Как отмечает Тарле уже к началу 1815 г. у Наполеона стало складываться решение вернуться во Францию и восстановить империю. Он никогда и никому не рассказал, как он пришёл к этому решению. Может быть, только в самом конце 1814 и в первый месяц 1815г. в нем созрело убеждение, что вся армия, а не только его гвардия к нему относится по-прежнему. Знал он и хорошо учитывал настроение крестьян, всю ту тревогу, которая росла в деревне. Одно сообщение ускорило его решение.[1]
Тарле пишет, что в середине февраля ему пришлось побеседовать с одним молодым чиновником еще наполеоновских времен, Флери де Шабулоном. Он подробно рассказал о росте всеобщего недовольства, о безобразиях дворян-эмигрантов, вернувшихся в свои деревни, о том, что армия почти сплошь считает в душе своим законным государем только Наполеона, а короля Людовика и других членов Бурбонской семьи и знать не хочет. После этого разговора он решился.
Мать Наполеона Летиция, гостившая у него в начале февраля 1815 года, позднее пересказывала его слова:
- Я не хочу умереть на этом острове и кончить свои дни в безмятежном покое – такая участь недостойна меня. Армия желает моего возвращения, я верю, что при виде меня она поспешит ко мне. Конечно на пути мне могут встретится и офицеры верные Бурбонам…
Что ж лучше пасть от их руки, чем прозябать здесь до могилы. Я намерен еще раз попытать счастья.[2]
Летиция Бонапарт уверяла, что благословила сына на очередной подвиг.
[1] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 352
[2] Бурин С.Н. Наполеон Бонапарт. М., 1999с. 264
Сейчас же он дал приказания и инструкции генералам. Он ехал не завоевать Францию оружием, а просто намерен был явиться во Францию, высадиться на берегу, объявить о своих целях и потребовать себе обратно императорский престол. Так велика была его вера в обаяние своего имени; ему казалось, что страна должна была сразу, без боя пасть к его ногам. Следовательно, отсутствие у него вооруженных сил не могло послужить препятствием.
А.З. Манфред в своей книге “ Наполеон Бонапарт” пишет, что Наполеон не мог сражаться с французами даже, если они прикрывались белым флагом; путь к утраченному трону должен быть бескровным. Он отдал команду всем участникам своего небольшого отряда не открывать огня, не прибегать к оружию ни при каких обстоятельствах.[1]
Н.А. Троицкий пишет что, аналитически сопоставив неприятие Бурбонов во Франции и распри внутри 6-й коалиции, Наполеон усмотрел в этом для себя шанс к возвращению на политическую арену и принял дерзкое решение: вернуть себе трон.
Он пишет что то, что произошло затем, с 1 по 20 марта, и что историки назовут «полетом орла», весь мир воспринял как чудо. Действительно, такого не было в мировой истории никогда – ни раньше, ни позже: безоружный человек во главе горстки людей, не сделав ни одного выстрела, «только шляпой помахав», за 20 дней положил к своим ногам великую державу.
Чем объяснить столь бурный взрыв общенародной любви к властолюбцу, деспоту и агрессору? Объяснение только одно: Наполеон стал желанным для Франции не сам по себе, а как альтернатива Бурбонам, как гарант от возвращения страны в дореволюционную быль.[2]
Наполеон покинул Эльбу уже 26 февраля и на нескольких судах вместе с 1100 своих гвардейцев, которым союзники позволили остаться в его распоряжении, отплыл к берегам Франции. За 15 лет до того он сумел пройти в Средиземном море мимо английских кораблей, возвращаясь во Францию из Египта. Ну а от Эльбы до Франции было рукой подать и темной ночью его суда легко миновали цепочку сторожевых кораблей все тех же англичан.
Утром (по другим данным в 3 часа дня)[3] 1 марта маленький флот Наполеона причалил к берегу бухты Жуан, близ мыса Антиб. При виде императора стоявший на берегу, крестьянин радостно замахал руками. Кивнув ему, Наполеон сказал своим спутникам:
- А что я вам говорил? Вот и первое подкрепление!
Следом появилась таможенная стража, солдаты которой также приветствовали императора. Еще по пути с Эльбы во Францию Наполеон написал короткое воззвание к своим старым товарищам по оружию, к армии, ко всем французам. В нем были такие слова: “Наша победа пойдет семимильными шагами, наши орлы полетят от колокольни к колокольне до самых башен Нотр-Дама, собора Парижской Богоматери”.[4]
Уже 3 марта в Париже узнали что Наполеон покинул Эльбу и пробирается в неизвестном направлении. Французскими войсками на юге командовал маршал Массена, узнав о высадке Наполеона он дол приказ генералу Миолиссу остановить и обезоружить отряд Бонапарта. Но случилось, так что отряд Наполеона оказался впереди войск генерала Миолисса; задача не была выполнена. Наполеон беспрепятственно дошел до Гренобля.
Как отмечает С.Н. Бурин в своей книге «Наполеон Бонапарт» по поводу бегства Наполеона с Эльбы, еще никогда в жизни он не возглавлял такого крохотного войска. Но в каждом местечке и городке, через которые они проходили, к ним присоединялись солдаты[5].
Тарле пишет что, 7 марта в Гренобль пришли высланные спешно против Наполеона войска – два с половиной пехотных полка с артиллерией и один гусарский полк. О сражении против всех этих полков с артиллерией не могло быть и речи. Королевские войска могли бы расстрелять его издали, даже не потеряв ни одного человека, ведь у Наполеона не было ни одного орудия. Наполеон долго смотрел в подзорную трубу на выдвинутые против него войска. Затем он приказал своим солдатам взять ружье под левую руку и повернуть дуло в землю. Они пошли прямо под ружья, выстроенного против него передового батальона королевских войск.
Начальник этого батальона поглядел на своих солдат, обратился к адъютанту командира гарнизона и сказал ему, указывая на своих солдат: «Что мне делать? Посмотрите на них, они бледны, как смерть, и дрожат при одной мысли о необходимости стрелять в этого человека». Он велел батальону отступить, но они не успели. Наполеон приказал 50 своим кавалеристам остановить приготовившийся отступать батальон. “Друзья, не стреляйте! - кричали кавалеристы.- Вот император!” Батальон остановился. Тогда Наполеон подошел вплотную к солдатам, “Солдаты пятого полка! – раздалось среди мертвой тишины. – Вы меня узнаете?” – “Да, да, да!” – кричали из рядов. Наполеон расстегнул сюртук и раскрыл грудь.” Кто из вас хочет стрелять в своего Императора? Стреляйте!” Все войска, высланные для защиты Гренобля, перешли на сторону Наполеона. [6]Наполеон въехал в Гренобль, сопровождаемый полками и толпой крестьян, вооруженных вилами и старыми ружьями. В город ему помогли войти местные ремесленники-каретники.
В Гренобле ему представились власти и начальствующие лица всех ведомств, кроме немногих бежавших из города. На этих приемах Наполеон повторял, что он окончательно решил дать народу свободу и мир, что прежде он действительно слишком “ любил величие и завоевания”, но теперь он поведет другую политику. Еще характернее было его указание, повторяемое им с не меньшей настойчивостью, что он пришел спасти крестьян от грозящего им со стороны Бурбонов восстановления феодального строя, пришел обеспечить крестьянские земли от покушений со стороны дворян-эмигрантов. Он твердо заявил, что хочет пересмотреть данное им самим государственное устройство и сделать империю конституционной монархией.
Приказав окрестным полкам явиться в Гренобль и сделав им смотр, он уже с шестью полками и довольно значительной артиллерией двинулся из Гренобля прямой дорогой на Лион. Отовсюду к нему стекались по пути крестьянские делегации[7]. Впереди шел отряд в 7 тыс. солдат с 30 орудиями. Наполеон с остальным войском задержался на лишний день в Гренобле и выступил, разослав ряд приказов и распоряжений. Он снова чувствовал себя настоящим повелителем Франции. Теперь он мог принять в случае надобности сражение с королевскими войсками, но он по-прежнему был убежден, что, ни одного выстрела ему сделать не придется и что вообще никаких королевских войск во Франции нет, а есть войска его, наполеоновские.[8]
Толпы крестьян, исчисляемые современниками в 3-4тыс. человек шли за Наполеоном и его армией, стекаясь к нему по пути провожая его от села к селу. Ничего подобного даже сам Наполеон при всей своей самоуверенности все-таки не ожидал. Он уже нисколько не сомневался, что через несколько дней будет в Париже. Что могло остановить его?
Меж тем в Париже уже били во все колокола. Королевский двор принимал спешные меры. Военный министр маршал Сульт отдал приказ тридцати тысячной армии двинутся наперерез армии Наполеона. Но Сульта подозревали в тайных симпатиях к Наполеону. Позже после того как Наполеон захватит власть он скажет- «я знал что Сульт был верен королю, но все его действия свидетельствовали о расположении комне».[9] Его заменил на посту военного министра Кларк, герцог Фельтрский[10].
Тарле указывает, что король отказывался пока верить в серьезность опасности. Решено было противопоставить Наполеону человека, который после императора был наиболее популярным в армии: маршала Нея. Маршал Ней казалось вполне искренне присоединился к Бурбонам, он больше всех убеждал Наполеона в 1814г. в необходимости отречения. С другой стороны сам Наполеон дал ему маршальский жезл, а потом и герцогский титул, и княжеский титул и самое главное название « храбрейший из храбрых».
Нея вызвали к королю. Ней был решительно против наполеоновского предприятия, от которого он кроме зла для Франции ничего не ожидал.
Нужно было удержать, во что бы то ни стало Лион второй после Парижа город Франции по богатству, по числу жителей по политическому значению. Туда отправился королевский брат граф Артуа, наиболее ненавистный из Бурбонов, с наивной надеждой воспламенить лионских рабочих чувством преданности к Бурбонам. Прибыл туда и маршал Макдональд, на которого Бурбоны тоже полагались как на Нея. Макдональд забаррикадировал мосты, произвел наспех еще некоторые оборонительные работы и задумал устроить смотр войскам и при этом показать им королевского брата графа Артуа.
Уже все было готово для этой торжественной демонстрации, как вдруг к Макдональду явился один генерал и сказал, что лучше королевского брата поскорее отвезти в более безопасное место. Макдональд собрал на смотр три полка гарнизона, сказал перед фронтом речь, где упоминал о грозящей новой войне с Европой в случае торжества Наполеона, и предложил приветствовать графа Артуа криком « Да здравствует король!». Мертвое молчание было ответом.
В полной панике граф Артуа бежал со смотра и сейчас же с предельной скоростью покинул Лион. Макдональд сам остался, чтобы руководить работами по обороне. Солдаты работали угрюмо и нехотя. Один сапер подошел к маршалу и укоризненно сказал ему: «Лучше бы вы нас повели к нашему государю, к императору Наполеону».[11] Маршал ничего не ответил.
«Да здравствует император! Долой дворян!»- этим криком крестьяне, войдя в лионское предместье Ла Гильотиер, оповестили город о приближении императора.
Действительно наполеоновские гусары и кирасиры уже вступали в город. Макдональд со своими войсками пошел, навстречу рассчитывая дать сражение. Но едва его полки увидели кирасир, как с криком «Да здравствует император!» бросились прямо к ним. Чтобы не попасть в плен к своим же солдатам Макдональд ускакал прочь и бежал из города.
Спустя полчаса после этой сцены Наполеон, окруженный свитой, вступил в Лион. Это произошло 10 марта через девять дней после его высадки.
На следующий день как указывает Тарле Наполеон принимал парад лионской дивизии, специально присланной сюда и пополненной правительством, чтобы сражаться против императора. Принимая городские власти Лиона, Наполеон подтвердил то о чем много раз говорил в Гренобле: он даст Франции свободу внутри и мир извне. Он прибыл, чтобы сохранить и укрепить принципы великой революции. В Лионе он подписал акт уничтожавший Палату Пэров и Палату депутатов, аннулировал все назначения по судебному ведомству произведенные Бурбонами и назначил новых судей. Большинство префектов он оставил на их местах это были за немногим исключением его собственные префекты.
В Лионе он уже формально восстановил свое владычество, низложив с престола династию Бурбонов. [12]Во главе почти 15 тыс. войск он двинулся дальше держа путь на Париж.
Наполеон шел по-прежнему, не встречая препятствий с триумфом войдя в Макон. Но раньше, чем достигнуть Шалона должна была произойти решающая встреча с маршалом Неем. В тот момент, когда он шел из Макона ему доложили что маршал Ней со своей армией расположился в Лон-ле-Сонье и загородил дорогу.
Манфред пишет что Ней прибыл в Лон-ле-Сонье 12 марта. У него было четыре полка, и он ожидал еще подкреплений. Он был в тот момент убежден в правоте своих действий. Ней искренне считал, что он прав, борясь против императора. Он знал, что на него возложены теперь все надежды короля Людовика XVIII. [13]
Но солдаты угрюмо молчали, когда он пытался говорить с ними. Он собрал офицеров и солдат и произнес речь, в которой напоминал, как он всю жизнь служил императору, но заявил, что теперь восстановление империи повлечет неисчислимые беды для Франции и прежде всего войну с Европой. Он добавил, что сейчас же отпустит из своего отряда тех, кто не желает сражаться и пойдет вперед с остальными. Молчание и офицеров и солдат было ему ответом. Раздраженный и обеспокоенный он вернулся в свою палатку.
В ночь с 13 на 14 марта маршала разбудили известием, что артиллерийская часть, которая должна была придти к нему в подкрепление из Шалона взбунтовалась и перешла на сторону Наполеона. Далее шли вести о переходе на сторону Наполеона ближайших городов. Когда армия Наполеона, а армия Нея возле Шалона вошли в соприкосновение Нею была передана записка от Наполеона: «Ней! Идите мне навстречу в Шалон. Я вас приму также как на другой день после битвы под Москвой». Ней колебался до последней минуты он не знал, на что решиться. Но когда обе армии встретились и Ней не мог сомневаться в настроениях солдат, он выхватил саблю из ножен и воскликнул: «Офицеры, унтер-офицеры и солдаты! Дело Бурбонов погибло навсегда! Законная династия, которую выбрала себе Франция восходит на престол. Императору нашему, государю, надлежит впредь царствовать над этой прекрасной страной». Крики «Да здравствует император! Да здравствует маршал Ней!» заглушили его слова. Несколько роялистских офицеров сейчас же скрылись. Ней им не препятствовал. Один из них тут же сломал свою шпагу и горько упрекнул Нея. «А что же, по-вашему, было делать? Разве я могу остановить движение моря своими двумя руками?»- ответил Ней. [14]
В Париже почти одновременно узнали и о въезде Наполеона в Лион, и о дальнейшем его движении на север и о переходе Нея с войском на его сторону.
[1] Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1998 с. 683
[2] Троицкий Н.А. Александр и Наполеон. Р.н/Д. 1994 с. 245.
[3] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 354
[4] Бурин С.Н. Наполеон Бонапарт. М., 1999с. 264
[5] Бурин С.Н. Наполеон Бонапарт. М., 1999 с. 265
[6] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 356
[7] Биография Наполеона // www.hronos.km.ru.
[8] Тарле Е. Наполеон. М., 1992 с. 357
[9] Учеников М.К. Сульт.// Всеобщая история 2007 №6
[10] Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1998 с. 684
[11] Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1998 с. 685
[12] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 361
[13] Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1998 с. 686
[14] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 363
А.З. Манфред отмечает, что в Париже на цоколе Вандомской колонны появился большой от руки написанный плакат: « Наполеон-Людовику. Король, брат мой, не посылай мне больше солдат, их у меня достаточно»[1].
Тарле пишет - Бежать! Это было первой мыслью королевского двора. Король сначала был против. Дело дошло до серьезного обсуждения такого плана: король сядет в карету и со всеми сановниками, семьей и духовенством выедет за город: у заставы все эти экипажи остановятся, и будут ждать идущего на столицу узурпатора. Узурпатор, видя легитимного монарха, гордого своим правом и своей собственной особой заграждающего вход в столицу, несомненно, устыдится своего поведения и повернет обратно.[2]
Правительственная пресса от крайней самоуверенности перешла к полному упадку духа и нескрываемому страху. Типичной для ее поведения в эти дни была строгая последовательность эпитетов прилагавшихся к Наполеону. Первое известие: «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан». Второе известие: «Людоед идет к Грассу». Третье известие: «Узурпатор вошел в Гренобль». Четвертое известие: «Бонапарт занял Лион». Пятое известие: «Наполеон приближается к Фонтенбло». Шестое известие: «Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже».[3]
Оставалась еще одна слабая надежда, но и она вскоре угасла. В Париже знали, что Наполеон не принимает ни каких мер предосторожности. Ничего не стоило одним ударом кинжала спасти династию Бурбонов. Но добровольцев не нашлось.
В ночь с 19 на 20 марта Наполеон со своим авангардом вошел в Фонтенебло. Уже в 11 часов вечера 19 марта король, который хвастливо уверял, что он навсегда остается в Париже, со всей семьей бежал по направлению к бельгийской границе.
На другой день, 20 марта 1815 г., в 9 часов вечера Наполеон, окруженный свитой и кавалерией, вступил в Париж. Бурин указывает что при всем громадном, быстром и ясно взвешивающем уме Наполеон хорошо понимал, что если он без всякой борьбы, голыми руками в несколько дней отвоевал обратно французский престол, то это произошло не потому, что сразу все пленились размерами той свободы и надежностью того мира, которые он сулил своим подданным. Внешнего мира Бурбоны пока не нарушили и не собирались нарушить. Следовательно, от них отвернулись по другой причине. Он очень ясно понимал, что его успех вызван в очень значительной степени его обещаниями крестьянству, т. е. подавляющему большинству нации.[4] Несметная толпа ждала его во дворце Тюильри и вокруг дворца.
Тарле Е.В. в своей работе «Наполеон» так описывает приезд Бонапарта. Когда еще с очень далекого расстояния стали доноситься на дворцовую площадь с каждой минутой усиливавшиеся и, наконец, превратившиеся в сплошной, оглушительный, радостный вопль крики несметной толпы, бежавшей за каретой Наполеона и за скакавшей вокруг кареты свитой, другая огромная толпа, ждавшая у дворца, ринулась навстречу. Карета и свита, окруженные со всех сторон несметной массой, не могли дальше двинуться. Конные гвардейцы совершенно тщетно пытались освободить путь. «Люди кричали, плакали, бросались прямо к лошадям, к карете, ничего не желая слушать», – говорили потом кавалеристы, окружавшие императорскую карету. Толпа, как обезумевшая (по показанию свидетелей), бросилась к императору, оттеснив свиту, раскрыла карету и при несмолкаемых криках на руках понесла Наполеона во дворец и по главной лестнице дворца наверх, к апартаментам второго этажа.[5]
После самых грандиозных побед, самых блестящих походов, после самых огромных и богатых завоеваний никогда его не встречали в Париже так, как вечером 20 марта 1815 г. Один старый роялист говорил потом, что это было самое настоящее идолопоклонство.
Едва только толпу с трудом уговорили выйти из дворца, и Наполеон очутился в своем старом кабинете (откуда за 24 часа до этого вышел бежавший король Людовик XVIII), как тут же принялся за дела, обступившие его со всех сторон.
Бурин в своей работе задает вопрос - Почему же произошла такая перемена в настроении целого народа? Ведь совсем недавно французы радовались завершению многолетних войн, возможности вернуться к мирному труду. Объяснение в том, что Бурбоны за неполный год своего пребывания у власти ухитрились восстановить против себя едва ли не все население страны. Крестьяне не без оснований опасались восстановления тех или иных феодальных повинностей. Недовольна была и буржуазия, поначалу поддержавшая Бурбонов: феодальная аристократия уже начала покушаться на права, с таким трудом завоеванные буржуазией. А сближение Бурбонов с Англией привело лишь к заполнению Франции английскими товарами, с которыми местной промышленности было трудно конкурировать. Словом все больше и больше французов с грустью вспоминали об опальном императоре, при котором все было иначе. [6]
Невероятное совершилось. Безоружный человек без выстрела, без малейшей борьбы в 19 дней прошел от Средиземного побережья до Парижа, изгнал династию Бурбонов и воцарился снова.
Как пишет Манфред: «После двух лет поражений, просчетов, провалов весенний день 20 марта, казалось снова возвращал его на дорогу удач и побед. То был последний счастливый день его жизни. Стояла весна, время ожиданий, время надежд, и он снова вдыхал неповторимый весенний запах Парижа; его окружали радостные, возбужденные лица; он пожимал руки, он был среди своих товарищей; он снова чувствовал за плечами широкие крылья победы.[7]
Но он лучше всех знал, что опять, как и в первое свое царствование, не мир он принес с собой, а меч, и что потрясенная его внезапным появлением Европа на этот раз сделает все, чтобы помешать ему собрать свои силы.
Главной задачей он считал восстановление былого могущества французской армии. Только это могло обезопасить его от мести Англии и ее союзников. А потом можно будет сделать армию еще сильней и самому расплатиться с врагами[8].
Мир и конституция- под этими двумя лозунгами совершилась в 1814 реставрация Бурбонов. Те же лозунги выставила в 1815 и реставрация бонапартиская.
Неуверенность в прочности нового режима, боязнь новых экономических затруднений и новых внешнеполитических осложнений отталкивали крупную буржуазию от Наполеона. Известную роль сыграло при этом и опасение имущих классов, что он не сможет сдержать новый революционный подъем в стране.[9]
Наполеон торжественно обещал, начиная свое новое царствование, дать Франции свободу и мир, откровенно и громогласно сознавшись тем самым и многократно это повторяя и в Гренобле, и в Лионе, и в Париже, что в свое первое царствование он не давал Франции ни свободы, ни мира. Свободолюбивый и миролюбивые Наполеон – это, конечно, должно было звучать в ушах Франции и Европы так же, как если бы сказали «холодный огонь» или «горячий лед».
«Бескорыстные люди меня привели в Париж. Унтер-офицеры и солдаты сделали все. Народу и войску я обязан всем», – повторял Наполеон несколько раз в первый вечер после своего приезда в Тюильри 20 марта 1815 г., согласно свидетельству находившегося при нем Флери де Шабулона.[10]
«Крестьяне кричали: Да здравствует император! Долой дворян! Долой попов! Они следовали за мной из города в город, а когда не могли идти дальше, то их заменяли другие эскортировать меня, и так до Парижа. После провансальцев – дофинцы, после дофинцев – лионцы, после лионцев – бургундцы составляли мой кортеж, и истинными заговорщиками, которые приготовили мне всех этих друзей, были сами Бурбоны», – так рассказывал Наполеон о своем шествии в первые дни после водворения в Тюильри.
Но крестьян, по крайней мере, отчасти, удовлетворить было легко: для них Наполеон был символом полного уничтожения феодализма и обеспечения крестьянской собственности на землю. Правда, крестьяне еще хотели, чтобы не было войн и наборов, и чутко прислушивались, когда император говорил о своей будущей мирной политике. Но этот вопрос о мире был, во всяком случае, не первым по важности. Важным был другой вопрос: Наполеон понимал, что после 11 месяцев конституционной монархии Бурбонов и некоторой свободы прессы городская буржуазия ждет от него хотя бы какого-нибудь минимума свобод; ему нужно было поскорее иллюстрировать ту программу, которую он развивал, двигаясь к Парижу и разыгрывая революционного генерала. «Я явился, чтобы избавить Францию от эмигрантов», – сказал он в Гренобле. – «Пусть берегутся священники и дворяне, которые хотели подчинить французов рабству. Я их повешу на фонарях», – заявил он в Лионе.
Он получил целый ряд адресов от старых якобинцев, уцелевших каким-то образом в провинции от преследований в его первое царствование; они теперь приветствовали его как представителя революционной активности против Бурбонов, монахов, дворян, священников. В Тулузе по городу весь день носили бюст императора Наполеона с пением Марсельезы и с криками «Аристократов на пику!».
Е.В. Тарле отмечает, что к маршалу Даву, любимцу Наполеона, которого он назначил сейчас же по своем возвращении военным министром, обращались из провинции с просьбой, чтобы император ввел террор 1793 г. И сам Наполеон знал очень хорошо это настроение. Уже ночью 20 марта, как только его внесли на руках во дворец, он сказал графу Моле: «Я нашел всюду ту же ненависть к попам и дворянству, и притом такую же сильную, как в начале революции».
Но так, же как в 1812 г. в Кремле он побоялся иметь союзником русскую крестьянскую революцию, так в 1815 г. в Тюильри он испугался помощи со стороны жакерии и революционного террора. Он не позвал к себе на помощь ни «Пугачева» тогда, ни «Марата» теперь, и это не было случайностью. Тот класс французского общества, который победил в эпоху революции и главным представителем и укрепителем победы которого являлся Наполеон, т. е. крупная буржуазия, был единственным классом, стремления которого были Наполеону близки и понятны. Именно в этом классе он хотел чувствовать свою опору, и в его интересах готов был вести борьбу. И как в 1812 г. он чувствовал себя ближе к врагу, к Александру I, чем к крестьянской массе России, так в 1815 г. он не желал даже во имя борьбы с вражескими полчищами звать на помощь революцию. «Я не хочу быть королем жакерии», – сказал Наполеон типичному выразителю буржуазных чаяний в этот момент, Бенжамену Констану. Император велел позвать его во дворец вскоре после своего нового воцарения именно по вопросу либеральной государственной реформы, которая удовлетворила бы буржуазию, доказала бы новоявленное свободомыслие императора Наполеона и вместе с тем утихомирила бы поднявших голову якобинцев[11].
Также Тарле отмечает, что Наполеон отлично сознавал и тогда и впоследствии, что только революционный подъем мог бы помочь ему в этот момент, а вовсе не умеренно‑либеральные конституционные узоры: «Моя система защиты ничего не стоила, потому что средства были слишком не в уровень с опасностью. Нужно было бы снова начать революцию, чтобы я мог получить от нее все средства, какие она создает. Нужно было взволновать все страсти, чтобы воспользоваться их ослеплением. Без этого я не мог уже спасти Францию», – говорил он, вспоминая о 1815 г. И знаменитый военный историк и теоретик генерал Жомини совершенно в этом случае согласен с императором. Отказавшись даже от попытки вызвать к жизни 1793 год и могучие силы, которые сам же он признал за революцией, Наполеон велел отыскать где-то спрятавшегося либерала и теоретика‑публициста Бенжамена Констана и привести во дворец. Прятался Бенжамен Констан потому, что еще всего только за один день до въезда Наполеона в Париж он печатно называл возвращение императора общественным бедствием, а самого Наполеона именовал Нероном.[12]
Бенжамен Констан предстал перед «Нероном» не без трепета и к восторгу своему узнал, что его не только не расстреляют, но предлагают ему немедленно изготовить конституцию для Французской империи.
6 апреля Констана привели к императору, а 23 апреля конституция была готова. Она была странно окрещена: «Дополнительный акт к конституциям империи». Наполеон хотел, чтобы этим была установлена преемственность между первым и вторым его царствованиями. Бенжамен Констан просто взял хартию, т. е. конституцию, данную королем Людовиком XVIII в 1814 г., и сделал ее несколько либеральнее. Сильно был понижен избирательный ценз для избирателей и для избираемых, но все‑таки, чтобы попасть в депутаты, нужно было быть богатым человеком. Несколько больше обеспечивалась свобода печати. Уничтожалась предварительная цензура, преступления печати могли отныне караться лишь по суду. Кроме избираемой палаты депутатов (из 300 человек), учреждалась другая – верхняя палата, которая должна была назначаться императором и быть наследственной. Законы должны были проходить через обе палаты и утверждаться императором.
Наполеон принял этот проект, и новая конституция была опубликована 23 апреля. Наполеон не очень сопротивлялся либеральному творчеству Бенжамена Констана. Ему хотелось только отложить выборы и созыв палат, пока не решится вопрос о войне, а там, если будет победа, видно будет, что делать и с депутатами, и с прессой, и с самим Бенжаменом Констаном. До поры до времени эта конституция должна была успокоить умы. Но либеральная буржуазия плохо верила в его либерализм, и императора очень просили ускорить созыв палат. Наполеон после некоторых возражений согласился и на 25 мая назначил «майское поле», когда должны были быть оглашены результаты плебисцита, которому император подверг свою новую конституцию, должны были быть розданы знамена национальной гвардии и открыться заседания палаты.
Плебисцит дал 1552 450 голосов за конституцию и 4800 против. Церемония раздачи знамен (фактически она произошла не 26 мая, а 1 июня) была величественной и волнующей; тогда же, 1 июня, открылись заседания вновь избранной палаты (называвшейся, как прежде, Законодательным корпусом).
Всего полторы недели заседали народные представители, а Наполеон был ими уже недоволен и обнаруживал гнев[13]. Он был абсолютно не способен ужиться с каким бы то ни было ограничением своей власти и даже с признаком чьего-либо независимого поведения[14]. Палата выбрала своим председателем Ланжюине, умеренного либерала, бывшего жирондиста, которого Наполеон не очень жаловал. Еще и оппозиции никакой в этом нельзя было усмотреть – Ланжюине определенно предпочитал Наполеона Бурбонам, – а император уже сердился и, принимая всеподданнейший и очень почтительный адрес от Законодательного корпуса, сказал: «Не будем подражать примеру Византии, которая, теснимая со всех сторон варварами, стала посмешищем потомства, занимаясь отвлеченными дискуссиями в тот момент, когда таран разбивал ворота города». Он намекал на европейскую коалицию, полчища которой со всех сторон устремились к пределам Франции.
Тарле отмечает, что он принял адрес народных представителей 11 июня, а на другой день, 12 июня, выехал к армии, на последнюю в его жизни гигантскую схватку с Европой.
Уезжая к армии, Наполеон хорошо понимал, что он оставляет в тылу людей весьма ненадежных и что дело не столько в либералах собравшейся 11 июня палаты, сколько в человеке, которого он сейчас же по возвращении своем с острова Эльбы опять сделал министром полиции. Жозеф Фуше ухитрился перед самым въездом Наполеона в Париж вызвать против себя гнев Бурбонов и опалу, и этот искусный прием доставил ему место министра, как только Наполеон вошел в Париж. Что Фуше способен на всякую интригу, подлость и измену, это Наполеону было очень хорошо известно. Но, во‑первых, в Вандее было неспокойно, а Фуше знал, как никто, вандейские инсуррекции и умел, как никто, с ними бороться, а во-вторых, император надеялся на ссору Фуше с Бурбонами. Вместе с тем, как и в первое свое царствование, используя полицейские и провокаторские таланты Фуше, Наполеон учредил особое, совсем уже засекреченное, наблюдение за самим Фуше. Наблюдателем за Фуше он назначил Флери де Шабулона, того самого, который приезжал тайком к императору на остров Эльбу. Флери де Шабулон однажды разоблачил какие‑то тайные махинации между Фуше и Меттернихом. Правда, Фуше отвертелся от опасности, но Наполеон все-таки заключил (дело было еще в мае) разговор с ним следующими словами: «Вы изменник, Фуше! Мне бы следовало приказать вас повесить!» На что Фуше, за свою долгую службу при Наполеоне уже несколько привыкший к таким оборотам беседы, отвечал с низким поклоном, изогнувшись в три погибели: «Я не разделяю этого мнения вашего величества».[15]
Но что, же было делать? И палата смирится, и Фуше будет верен и обезврежен, если удастся победить союзников. А если не удастся, то не все ли равно, кто похоронит империю: либеральные депутаты или неверные министры?[16]
Наполеон полагался на Даву, которого оставил на правах генерал‑губернатора Парижа и военного министра, полагался на старого убежденного республиканца Карно, который прежде ни за что не хотел служить деспоту, задушившему республику, а теперь, в 1815 г., сам предложил Наполеону свои услуги, считая Бурбонов наихудшим злом.[17]
Наполеон твердо знал, что и рабочие предместья (голодавшие в 1815 г. еще больше, чем весной 1814 г.) не восстанут у него в тылу, так же как они не восстали ни в 1814 г., ни еще раньше, в 1813 г., – и тоже по той самой причине, по какой Карно пошел к нему теперь на службу и якобинцы приветствовали его высадку в бухте Жуан. Он понимал, что и рабочие, и Карно, и якобинцы в провинции сейчас смотрят на него не как на императора, защищающего свой престол от другого монархического претендента, но как на вождя войск послереволюционной Франции, который отправляется оборонять территорию от интервентов и от Бурбонов, идущих восстановлять старый строй. Этот военный вождь был к тому же в глазах всего света, и друзей и врагов, неподражаемым мастером и художником в деле войны, гениальнейшим из всех когда-либо существовавших до того времени великих полководцев, виртуозом военной стратегии и тактики. Страна и стоявшая перед ней Европа замерли в ожидании.
По поводу будущей компании Ф.Энгельс написал так: « Два самых замечательных примера наступательных операций и непрерывных атак, применявшихся строго в оборонительных компаниях, дают две изумительные компании Наполеона – компания 1814г., которая закончилась его ссылкой на Эльбу, и компания 1815г., которая окончилась поражением при Ватерлоо и сдачей Парижа. В обеих этих компаниях полководец, действовавший исключительно в целях обороны страны атаковал своих противников во всех пунктах при всяком удобном случае; всегда, будучи в целом значительно численно слабее неприятеля, он каждый раз умел оказываться сильнее его в данном пункте атаки, где обычно и одерживал победу».[18]
[1] Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1998 с. 686
[2] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 365
[3] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 366
[4] Наполеон // Советская военная энциклопедия Т5. М., 1978
[5] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 366
[6] Бурин С.Н. Наполеон Бонапарт. М., 1999 с. 270
[7] Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1998 с. 687
[8] Бурин С.Н. Наполеон Бонапарт. М., 1999 с. 271
[9] История Франции Т2. М., 1973 с. 175.
[10] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 367
[11]Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 367
[12]Мережковский Д.С. Наполеон. М.,1993 с.234
[13] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 368
[14] Там же. с. 369
[15] Душенко К. Цитаты из всемирной истории. М., 2006 с.440
[16] Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992 с. 370
[17] Там же. с. 370
[18] Энгельс Ф. Атака. Соч., т.14. М., 1959 с. 71-72