Алексис Де Токвиль, французский политический деятель, в своем историко-политическом трактате «Демократия в Америке» представил описание устройства государственной жизни в Америке. Произведение обрело широкую известность, поскольку до публикации трудов А. Токвиля европейцы были совсем не алё о том, как там поживает «Новый свет».
ЧСХ, среда со слов автора не располагала и даже не подразумевала велодорожки.
«Вот этот-то негостеприимный берег и стал главным объектом приложения человеческой энергии. Именно эта полоска высушенной земли стала колыбелью, а затем и домом для английских колоний, которым впоследствии предстояло превратиться в Соединенные Штаты Америки».
Автор открыто говорит об Америке как о государстве, которому удалось создать политическую систему, в рамках которой народ имеет возможность довольствоваться благами принципов всеобщей свободы, касающихся выражения своих взглядов, единства, избирательского права и т. д. Токвиль проводит параллель между государственным устройством в Европе и в США, приходя к следующим выводам:
- Стремление народа к равенству естественно, однако, оконфузившись на опыте прошлого, а именно французской революции, европейская власть все же начала подавлять. Немудрено, что оно в свою очередь приводит к еще более деспотическому воздействию на общественность;
- Представители власти в Европе верили, что люд контролируется путем физической силы и ограничения, а не внедрения в широкие массы общего идеологического представления и ценностей, которые обеспечивают условия для жизни граждан, лишающих революционные настроения всякого смысла и ориентира;
- А даже если и имеет – «заокеанское» решение проблемы равенства и революций нельзя применить в отношении Европы still. Тушо не надо нам ваших этих демократий.
Нравственные и духовные ориентиры, представляющие из себя основу политической и общественной жизни американцев, пришли из протестантизма. Previously немецкие протестанты стремились избавить Германию от священства, церковного землевладения, светской власти, злоупотребления полномочиями, культа святых, тем самым утверждая свободный доступ к вере и Богу. Если в Европе, несмотря на популярность, протестантские уклады жизни полностью потеряли свою актуальность и влияние к середине двадцатого века, то в Америке эти идеи прижились как базис государственного устройства, несмотря на популяризацию атеистических вайбов. Так, идеи протестантов реально стали актуальными навсегда в качестве юридических и общественных норм, несмотря на избавление от духовного подтекста.
Говоря о российском восприятии идей Токвиля, следует отметить тот факт, что информация о государственном устройстве Америки для российской общественности была совершенно нова и, мягко говоря, вызывала большой интерес.
Российская империя, являющаяся контрастным фоном для движений американской демократии и французской монархии, все же ненароком упоминается автором, несмотря на отсутствие прямого указания. Но только в качестве намека на то, что случится с Францией, если властные полномочия окажутся в руках у одного человека (SIC!).
«…Американцы одерживают победы с помощью плуга земледельца, а русские – солдатским штыком…»; «В Америке в основе всякой деятельности лежит свобода, в России – рабство. У них разные истоки и разные пути, но очень возможно, что Провидение втайне уготовило каждой из них стать хозяйкой половины мира…» – именно так кончалась первая книга «Демократии в Америке».
Примечательно ИМХО Екатерины Великой, которое она выразила в письме Вольтеру, по поводу Лемерсье де ла Ривьерка, либерального экономиста и, видимо, хренового советчика. Он предложил императрице свою помощь в обустройстве России, на что та иронично отреагировала: «(Лемерсье) думал, что мы ходим на четырех лапах, и взял на себя великий труд приехать из Мартиники для того, чтобы научить нас стоять на прямых ногах».
Подобное не самое теплое отношение к демократическому государственному устройству можно было бы объяснить как и искажением представления российской власти об альтернативных структурах общественной жизни из-за сосредоточения управленческих полномочий в одних руках, непосредственной конкуренцией двух крупнейших держав, которая, fun fact, никогда не являлась предпосылкой к началу открытой войны на протяжении всей истории, так и осознанием властей того, что американская система управления государством тупо неприменима в контексте России.
Примечательно отношение Александра Первого к американскому укладу жизни. Он мечтал о переезде в Америку, а александровская Россия «была полна трансатлантических ассоциаций». Да и вообще – такие русские селебритис, как Рылеев, Толстой, Свиньин и другие активно демонстрировали свое положительное отношение к американскому обществу и ценностям.
Лидер Северного общества, Никита Муравьев, и вовсе представил конституционный проект, являющийся переводом федеральной конституции США (:D). Согласно ему, Россия должна была стать федерацией «держав» и убежищем для беженцев-рабов, царь – президентом, система власти – разделенной во главе с монахом, стоящим вне ее, крепостное право – отменено (что как бы намекает). «Раб, прикоснувшийся к земли Русской, становится свободным», – гласила одна из статей конституции.
Важной особенностью российского государства являлась (и -ется, несмотря на характер светскости) тесная связь с церковью, которая, в отличие от американского сценария, сохраняла свое полноправное влияние, что вызывало тревогу у общественности: развитие России неразрывно связано с националистическими и духовными идеями, в то время как государственная система Америки, в рамках которой духовность приобрела характер регламента, оставила после себя лишь перечень нравственных ориентиров, не идущих вразрез с различными религиозными представлениями «разношерстного» народа.
То есть ситуация категории снятый крестик, но с трусами на месте, да так, чтобы не мерились.
И. Тургенев в «Хронике русского» приводил идеи о том, что Учение Христа заключается не «в мертвой букве, не в православии, не в народности», а в демократии, обеспечение которой христианская церковь осуществить не может. Чаадаев же в письме Пушкину твердил, что «точка отправления народов определяет их судьбы» (что в его представлении было как бы спизжено Токвилем).
Труд Токвиля, с одной стороны, является подтверждением мысли Чаадаева: экономическое равенство, приводящее к большему деспотизму, неизбежность провала любых идей, выходящих за рамки общественных и политических систем и укладов государства, невозможность внедрения демократической модели управления в монархические структуры – проблему решает чемодан, вокзал, новое государство. С другой стороны, история знает примеры кровавых революций и случаев выражения оппозиционных народных настроений, которые привели если не к win'у и желаемому общественностью результату, то к фундаментальному изменению общественных механизмов, которые могли воздействовать на государственные. Цимес, короче, в том, что можно. С некоторыми потерями, но реализуемо.
Тезис Чаадаева можно интерпретировать как объяснение благоприятного развития Америки как государства, случившемуся благодаря установленным на берегу принципам свободы и единства. Однако в контексте российского развития он приобретает ощутимый окрас негативизма. По Чаадаеву, точку отправления России поставил Петр Первый, который является отцом-основателем государства. «До Петра в России не было истории, так же, как ее не было в Америке до Колумба». Согласно подобной мысли, внесение изменений в укоренившуюся государственную систему невозможно без перевоплощения старой страны в новую, либо непосредственно, если не равноценно, возведения нового государства и признания предшествующей исторической линии незначимой в его отношении. Стереть, короче, все, что было до. И сиять на все сто.
Если история России по упомянутому Чаадаеву начинается с правления Петра Первого, то она готова к началу воспитательного процесса – истории. Тащемта, ровно так же, как и американцы. Он проводит аналогию с открытием Америки – исследование Колумба было ориентировано во внешний мир, петровские реформы в свою очередь имели отношение к внутренним процессам государства. Однако общим звеном между Америкой и Россией является определение народа, обитающего на этих землях, как лишенного исторических преданий, традиций, открытого к просвещению, истинному счастью, блэк-джеку и остальному. Но все же в рамках подобных представлений возникает следующий вопрос – кто является «пришельцем», внешним колонизатором России как территории, на которой обитает безликий народ, лишенный исторического влияния? Ф. Бугарин писал: «…не подумайте, однако же, чтобы я почитал себя Христофором Колумбом…». Примечательно то, что идея стать для России «Колумбом» инспайрила и одерживала многих: только объектом исследования стал не нащупанный Сан-Сальвадор как кусочек Америки, а внутренний мир русского человека.
«Читали ли вы Токвиля? Я все еще разгорячен его книгой и совсем напуган ею…» – выразился Пушкин в обращении к Чаадаеву.
Великий поэт иначе смотрит на работу Токвиля: в его представлении петровская революция была не началом рождения демократических постулатов в России, а актом передачи власти бедному, но просвещенному дворянству в соответствии с «Табелем о рангах». Николай Первый выступает против влияния демократических ценностей и петровских реформ, восстанавливая права дворянства. Основой революции должно выступать дворянство, а не «демократия» Токвиля. Так, Пушкин противопоставляет себя Токвилю, упоминая исторические события и особенности российского устройства, не позволяющие приравнять два государства к единой истине.
Пушкин резко высказывается о православной церкви, указывая на то, что она давно отчуждена от народа и является частью государственной системы. России нужны новые институты и нравственные ориентиры – именно эту роль сыграла, конечно и кто бы ожидал, литература. В обществах, прошедших реформацию, инструментом создания общей идеологии была религия. Но в рамках российского государства религия шла вразрез с тенденциями просвещения и волей самого народа. Поэтому литература стала оплотом духовных соображений русского человека, вмещая в себя также и функцию влияния на сознание широких масс. «…Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам…»
Токвилевская демократия – идея не очень о свободе, а о специфике внедрения новых представлений о государстве и ценностей в старые структуры. Автор отмечает естественные процессы, происходящие с народом, политическими институтами и властными структурами, представляя американскую демократию как устройство, способствующее благоприятному развитию человека в социально-культурных отношениях. Многочисленные полярные реакции на травелог А. Токвиля обусловлены пересечением разных представлений касательно влияния исторического прошлого государства на действующие институты, особенностей правления в условиях тех или иных режимов, целесообразности внедрения всякой гомосятины и новизны в политическую жизнь, истинном предназначении человека, духовных ориентиров и религии.