Сегодня это кажется невероятным, но в моем детстве был человек, которого мы, подростки, считали «старым большевиком». И не без основания... Хотя, строго говоря, Анна Григорьевна им и не была. Ведь так в СССР называли тех, кто вступил в ленинскую партию до октября 1917 года, а умной и активной гимназистке из семьи одесских рабочих Ане Ивановой было тогда всего 15 лет. Но возраст не помешал ей с началом революции с головой окунуться в бурлящую политическую жизнь страны, а там и до членства в партии было недалеко… Разумеется, мы знали ее совсем другой – маленькой сухонькой старушкой в длинной коричневой юбке, мужской рубашке в клетку и неизменной овчинной безрукавке. Но для нас она была воплощением «старых большевиков» – принципиальных, справедливых, кристально честных бессребреников – таких, о которых писали в книжках… Ее уважали все, даже учителя и родители, а мы без обсуждений считали образцовым коммунистом. Когда для приема в комсомол нужно было брать рекомендацию у члена КПСС и мы в классе решали, кто к кому пойдет, я без колебаний выбрала её.
Она преподавала немецкий язык. Была очень строга, но справедлива, редко повышала голос. Да в этом и не было особой надобности – на ее уроках работали даже лентяи. Анна Григорьевна была замечательным учителем, умела найти подход практически к каждому. Как только мы освоили чтение и азы грамматики, она стала предлагать более сильным ученикам дополнительные тексты, которые отвечали их интересам. Одного моего одноклассника, отъявленного троечника, подкупила статьями про разведчиков – и он не только начал делать д/з по немецкому, но и пошел на дополнительные занятия! Я у нее уже в 7 классе читала детскую ГДРовскую газету «Die Trommel» («Барабан»). Она была очень интересной, чем-то средним между «Пионеркой», «Комсомолкой» и «МК» конца 80-х. Анна Григорьевна специально покупала для нас несколько номеров, заезжая за ними в какой-то особый киоск на Арбате. Чтобы у нас была хоть какая-то практика устной речи, на переменах она общалась с нами по-немецки. А в 8 классе я с ее помощью начала потихоньку разбирать стихотворения Генриха Гейне… Не удивительно, что в библиотечном техникуме оказалось, что немецкий я знаю лучше тех, кто окончил языковую спецшколу…
Анна Григорьевна носила звучную двойную фамилию – Иванова-Полонская, однако о ее личной жизни мы долгое время ничего не знали. Только изредка, рассердившись на нашу лень, она ставила нам в пример своих казахских учеников. «У них не было ни учебников, ни тетрадок, но они хотели учиться и язык знали лучше вас!» При чем тут Казахстан?.. Когда мы рассказали об этом нашей учительнице рисования Ирине Вячеславовне, та пояснила: «В ссылке она там была…» Большего, кажется, не знала и она…
Помог случай: на почве любви к языку с Анной Григорьевной подружилась мама моего одноклассника Рубена Саркисяна, Искра Амаяковна. С ней та была более откровенна, а Искра, которая была для нашего класса практически второй мамой (она сопровождала сына на уроках), кое-что рассказала мне – уже после смерти Анны Григорьевны. Оказалось, что по первому образованию она была историком. Вышла замуж за человека, который служил в советской разведке. Вместе с ним в 1933-34 годах жила в Берлине (отсюда – и отличное знание немецкого). Вскоре после возвращения в СССР мужа арестовали, а потом расстреляли. Набрав ее имя в поисковике, я обнаружила, что и сама Анна Григорьевна в 1937 году была арестована. (Других данных там нет.) В итоге ее с сыном как жену врага народа отправили в Казахстан. Преподавать историю ссыльным не разрешали, а вот немецкий – позволили. Тогда она получила второе высшее образование и стала учителем немецкого языка. Позже Анна Григорьевна с сыном вернулись в Москву, в интернате для детей с ДЦП работала почти с самого его основания в конце 1950-х. Когда ей исполнилось 55 лет, нужно была выбирать, какую пенсию получать – свою, которая была больше, или за мужа. Она выбрала мужнину – «чтобы хоть что-то было от него»… И – продолжала работать почти до 85 лет.
Я общалась с Анной Григорьевной до самой ее смерти в конце 1980-х годов. Мы перезванивались, иногда я получала от нее открытки по-немецки, написанные очень красивым старомодным почерком с росчерками и завитками. (Так учили писать в гимназиях – похожий почерк был и у моей бабушки, которая успела там поучиться первые 2 или 3 класса.) До начала перестройки она никогда не заговаривала со мной на мировоззренческие темы, а потом что-то сдвинулось. Однажды напомнила совет Маркса: «Подвергай всё сомнению!» Жесткая позиция, но – вполне в ее духе. Да и в моем с тех пор – тоже. В другой раз, когда я уже поступила в университет, поинтересовалась, нет ли в нашей библиотеке книги Л. Берии «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье». Книги не было, и об этом я сообщила Анне Григорьевне. Но при этом постеснялась спросить, почему она хочет ее найти. (Та же Искра Амаяковна потом сказала, что в молодости она вроде бы работала в Закавказье под началом Берии.) А вскоре ее не стало.
Сегодня я понимаю: именно ее влияние помогло мне стать такой, какая я есть сегодня. Не коммунистом, но – человеком, который больше всего ценит искренность, честность, открытость, способность ставить личность человека выше общепринятых норм. И эти строки - слабая попытка продлить память о ней...
О другом моем учителе читайте здесь.