Потом, много позже, я узнала, что весь негатив, все земные и неземные злодейства имеют в мире свое место. Хоть и считается, что наш язык и богат, и красив, и способен выразить любой нюанс наших чувств и движений разума, но это не так. Чтобы объять всемировые понятия, нужны иные слова, которых у нас нет. Да и слова ли? Я не знаю китайского, японского и иных языков, связанных с иероглифами. Но, возможно, они находятся ближе к всемирным понятиям, чем европейские языки. Однако, лежа на столе скромным листком бумаги, я слышала голоса. Разговоры. Споры. Не прошло и, по земным моим понятиям, нескольких минут, как я уловила два главных, наиболее часто повторяемых термина. Глория и Грейс. Глория была связана с теплом и нежностью. И благородством. Грейс – явная альтернатива. А потом показались и существа, олицетворяющие эти понятия. Глорию мне не описать полностью. Я видела лишь то, что возвышалось надо мной. Она явно была похожа на земную женщину. То, чем было покрыто ее тело, можно назвать и чешуей, сверкающей и крупной, и латами, выкованными из серебра либо похожего на него металла. Но все это было совершенно неважно. Она могла вообще быть шаром или кубом. Или бревном. Или просто какой-нибудь палкой. Дело было в другом. Каждое ее движение вызывало картины бытия, словно на экране кинотеатра. Разумеется, и телевизора. Чуть шевельнет плечом – парк, лебеди, тишина и покой. Палец приподнимет в полуугрожающем жесте, а лучше жестике – охотник целится в птицу летящую, да не попадает. И не попадает-то потому, что она не дала попасть. И так много картин передо мной проплыло. Был страшный для меня момент. Рукой своей она так взмахнула, что я, листик бумажный, от стола-то одной стороной оторвалась и приподнялась. Как бы голову свою приподняла, хотя нет головы у листа бумаги. Она, как магнитом, тянет меня к себе, я уж чуть ли не вдвое сложилась, как бы села на этом столе. И тут такой красавец возле стола оказался, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Обычно это сказочное выражение используется как преувеличение. Только, скажу я вам, тут без всяких преувеличений – картина маслом, как говорит главный герой известного фильма. Моя Глория ощутимо вздрогнула и назвала его Грейсом. Тоже высоченный, явно больше четырех метров. И черты лица у него правильные, и весь он – просто совершенство, и бросился он к ее руке, а она отстранилась и что-то прошептала, я не расслышала.
- Ну, и где тут ваша Василиса Прекрасная? – с явной издевкой спросил он. – Не рассыпалась по дороге?
- А почему она должна рассыпаться?
- От страха и… забвения. Когда жертва осознает себя жертвой, то… Сама понимаешь. Сожаление. Паника. Человек сам себя разрушает.
- Бывает совершенная доброта. И совершенное самопожертвование. Ты приглядись к ней. Злу тоже нужны какие-то встряски. Надоело, небось, однообразие – убийства, предательства…
- Пресны ваши совершенства. Их, как сказал ваш великий Пушкин, вовсе недостоин я. Плыть в любви, заботе и вечном спасении… Но любая сущность закаляется в борьбе. И чего вы сюда приволокли эту, извините, бабу, как говорят там, внизу – сорок плюс, бабу, которая захлебывается в своих литературных словопрениях. Чаще всего выдуманных и оттого пошлых.
- Знаешь, что неправ. Грейс, а ведь у тебя есть литературный образец. Это Грей, который воплотил в жизнь красивую сказку про алые паруса.
- Ха! Может, я и есть тот самый Грей. С приставленной к нему эс. Этак по-дворянски. Грей, который потратился на паруса, но ничего не нашел в своей возлюбленной, кроме ахов и охов.
- А преданность любимому? А мечта? А вера в то, что всё и все вокруг – прекрасны? И даже те, кто преграждал Ассоль дорогу к счастью?
- Тьфу, тьфу, тьфу! Борьба. Идей. Оружия. Планет. Миров. Кстати, там, откуда я сейчас, накаляется твердь. Живым стоять уже невозможно. Будут кружить как пчелы, у которых улей переставили на другое место.
- Это плохо. У нас таких черных дыр становится все больше. Я в тревоге.
- Так ведь и я! Мое прекрасное зло тоже должно на что-то опираться. На чем-то стоять, не качаясь и не переваливаясь с ноги на ногу, как проштрафившийся школьник. Кстати, когда ты ответишь, наконец, на мой главный вопрос.
- Я уже ответила. Впрочем, повтори – может, ты уже имеешь в виду что-то другое?
- Я имею в виду – когда ты меня полюбишь? Ты знаешь, что мне нравишься. Я даже стихи для тебя всегда держу в уме. Одной очень известной земной поэтессы. Люди песни поют на ее стихи. И в свои фильмы эти песни заталкивают. И слушают с придыханием. А?
- Выкинь ее стихи из головы. У этой поэтессы дочь умерла от голода в детском доме. В то время, когда эта стихоплетка у себя дома, в том же городе, в тот же день и час кормила своего любовника приготовленными для него изысканными блюдами. Страшные вещи творились и творятся у людей. А ты этим пользуешься, накапливаешь свою энергию.
- Смерти моей хочешь?
- Что ты! Господь с тобой!
- Не надо!
- Перевоплощения. Перерождения. И тогда я, быть может… Ведь суть добра – не уничтожить зло. А помочь ему перевоплотиться. В моем саду был цветок. Простая цинния. Но она отличалась от других какой-то бешеной расцветкой. Агрессивно-ядовитой. Но я ее не убрала, не выдернула, не уничтожила. Я стала с ней разговаривать… о любви. О жизни. О солнце. О прекрасных цветах, бабочках. О пчелах, которые когда-нибудь обязательно прилетят и к ней. И однажды эта цинния мне улыбнулась. И знаешь, после какой моей фразы?
- Какой же?
- Когда я сказала ей, что пчелы – это летающие цветы. Думаю, такая правда пронзила ее насквозь и заставила стать иным существом. Другим…
- Человеком?
- Цветком. Но мы с тобой знаем, как ты недалек от истины. Сегодня – цветок, завтра – пчела, послезавтра – динозавр с задатками человека… Века стирают различия, делают эти преобразования мгновенными.
- А твоя подопытная крыса чего раньше делала-то? Чем занималась? Дай-ка я посмотрю.
Грейс подошел к столу и стал держать надо мной свою руку. При этом он шевелил пальцами, отчего мой бумажный лист стал опять частично приподниматься, чтобы потом вновь опуститься на стол.
- Богатое прошлое, - наконец сказал он. – Так и хочется кинуть ее назад, в море. Как тот старик свою золотую рыбку.
- И с подводным царством она тогда поладила.
- Чья рекомендация?
- Ворона.
- О! Свои люди эти вороны. И вашим, и нашим.
- У них высочайшее чувство справедливости. Берг им верит. Знаю, он был очень доволен, что ты убрал с пути нашей героини всех своих, мягко скажем – инопланетян. Рогатых, крылатых, усатых, в латах, с мечами огненными – словом, кто во что горазд. Очистил дорогу. Она летела со своими светлыми мыслями и улыбалась. И настолько сильно хочет, чтобы все вот так же улыбались, что я даже твою улыбку живо представила. Грейс, погладь мою руку… Вот так… Знаю, ты нам поможешь. Иначе… У нас не будет опоры. Планеты погибнут. Мировой океан исчезнет. Кипение миров прекратится. Они застынут, как было когда-то. Но высший разум смог тогда возродить жизнь. Он был еще молод и полон сил. Теперь он другой. Мудр, но не так силен. И у него должны быть помощники. Кстати, ты забрал к себе все эти игрушки новомодные?
- Да конечно. Земляне называют их искусственным разумом. Играют.
Читатель, не удивляйся, что я передаю именно так этот разговор. Слышала-то я совсем другое. Иные звуки, слова, хотя не уверена, что это можно было назвать словами. Протяжные звуки, похожие на камерное пение. То спокойное, то какое-то взрывное, словно рядом неведомые существа били в барабаны. А то и музыка звучала. Как настоящая. А суть общения Глории и Грейса доносилась до меня волшебством типа закадрового перевода. Конечно, мне было любопытно, кто этот переводчик.
- Глория, если это будет новая жизнь… Одно твое слово… Ты знаешь…
- Ты жесток.
- Я вбирал всю жестокость мира. Чтобы ни одна капля не попала на тебя. Или вот на нее. На этот листик. Как там у одного барда земного… Талантливого очень киноактера… Вспомнил:
Перед Создателем в раю
Я скромным листиком стою,
Но мне туда запрещено…
Ах я, трюкач, ах я, дурак,
Я – нагишом, а нужен – фрак!
И здесь снимается кино…
Я, когда эту песню услышал, еще более возгордился. От своей значительности…
- Не листиком! Не листиком! У него написано – крестиком! – отчаянно кричала я. Мое материальное выражение, то есть лежащий на столе лист так же отчаянно колыхался.
- Ишь как твоя рыбка извивается, - насмешливо прошептал Грейс. – Да слышим, слышим. Только я не ошибся. Конфликтов лишних не хочу. Листик-то – он безобидный. Его хоть в какое положение ставь.
И тут что-то словно изменилось в нашем пространстве. Запахло весной, цветущими деревьями, послышалась музыка счастливых грез, радостных воспоминаний и надежд.
- А я знаю, почему ты до сих пор не сказала мне – да. Хотя, по сути, мы делаем одно и то же дело. Только ты, образно говоря, цветы сажаешь, а я – чистильщик. Растаскиваю безумную людскую массу, пожирающую друг друга. Я делаю черную работу. Бесконечно. И я не вижу выхода. Знаю, ты вся – в счастливом будущем. Но есть ли сила, способная убедить в этом меня? Любовь – хрупкое создание.
- Вот почему я и не сказала тебе – да. Веры у тебя нет.
- Потому что я знаю, как страшен человек. Ты включи их телевидение. И тебе, всемогущей Глории, станет плохо. Люди ненавидят друг друга. Они убивают своих детей. Выбрасывают на помойку стариков. Сегодня оружие, которое они создали, способно взорвать одну планету – скажем, Землю. Но завтра может появиться оружие, которое уничтожит весь мир. И самих создателей, естественно, тоже.
- Грейс, делай скидку. Земляне – это условно-разумные существа. По нашей классификации. И наука их, к радости нашей, очень слаба. Им, например, неведомо, что такое черные дыры и для чего они существуют.
- И круги на своих полях они не могут прочесть. Послания наши. Берг долго был в недоумении – ведь уж все, говорил, разжевываем. А до них не доходит. Да они язык своих же домашних животных понять не могут. Мозг в зачаточном состоянии. Потому и воюют. Дошло до того, что животные стали овладевать человеческим языком. Поняли, что ждать им нечего.
- И разве эта рыбка твоя золотая может что-то изменить? Мы не в силах, а она, значит, откуда-то эти силы возьмет?
- Ворон долго за ней наблюдал – она способна поднять волну. Объединить всех, кто на одном с ней уровне сознания. Милосердия. Ну и добавь сюда тысячи похожих понятий. Один уровень…
Я совершенно не слышала, о чем они говорили дальше. Я стала это видеть. Я мысленно расчертила мир на клеточки, как в тетрадях по математике, и обозначила себя в этих пересечениях. Мыслей наших, порывов, действий. Миллионы существ, среди которых были мои – и не мои. Мои пытались дотянуться до меня, иные – съеживались и отстранялись, пряча от меня свои намерения. И, лежа беспомощным листом бумаги на столе, я решала для себя глобальную задачу.
Объять любовью мир. Это одно. Объять – и что дальше? Те, что не на моем уровне, не в моих, условно скажем, клеточках, а в чужом для меня пространстве не поддадутся моим объятиям, расползутся по пробелам моей памяти и выскользнут из поля моего зрения.
Насаждать любовь – в мир. Как семена в землю. Однако это будет насилие. Отчасти.
- Все. Уходим в себя. В свои владения. Он возвращается.
Глория и Грейс отстранились друг от друга, чтобы, как я поняла, сосредоточиться. Стать самими собой. Не затронутыми влиянием друг друга. Чистота эксперимента?
Кажется, он влетел. Берг. В окно, как и я. Он был необыкновенно красив. Ростом с очень невысокого человека. Непропорционален.. Небольшие ручки-ножки. Немного похож на паука. Только виделось в этом облике совершенно другое - целый пласт мироздания. Который он олицетворял. И его потрясающе длинная голова, казалось, была доверху наполнена столь глобальными мыслями, что окружающие застыли и вбирали в себя это счастье познания. Поверьте, что слова попроще не выразят того моего ощущения. Высокопарно. Да. Но – так зреет ум. Эх, если бы показать это людям! Чтобы они перестали играть в жизнь. Играть в деньги. Лицедействовать, не ощущая вкуса ветра, дождя, бриллиантового сияния снега. Не умея разговаривать с землей, травой и всем, что терпит нас, людей, повторюсь – условно разумных. По версии тех обладателей тайн мироздания, во владения к которым я попала.
И не надо мне было объяснять, почему у Берга такая непропорционально длинная голова. Для связи с мирозданием, со всеми галактиками, которые только возможно вообразить нам, землянам. Это было миниатюрное совершенство. Боюсь представить, какие агрегаты для этих целей наворотили бы наши конструкторы.
Берг сел за стол и бережно отодвинул в сторону какой-то предмет, который мне не был виден. И пристально посмотрел на меня. Глаза его описать невозможно – опять-таки скажу, что нет таких слов и с этим я здесь, в своем необыкновенном путешествии, уже сталкивалась. А вот взгляд… Он был такой пронзительно родной, что я затрепетала от волнения. То есть – лежащий на столе лист зашевелился, задрожал и, может, вообще готов был взлететь и припасть к этому Бергу. Потому что это был взгляд моего дедушки.
- Успокойся. Я тоже люблю тебя, - просто и очень буднично сказал он.
Словно мы стояли у ворот своего дома и готовились идти туда пить чай. Просто-то просто, но сердце мое опрокинулось. И, верно, полетело бы к родному дому, но Берг поднял руку и я оказалась в вихре воспоминаний, в невероятном кружении дел, поступков, своих и чужих мыслей, причем я взлетала все выше и выше, я летела мимо звезд, не зная их названий и ругая себя, что в свое время не изучила астрономию, мимо странных небесных тел, напоминающих то елочные шары, то огненные вспышки, куда-то ввысь, ввысь, к вершине, на которой меня, казалось, ждали.
- Тебе хорошо? – услышала я голос Берга.
- Мне хорошо.
Удивительным было то, что я, летя в этом неизвестном пространстве, чувствовала себя словно среди родных людей – окружена была такой же любовью и заботой.
- Значит, все правильно, - сказал Берг.
А далее он задал мне вопрос, ответ на который был, как я поняла, очень ему важен.
- Скажи, чего ты хочешь?
Мне трудно было ответить – я прилетела издалека, сверху, подталкиваемая или просто сопровождаемая какими-то существами, что-то во мне сместилось и благодаря этому вопрос не был ограничен для меня земными рамками. Однако начать надо было с родной Земли.
- Равенства. Братства. Полного уничтожения зла. Созидания. Чтобы все живое познало радость труда.
- Какие резкие революционные лозунги. Земляне пережили много революций. Возьми это.
И он протянул мне дедушкину стрелку. А я ее взяла. И ощутила себя как человек. Хотя лист бумаги продолжал лежать на столе перед Бергом.
- Не может быть равенства. Живой организм – не робот. Не может быть братства - по той же причине.
- Но они помогут уничтожить зло, - решилась возразить я.
- Эта мысль не имеет опоры. Она декларативна и пуста. Но в каждом живом существе бьется два сердца. Одно ты знаешь – оно бьется в ритме жизни. А вот другое – сердце надежды. Я видел, как к тебе подошла бездомная собака. Ее глаза. На тебя смотрело сердце ее надежды. Тогда оно просто опрокинуло тебя.
- Да. Я помню.
- Оно бьется у каждого. И на вашей Земле, и здесь – везде. И это – не просто лист бумаги, в который ты перевоплощалась. Это – твое сердце надежды.
- Но раз так… То я скажу… Человек не должен никого убивать. Даже ради своего пропитания. На свете есть солнцееды…
- Это не проблема. Ваша наука создала новый химический мир и мясо животных скоро вам совсем не понадобится.
- Но как победить злость, зависть, мерзость, сидящую во многих душах?
- Вспомни учение вашего философа Николая Федорова.
- Да я наизусть его знаю! Воскрешение предков. Всеобщая любовь. Единение. Такая сила может быть безмерна…
Берг сделал несколько непонятных мне движений. Прислушался. Глория и Грейс тоже не остались на своих местах, а приблизились к своему божеству – очевидно, хотели что-то услышать одновременно с ним. А я словно не замечала этих манипуляций и продолжала свое:
- Но как? Как этого достичь?
- А галактика молчит, - вдруг произнес Берг. – И это меня тревожит. Мы опоздали? Что там с этим метеоритом, который готов пронестись всего в тридцати километрах от Земли?
- Несется, - ответил Грейс.
- Ну, и…
- И!
- Где твоя лейка?
Этот вопрос был обращен ко мне. Я поняла.
- Со мной. В сердце моем. Всегда.
- Свет! – прокричал он.
На экране высветился небольшой шарик – наша Земля. И к ней неслась, словно с огромной вершины кидалась в бездну маленькая горошинка. Я поймала ее взглядом. Сердцем. Я обняла ее и прижала к своей щеке.
- Не рвись. Останься со мной. У нас с тобой будет сказка… Принцесса на горошине… Я так тебя люблю… Там, на Земле, не будут так тебя любить…
Горошина прижалась ко мне и скользнула в мой карман, к дедушкиной часовой стрелке, которая давно уже лежала там, на своем законном месте. Они подружились сразу. А я сидела и улыбалась.
- Ты сдала этот… как его… У вам на Земле есть такие недоразвитые формулировки…
- Егэ, - подсказала Глория.
- Ну да. Ты его сдала. Умерь свое напряжение. На Земле любят анекдоты. И недоразвитость ваших понятий… Ваших выражений… Я как-то решил поинтересоваться, какие книги читают люди в… скажем так… заброшенных уголках твоей страны. И направился в хранилище книг. Небольшое. И прочел на вашем языке вывеску – межпоселенческая библиотека. Долго думал. Нечеловеческая, что ли? Какой ум надо иметь, чтобы такое придумать? Смеешься. Это хорошо. И я туда зашел. И пробежался по книгам. И увидел, что все там прекрасно. И твои следы там обнаружил. А теперь, когда Земле твоей пока ничего не угрожает, отдохни. Побудь со мной. Кстати, я объясню тебе, почему ты обращалась именно в лист бумаги. Не в простой, а для специальных указов, как сказали бы у вас.
- Есть маленький вопрос, - прошептала Глория.
- Задавай, - разрешил Берг.
- У нас появилась Аглая. Эти ребята из «Не может быть», эти экспериментаторы ее впустили. И у них получилось.
- Гелий? – спросил Берг.
- Он. Шутник, - ответила Глория.
- И сколько ему еще отбывать наказание на Земле?
Вместо ответа мы услышали находчивую просьбу Грейса:
- Молим – условно-досрочное… Условно-досрочное…
- Оборотистый ты у нас. Посмотрим. Так что там эта Аглая? Кто такая?
- Подруга моя. Но – мы давно не виделись.
Это я внесла ясность.
- А мир-то вы тут вдвоем нам не перевернете? – спросил Берг и рассмеялся. Он хорошо смеялся. Красиво, раскатисто, от души. А когда человек так смеется, ему можно безоговорочно верить. Правда, Берг – не человек, но ведь это еще замечательнее!
На снимке - картина Петра Солдатова.
Приходите ко мне и по другому адресу, в VK https://vk.com/club224151564Всё есть везде. "Звёзды", скандалы, мистика