Приходилось начинать все сначала и отметая в сторону не столько пережитое и накопленный за это время опыт, сколько самого себя, совершать первый в своей истории шаг. Минувшая ситуация вряд ли бы могла иметь место в будущем и посему знания полученные мною за проведенный в притоне период не представляли никакой ценности. Сейчас мои тогдашние переживания кажутся весьма и весьма смешными, но в момент когда все эти события разворачивались, ощущение какого-то внутреннего увядания, словно я умер и после смерти был обратно втянут в рутину существования, вынужден был прикидываться, строить подобающие положению гримасы и всячески поддерживать иллюзию того, что я как и все прочие являюсь живым, не покидало меня ни на секунду. Но если вопросы философского характера в силу своего содержания предоставляют право на отсрочку, то не столь возвышенная бытовая сторона нашей жизни без всяких заминок требует от человека действия.
Отвернувшись от всего на свете, я поставил себя в такое малоприятное положение, при котором никак нельзя было медлить. Краеугольным камнем всех моих затруднений было прежде всего учение, брошенное мною чуть ли не в самом начале своем и ставящее меня перед довольно простым выбором. Но, незамысловатость его прежде всего определялась малым количеством вариантов, в то время как использование их в любом случае требовало неимоверных (как мне казалось тогда) усилий с моей стороны. Пан или пропал, тем и хорош этот подход к жизни, когда человек берясь за что-то всякий раз перегибает палку, и тем самым исключает вероятность появления какой-то промежуточной категории меж противоположными полюсами людского существования.
Мои систематические прогулы и пренебрежение к занятиям привели к тому, что я либо должен был с удвоенными рвением и желанием постигать упущенный материал и сдавать многочисленные задолженности практически по всем школьным дисциплинам, либо оставаться на второй год, что в мыслях моих тут же приравнивалось к позору. Катерина Викторовна в моем положении ничего трагичного не видела, отмахнувшись от всего беспечным "что хочешь то и делай, как получится так и будет", но в действительности это было совсем не так. Сосредоточившись на самом себе, я не видел дальше своего носа, и все те невзначай брошенные взгляды, полные боли тоскующего материнского сердца, оставались для меня незамеченными. Ничего не видя и не слыша, я лишь отсчитывал секунды, наблюдал за казнью настоящего - этого бесконечного исчезновения времени и ждал когда действительность, ни о чем меня не спрашивая, безо всяких угроз, но тем не менее принуждая весом своего покоящегося в веках величия, предложит сделать выбор - Пан или пропал?
В один из вечеров мне стало легче. Болезнь покинула меня, и почувствовав это всем существом своим, словно из тела моего выскользнул скелет, я в полной мере осознал, что с завтрашнего дня начинается борьба, сражение за возвращение к тому, с чего все и начиналось. Облегчение вызванное выздоровлением мешалось с мрачными предчувствиями и я словно оказался в каком-то вакууме. Пережив снова все те ощущения, возникшие еще в притоне и то появляющиеся, то исчезающие вплоть до сегодняшнего дня, пропустив чрез себя каждое минувшее мгновение, передумав уже и так разобранные ранее мысли, я не чувствуя более освободившегося от недуга тела, стал ждать когда усталость (именно физическая, потому как душевные силы мои были уже исчерпаны) опустит мне веки.
- Сынок, ты в порядке? - встревоженным голосом спросила Катерина Викторовна, зашедшая ко мне на минутку.
- Да, - ответил кто-то внутри меня, какой-то человечек сидящий в каждом и предназначенный как раз для таких вот бессознательных ответов человеку (некоторому собеседнику), которого ты в момент внутреннего окаменения практически и не видишь - кажется я совсем поправился, и завтра смогу пойти на занятия.
- Это очень хорошо, родной мой, очень хорошо, - скороговоркой выпалила она - а теперь ложись-ка спать и набирайся сил. Не просто тебе завтра будет, - добавила Катерина Викторовна усмехнувшись - но ты не бойся, не так страшен шаг, который ты намереваешься сделать, как представление о нем.
Поцеловав меня в лоб она бесшумно вышла из комнаты, даже не прикрывая толком двери, словно беспокоясь о том, что мне быть может что-то потребуется, а я не смогу и с постели встать, не говоря уже о том, чтобы что-то для самого себя сделать. Впрочем опасения её не были лишены определенного смысла, ведь парализованный мозг мой вряд ли был способен и палец в движение привести, предпочитая дожидаться сна, ничего более не делая и не желая.
На следующее утро, я скрепя сердце отправился в школу. Город V весь как казалось насквозь промерзший за долгие месяцы зимы, буквально таял на глазах, под лучами яркого, весеннего солнца, и обращался в ручейки, убегающие прочь в тундру. Все вокруг шумело, блестело и разбрасывало в разные стороны яркие-яркие искры, казалось, что даже снег, обреченный на погибель и тот жил, превратившись в какую-то огромную гусеницу, шуршащую при движении.
Дом наш помещался в низине, в отдалении от центральных улиц, отчего создавалось впечатление, будто к самому городу V он никакого отношения не имеет, а просто стоит тут, как какой-нибудь булыжник у дороги, и вроде бы самой дорогой не является, но без него её и представить нельзя. Но как бы там ни было, а для того чтобы выйти на мало-мальски пригодный для ходьбы тротуар, необходимо было пройти по одной из "заячьих троп" проторенных людьми на снегу. Зимой, когда полутораметровые сугробы были не менее тверды чем бетон, подобное перемещение еще могло быть приемлемым, но сейчас, когда все таяло, нога с каждым шагом то по щиколотку, а то и по колено увязала в сырой снежной массе. Путь мой лежал в гору как раз по одной из таких тропок и пробираясь вверх по этому черно-белому от угольной пыли болоту, постоянно увязая, я с первых минут почувствовал боль в отвыкших от движения ногах.
Кое-как поднявшись я закурил папиросу и с каким-то довольством обвел взглядом преодоленное снежное пространство все искрящееся от лучей солнца падающих с небес. И вправду как живой, - подумалось мне и на душе как-то сразу же стало легче - интересно, а курит ли кто из наших папиросы? Задав самому себе этот вопрос, я на секунду впал в какое-то состояние безмыслия, прервав этот непродолжительный диалог с самим собой. Наши? - переспросил я через мгновение и горько усмехнувшись швырнул окурок в сторону - нет более никаких "наши", есть только "я" и "они".
Оказавшись в классе, я понял насколько верным было мое предположение. Первым значилась геометрия и Елена Витальевна всегда относившаяся ко мне чрезвычайно строго, завидев мою смущенную физию сейчас, стала отпускать дурацкие шуточки.
- Ну что, Саша, небось на печи сидел и пирожки ел? - спросила она язвительно - А оно и вправду лучше чем на занятия ходить. Но только пока ты отдыхал, мы половину курса прошли, что делать будешь? Правильно, снова на печь и так до конца жизни. Пока твои товарищи карьеру будут делать, ты отсидишься в тепле с пирожками и как оно славно будет. Не так ли?
Проговорив своё последнее "не так ли?" с каким-то особым пафосом торжества, эта с огромным коровьим крупом женщина, тряхнула своими белокурыми, короткими кудряшками и вся расплылась в хищной улыбке, оголив кривые зубы. Казалось, что она даже смеялась, но хор, подростковых, ломающихся голосов заглушал все на свете. Втекая в мою ушную раковину какой-то жижей из грязи и гвоздей, он отравлял мне душу и царапал перепонки. Хруст, треск, разрезанные улыбкой на две части лица моих одноклассников, безумно вращающиеся под стеклами толстых очков глаза Елены Витальевны: все это геометрической прогрессией уходило в бесконечность, опуская ко мне на каждом сантиметре этого долгого пути свои отвратительные перпендикуляры. Хотелось вскочить со своего места и швырнуть в эту женщину учебник. Я все знаю! Все знаю! - внутренне восклицал я и озлоблялся с каждой секундой.
- Ну не гляди ты так на меня, - насмешливо проговорила учительница - игра в гляделки не сделает из тебя порядочного человека. Как был ротозеем, так им и помрешь. Горбатого как ты сам знаешь...
- Хватит! - закричал я, и в классе тут же воцарилась тишина - Я и без вас все прекрасно знаю и не вам меня жизни учить, о Елене Витальевне я знал одну небольшую интимную подробность, которая не позволяла мне расценивать её как человека, с которого можно было брать пример, и она была осведомлена о том, что мне известна её подноготная. Вы преподаватель и должны обучать меня геометрии, а не пирожковому фатализму. Если же вы брезгуете учить меня этому предмету, то я могу уйти.
Поднявшись со своего места и не имея более сил находится в этом кабинете, я неспешно, чтобы не уронить собственного достоинства, стал собирать вещи.
- Саша, сядьте, - как-то растерянно проговорила Елена Витальевна, но тут же взяв себя в руки продолжила - сегодня темой нашего урока будет скалярное произведение в координатах и свойства скалярного произведения.
Я сел за парту и опустив голову, чтобы никто ничего не смог увидеть, улыбнулся своей первой победе.
По завершении урока из которого мне ровным счетом ничего не удалось вынести, я подошел к Елене Витальевне, чтобы взять работу на дом.
- Пока ничего тебе давать не буду, - проговорила она, не отрывая от меня пристального взгляда своих немного чумных глаз, в которых притаилось что-то боязливое - приходи на седьмой урок в кабинет, я для отстающих консультацию буду проводить, а после уже и поговорим.
- Хорошо, я обязательно приду, если куда-нибудь еще не затащат, я ведь сейчас нарасхват, - ответил я улыбнувшись.
- Сегодня консультации только у меня, - пробормотала она - ты ведь никому ничего не рассказывал?
- О чем вы? - притворился я удивленным, но прекрасно понимал о чем речь, и по возможности скрывался, чтобы немного её помучить.
- Ну, - как-то неуверенно произнесла она и сдавленным голосом закончила - о том случае, сам понимаешь.
- Ах, это - намеренно пренебрежительно выпалил я, чтобы у ней создалось впечатление будто говорится сейчас о какой-то мелочи - ни словом ни обмолвился. С моей стороны это было бы крайне подло.
- Это очень хорошо, очень, - протараторила она - я же знаю, что ты умный мальчик потому и журю тебя лишний раз, чтобы ты не расслаблялся. Приходи после занятий Саша, я буду ждать, а теперь иди, на урок опоздаешь.
Из кабинета я вышел со спокойным сердцем, и в большей степени оттого, что поставил Елену Витальевну в крайне неловкое положение своей грязной игрой. И самое примечательное было в том, что она наверняка была уверена во мне и знала, что я никому ничего не разболтаю, но сама возможность этого, возможность того, что все всплывет на поверхность, страшила её чрезвычайно.
На протяжении всей первой недели в школе после моего отсутствия, во всех кабинетах и на каждом уроке меня ожидало одно и тоже. Учителя, все кроме Елены Витальевны подшучивали надо мной под одобрительный смех моих одноклассников. Но если слова первых еще как-то меня задевали, в довольно малой степени, потому как я признавал справедливость сказанного, то хохот до ушей моих даже и не доходил. Одноклассники просто перестали существовать для меня и обратились в нечто такое, с чем можно случайно столкнуться в коридоре и не извиняясь пойти дальше. Меж нами была пропасть. Наблюдая за ними, слушая их, я понимал насколько они чище и наивнее меня, а оттого и глупее. Шагнув на несколько лет вперед я смотрел на них как на детей, способных убить кошку если им никто не объяснит, что это недопустимо. Быть может они и знали о существовании добра и зла, но предложи им отнести к одной из этих категорий явление доселе незнакомое, никто бы из них этого сделать не смог. Презирая каждого из них, я тем не менее испытывал чувство стыда, за то, что не был таким как они. Ведь именно таким мне и положено быть, - размышлял я в такие моменты - а я весь прогнил насквозь. Испытывая какую-то гордость за полученные знания, я осознавал, что испитая мною чаша, была по края наполнена тем, к чему время меня еще не совсем подготовило. Равноценно этому было бы впрыснуть лошади вместо малой дозы змеиного яда смертельную, для того чтобы изготовить сыворотку. Да, я здесь, а не в притоне, - проговаривал я про себя - да, те мысли и чувства, но не выпил ли я яда? Сравнивая себя с этими детьми я убеждался в том, что весь этот опыт лишь отрава, которая если и не убила меня до сих пор, то обязательно сделает это в будущем.
Но со временем, увидев с каким рвением я наверстываю упущенное, учителя смягчились и мне стало много проще. Выйдя из положения при котором меня противопоставляли остальным, я если и не перестал думать о существующих между мною и остальными различиях, то более не изводил себя этими мыслями.
Все задолженности были сданы и Катерина Викторовна узнав об этом обрадовалась чрезвычайно. Уже давно рассудив куда я должен буду пойти после школы, она всячески хитрила сейчас, чтобы склонить меня её выбор принять. Она даже втянула в это Семена Александровича, что было бы ошибкой, не будь я сплошь и рядом перед ней виноватым. Бывая у нас довольно часто, он заводил со мной неловкие разговоры о том, что мужчина обязательно должен освоить хорошую профессию, потому как он по природе своей добытчик. Но речи эти были еще более заполнены намеками по сравнению с тем, о чем говорила Катерина Викторовна. Очевидно так же как и я, он во всем её поддерживал, чтобы не огорчать, но со мной в контакт лишний раз не вступал, не желая усугублять установившегося меж нами напряжения. Не было и тени той серьезности, исходящей от него во время первой нашей встречи, и было видно, что Семен Александрович безо всякой охоты исполняет роль моего "отца" словно бы несся какую-то постыдную повинность.
На все соглашаясь я лелеял в голове совершенно иной план, исходя из которого намеревался стать ремесленником, а не руководителем, как того хотела бы Катерина Викторовна. Утвердившись во мнении касательно собственной порочности, я даже этим выбором хотел как бы наказать себя за все содеянные мною поступки и мысли, порой настолько ужасные, что и сказать о них язык не поворачивается. Избрав же стезю какого-нибудь плотника, я обрекал себя на жалкое существование, при котором каждая копейка доставалась бы мне потом и кровью. В этом я видел своего рода искупление и каждый день прокручивая в голове картины из своей будущей жизни, какой она мне виделась, испытывал какое-то мазохистское удовольствие, предчувствуя лишения и страдания, ожидающие меня впереди.
Но до осуществления моего замысла еще было несколько месяцев и мне необходимо было каким-то иным образом оградить себя, а я был абсолютно убежден в том, что такое чудовище должно быть изолировано от остальных людей, от мира, и в одиночестве предаться размышлениям о своем месте в этой жизни. Недолго думая, я устроился кондуктором трамвая на полставки, и после школы обыкновенно три или четыре часа колесил по неказистым улочкам города V, взимая с пассажиров плату за проезд, и попутно с тем, штудируя учебники.
Раз в четыре дня, после смены я шел в один из детских садов, куда устроился ночным сторожем. Эта работа нравилась мне больше, ведь если в трамвае мне приходилось сталкиваться с разными людьми, иногда подвыпившими и словоохотливыми, а иногда и просто отказывающимися платить за проезд, то здесь я за всю ночь совершал один обход и потом либо спал, либо занимался какими-то своими делами.
Таким образом, буквально через месяц я смог скопить денег, для того чтобы снять квартирку. Моё желание съехать, Катерина Викторовна в самом начале восприняла в штыки и даже деньги отобрала, чтобы ничего у меня не вышло, но потом вроде бы смирилась, очевидно испугавшись как бы я снова не сбежал в притон. Выступив моим поручителем она подыскала мне небольшую, светлую квартирку, которая очень мне понравилась. Помещаясь в самом центре, она окнами выходила на здание драматического театра, бывшего одной из немногочисленных достопримечательностей города. На оставшиеся у меня деньги, я вопреки протестам матери купил книг, в чтении которых видел спасение собственных мыслей от той гадости, столь часто их наводнявшей.
На следующий день после смотрин, я прихватив с собой одну лишь сумку съехал от матери и переселился в своё новое жилье. Катерина Викторовна сопровождала меня на всем протяжении этого переселения и раздавала житейские советы.
- Минимум раз в неделю полы мой, а то пылью будешь дышать, - тараторила она - когда будешь суп варить, то большую кастрюлю сразу запасай, но половника в ней не оставляй, иначе испортится быстро.
Посидев у меня с полчаса и рассказав как необходимо жить именно здесь, ведь в каждом доме живется как-то по-особенному, она ушла, оставив меня одного. Не раздеваясь и не застилая постели, я лег на ветхую кровать, и повернувшись на бок, уставился в окно, впав в оцепенение от ощущения свободы пронизавшей все существо моё в эту секунду. Казалось, что именно в этих стенах я и смогу добиться того состояния душевного покоя, которое поможет мне в борьбе с демонами и призраками прошлого, хоть и отступившими куда-то вглубь, но дожидавшимися момента, чтобы вырваться наружу.