга. Начальник – подчинённый, уже может быть и не так: пришёл на завод молодой слесарь Витёк к мастеру Петру Егоровичу, а лет этак через двадцать – тридцать в их взаимообращениях ну ничего не поменялось, - генеральный директор Петра Егоровича на «вы», а для Петра Егоровича генеральный директор Виктор Степанович как был, так даже прилюдно и остался, - Витёк, причём об этом с всеобщим почтением знает весь завод.
Профессор считал, что установившемуся в этой сфере, вообще не следует придавать серьёзного значения, хотя и отметил, что «тыканье», сверху вниз, принятое в криминальном мире, охотно перенимали многие, очень многие высокие партийные функционеры КПСС.
Немало было и прогулок семейных, когда профессор со Светланой Ивановной и мы с Тасенькой бродили то по лесопарковым дорожкам, то по берегу водохранилища. Дети наши проводили лето по особым программам, включавшим в себя две основные составляющие: труд и спорт.
Однажды (это было на четвёртый день отдыха), когда мы вчетвером сидели на скамейке, глядя на водную гладь, по которой скользили лодки, яхты и катера, Светлана Ивановна поинтересовалась у супруга, сколько, по его мнению, может стоить вон тот «Ветер» - самый большой и шикарный катер на водоёме, что, пролетев как ветер, причаливает к пристани. Владельцем катера оказался здоровенный бородач, хорошо нам известный Олег Иванович Орлов – кандидат технических наук старший научный сотрудник с нашей кафедры. Из катера на пристань вышли его жена и двенадцатилетняя дочь, а мы напросились прокатиться. Катер словно летел, едва касаясь воды, а профессор шепнул жене и Тасе, что «Ветер» построил самолично Олег Иванович, который всю жизнь связал с водным туризмом, с пониманием воспринимая прозвище «Водяной». Через час мы причалили к пристани. Тасю утомила водная прогулка; мы с ней больше не катались на катере, но любили поплавать на гребной лодке. Профессор же со Светланой Ивановной чуть не каждый день гоняли на «Ветре», как одержимые.
Неожиданно наступил сентябрь. Профессор читал на разных факультетах несколько семестровых курсов газодинамического направления. Основным же содержанием своей жизни он считал научную работу, вернее её экспериментальную часть.
Однажды перед лекцией я зашёл в преподавательскую взять некоторые материалы. Дверь в кабинет Ростовцева была открыта; там, судя по всему, шло какое-то совещание. Новая секретарша испуганно-уважительным шёпотом поведала, что там "аж сам ректор и какие-то шишки из минвуза". Я отчётливо слышал негромкий, но жёсткий голос Бойма.
- Я всё понимаю, - говорил он, - меняются условия, меняются обстоятельства, меняются, извините, моды, да да, даже в нашей, казалось бы далёкой от этой категории эмоций деятельности, есть свои моды, и они тоже меняются, но без физики?... как же можно без физики-то? Простите великодушно, что вынужден повторять в общем-то, как мне всегда казалось, понятные вещи, но... вы ведь спрашиваете моё мнение.
Уж коль скоро не ликвидировали технические вузы, значит в них надлежит учить техническим наукам. Сама большая физика состоит из двух великих неразрывных частей: теоретической и экспериментальной. Наши технические науки, - тем более, поскольку носят, как правило
прикладной характер и направлены на решение практических задач. Вот хоть убейте меня, я не могу себе представить технические науки без комплексных экспериментальных исследований. Ну не может нас быть без эксперимента. Какие ещё теоретики? Откуда?
Высшее техническое образование требует от молодого специалиста установленного комплекса не только фундаментально-теоретических, но и
практических знаний и приёмов; получить их можно только при наличии мощной лабораторно- практической базы. Это касается и специального лабораторного оборудования (учебного и научного), и специального штатного расписания.
И уж тем более это актуально для системы аспирантуры. Кандидатские диссертации по техническим наукам без экспериментальных исследований? Что это? Компьютерные упражнения и только; ни серьёзных выводов, ни практических рекомендаций. Кто тут кого обманывает? В конце концов следует определиться, - кого и чему мы учим. Я ничего не имею против бакалавров, хотя и не очень понимаю, что это такое; тем не менее, я готов понять, если наш вуз следует перепрофилировать…
После этих слов я тихо вышел из преподавательской.
В середине сентября в Москву приехал Дрогов с результатами последних аэродинамических продувок. Профессор в целом одобрил предложенные выводы и рекомендации, хотя, когда речь зашла о нестационарном течении между коаксиальными цилиндрами, выразив некоторые сомнения, посоветовал повнимательнее отнестись к выбору граничных условий при решении уравнений Навье-Стокса. У Дрогова в Москве была куча дел; решили встретиться через три дня. Профессор, простившись, уехал в редакцию журнала, я же, наконец-то, решил навести порядок в лаборатории, уговорив Василия Романовича и Бориса Львовича остаться на часок. В результате часок растянулся до девяти вечера, но мы были довольны проделанной работой и собирались с чувством выполненного долга разойтись по домам, когда зазвонил телефон: «Миша умер», - чужим голосом известила Светлана Ивановна.
Похороны вылились для нас, родных и близких Михаила Аркадьевича, в тягостную многолюдную и многочасовую процедуру. Через месяц Ростовцев предложил мне написать заявление о зачислении на должность профессора. Мой отказ на кафедре понимания не вызвал; даже Светлана Ивановна сказала, что Михаил Аркадьевич не одобрил бы моего решения, а Ростовцев и вовсе пробурчал, чтобы я «не валял дурака». Поняли меня только Квасюк и Тася; мы с ней потом года три не ходили на концерты, где давали шестую симфонию Петра Ильича Чайковского.
Бежали годы. Провожая на пенсию Василия Романовича, собрались с сослуживцами в его рабочей комнате за столом с хлебосольным угощением, приготовленным его заботливой Стеллой Григорьевной. Стали перечитывать многочисленные «литературные опусы» пенсионера с яркими комментариями профессора. Мой взгляд выхватил философскую фразу нашего славного литератора: «Независимость, кто же ты???» Снизу, весёлым размашистым Боймовским почерком объявлялся приговор: «Лживая, продажная тварь!!!»