«Власию было восемь лет, когда дедушка привел Марфу. Сначала он боялся ее, не понимал, что она хочет сказать своими руками. А однажды увидел, как она горько плакала, подошёл к ней, положил голову на ее плечо. Она подняла на него глаза, полные слез, и улыбнулась, обняла его крепко-крепко. От нее исходило тепло, напоминающее что-то ласковое, родное, далёкое».
Власий виртуозно владел косой, рядки отавы укладывал широкие и густые. Шедшие рядом с ним косари удивлялись, иногда злились, но чаще всего завидовали, ведь далеко не каждого парня Бог награждал такой силой, ловкостью, красотой.
Девчонки его побаивались, а точнее, его деда Афанасия, который был высокого роста, широкоплечий, ходил слегка сутулясь, размахивая руками, как строевой солдат. Больше всего всех смущал его взгляд: из-под густых бровей смотрели два больших чистых голубых озера, а вот если он сердился, то лохматые брови спускались на веки и можно было уловить огненные стрелы. Но сердился он редко, в основном, из-за людской несправедливости, когда сильный хотел обидеть слабого.
Особенно наказывал мужей за избиение своих жён. Тогда он не только пускал стрелы, но и в ход шли кулаки. Он поднимал за шкирку дебошира и долго на него смотрел, все шире и шире открывая глаза. В них можно было прочитать: «Разорву». Поэтому слабые, честные сельчане его уважали и любили, а наглые, нахрапистые побаивались и перед ним заискивали. Если же кузнец смеялся, то смех напоминал раскат грома: сначала из глубины нутра шел глухой раскатистый звук, а потом волной выкатывался такой грохот, что впору было затыкать уши. Афанасий при ходьбе сутулился, внук спрашивал его:
— Дед, у тебя, что ли, спина болит, чего дугой ходишь?
Тот отвечал:
— Так года на спину так крепко уселись, хрен скопнешь, они земле велят кланяться. Вот передам тебе молот и пойду на покой. У меня силы уже не те, да уже и расторопность не та.
Жила с ними немая, объяснялись с ней руками, мимикой лица,
да, собственно, ей и объяснять ничего не надо было, она без приказа выполняла свою работу добросовестно.
Когда стирала холщовую рубаху хозяина и не могла как следует выжать, начинала мычать, крутить, вертеть ее, а про себя с гордостью думала: «Один медведь, и второй такой же. Надо же, у них на одну рубаху идёт холста как на целых три».
Но как бы ей ни было тяжело управляться с домашними делами, она никогда не жаловалась, не унывала, была благодарна Афанасию за то, что когда-то приютил ее голодную, холодную, в рваном одеянии.
Кузнец увидел Марфу впервые на Троицу, около церкви. Подавая милостыню, заметил ее смущение и готовность упасть на колени. По возрасту она была совсем молоденькой девчонкой. От людей услышал, что она сирота, слонялась по чужим дворам, а последнее время убежище нашла в церкви.
В очередной раз подавая Марфе милостыню, он заметил, что она о чём-то хочет его попросить. Афанасий спросил:
— Что, мало подал, надо добавить? — и высыпал в ее ладонь монеты.
Немая замычала, начала размахивать руками, заплакала. Одна бабушка помогла понять кузнецу, что именно хочет немая:
— Она вам хочет сказать, что готова для вас стирать, готовить. А ещё показала тебе, что спать может на полу, у ваших ног.
И вот такую, можно сказать, в чем мать родила, и привел Афанасий себе в дом работницей. Первым делом съездил с нею на базар, прикупил одежды и обувки. Марфа от радости плакала, целовала его руки, опускалась на колени и обнимала его ноги. Афанасий нежно ее брал за плечи и поднимал с колен, но по тому, как хозяин надвинул брови на глаза, Марфа понимала, что делать этого больше не следует.
В первый день немая веником натерла половицы до бела, дом засверкал
чистотой, постирала вещи хозяина и мальчика, испекла хлеба. Работа стояла в очереди, но Марфа быстро и с большой радостью справлялась со всем.
Власию было восемь лет, когда дедушка привел Марфу. Сначала он боялся ее, не понимал, что она хочет сказать своими руками. А однажды увидел, как она горько плакала, подошёл к ней, положил голову на ее плечо. Она подняла на него глаза, полные слез, и улыбнулась, обняла его крепко-крепко. От нее исходило тепло, напоминающее что-то ласковое, родное, далёкое.
Дедушка был рад, что малой всегда чистый, накормленный, в пригляде. Сам он давно привык к своей холостяцкой жизни. Когда овдовел, не мог вместо Евдокии кого-то привести в дом, потом война отняла сына и его семью, и Афанасий не жил, а плыл по течению. А теперь в окружении заботы, внимания, рядом с любимым мальцом он начал оттаивать. А самое главное, пропадая день и ночь на кузне, он не переживал за внука.
Был смертельный бой. Выжить в такой мясорубке мог тот, кто родился в рубашке. Видать, одним из таких счастливчиков был Афанасий. Земля и небо от взрывов обнялись, сквозь завесу гари, дыма, пыли не было видно ни врага, ни друга. Словно исполин вырос из окопа русский богатырь, который фрицев душил одной рукой — ни боли, ни страха он не чувствовал. Убивая гада, он говорил: «За родину, за сына, за жену, за внука, за родную землю, за себя, за сирот, за вдов».
Вовремя пришло подкрепление, немцы отступили. Как-то на ночлег остановились в небольшой деревеньке. Сами жители удивлялись тому, что немцы их не тронули. Забрали скотину, провизию и быстро покинули деревню. Не было сожженных домов и убитых жителей.
В доме, где стал на постой Афанасий, жила молодая женщина с детьми. Один малыш забился за печь и как бы его ни звали, как бы ни уговаривали, из укромного места не выходил.
Афанасий, узнав причину появления у Арины четырехлетнего ребенка, обезумел. Он не мог представить, что пережил дите, когда немцы расстреливали его маму и отца-священника, который успел спрятать сыночка за иконостас. Люди его нашли голодного, холодного, у тел убитых родителей, которые пролежали неизвестно сколько времени.
Арина была далёкой родственницей, приютила малыша у себя. Услышав какой-либо грохот, Власий прятался за печь. Вот и сейчас, услышав топот сапог, он быстро юркнул в укромное место. Как ни уговаривал его Афанасий выйти, было бесполезно. И тогда он сказал:
— А хочешь, я тебя подниму высоко, и ты достанешь небо, сядешь на мягкое, пушистое облако?
Наступила тишина. Потом послышался шорох, и Афанасий увидел голубоглазого черноволосого малыша. Как своего внука, он долго держал мальчика в своих объятиях, как будто хотел втиснуть в себя маленькое тельце, тем самым оградив его от всех бед.
Маленький мальчик в пожилом мужчине видел защиту, силу, чувствовал тепло и спокойствие. Что-то родное, ласковое, теплое исходило от незнакомого человека. Спать легли они вместе, только Афанасий не смог уснуть, его глодал страх за малыша.
Задремал Афанасий на заре и увидел странный сон. Батюшка словно благословляет в путь собравшего Афанасия, держащего на руках Власия. Отец крестил их и кланялся Афанасию в ноги. Проснулся весь в поту, крепко обнимая спящего малыша.
Арине он пообещал, как только закончится война, его забрать. Так и вышло. В один из теплых весенних дней Афанасий обнимал Власия. Тот его вспомнил, повис на шее и заплакал. Он лепетал одно слово: «Слава Богу».
В родной деревне, кроме закоптелых труб печей, их никто не встретил. Деревня была дотла сожжена. От его дома не осталось и следа. Афанасий, глотая слезы, простился с бывшей деревней и отправился к однополчанину, который в свои руки принял колхоз.
Началась новая тяжёлая жизнь с больными, душераздирающим воспоминаниям.
Власий ни на шаг не отходил от Афанасия и звал его тятей, а уж тот как только не называл в ответ его. Два одиноких сердца воссоединились в одно целое. Для Афанасия Власий был прошлым, настоящим, будущим — в нем он видел своего сына, когда тот был мальцом, и внука, который подорвался на мине вместе с мамой. К малышу он испытывал больше, чем любовь, в нем была вся его жизнь. И на удивление самому себе, Власий был очень похож на него: никто на хуторе не знал, что дед не родной мальчику. Всегда восклицали:
— Ну надо же, как две капли воды, что даже походка один в один.
Сам Власий помнил отдельные отрывки из своего детства и особенно запомнил те объятия и поднятия ввысь сильными, могучими руками. Ему казалось, что он достанет облаков. А ещё он помнил запах ладана, и громкий топот сапог и выстрелы.
Чем становился Власий старше, тем ему меньше хотелось задавать вопросы о прошлом, он боялся страшных ответов, хотел жить только настоящим. Он до безумия любил дедушку и боялся его тревожить болезненными воспоминаниями. А Афанасий мысленно говорил ему за это тысячу раз спасибо.
Власий с самого детства дружил с сыном местного батюшки Георгия. Очень много читали религиозных книг. После прочитанного спорили, иногда ссорились. Придя домой, Власий задавал дедушке замудренные вопросы, на которые тот не мог ответить:
— Власий, я человек не сведущий в церковных делах. Знаю, что Бог есть. Ты грамотный больше меня. Скажи мне честно, а вот доведись тебе делать выбор, кем бы ты стал — священником или кузнецом? Ты ведь мастер не хуже меня.
Власий хотел сказать:
— Я хочу быть священником! — но смолчал.
Дедушка понял, что внук не договаривает и при удобном случае решил поговорить по душам:
— Ну, что тебя, внучок, терзает? Что-то ты последнее время сам не свой. Вроде бы о чем-то думаешь, но боишься мне в своих сомнениях признаться. Вера в Бога — это хорошо, куда без него. Сейчас, конечно, не двадцатые годы, сейчас семинарии открываются и гонений за священниками нет, но поверь мне, это временно. Станет у руля нехристь и будет косить священников косой, а вот дело кузнеца во все времена никакой власти неподвластно. Но ты смотри сам, только знай: быть священником — значит, служить людям, надо терпение. Я-то в гневе дьявол, но ты же добряк, рахманый. Да и священником тебе быть, возможно, дается Богом по наследству.
Власий удивился таким речам, обнял дедушку и впервые в жизни попросил рассказать о себе и своих родных.
— Знаешь, внучок, ведь твой отец всегда с нами, я чувствую его присутствие. Однажды шли мы с тобой из леса, ветер был ураганным, я тебя старался уберечь от него, и на ровном месте мы вдвоем падаем, как будто кто-то меня толкнул в спину. Встаём, а перед нами дерево — хрясь о землю. А однажды на реке мы рыбачили, началась гроза. Ты побежал под единственное дерево, а оттуда как ошпаренный выбежал — там змея на траве шипела. Спрятались мы под крутым берегом, слышим удар оглушительный, смотрим — то дерево горит. Я могу много примеров привести, а самое главное, что перед этими деяниями во сне мне приходит твой отец-священник. Ты должен слушать свое сердце, ты грамотный, можешь поступать в семинарию. Из тебя хороший проповедник выйдет. Хотя, молиться можно и в кузне, а вот ковать в церкви — нет.
Власий понял,что дедушка желает ему добра и в то же время не хочет от себя отпускать, и решил с отцом Георгием поговорить о своем выборе. Долго его слушал отец, не перебивал, а потом ответил:
— Я знаю твоего дедушку, он себе смену в тебе сковал. Ему скоро пора на покой, конечно, его немая не бросит. Я все понимаю, но стоит тебе уехать, и он превратится в дряхлого старика. Понимаешь, он живёт тобой, без тебя ему будет очень плохо. Мы не знаем, что нам Бог уготовал через пять минут.
Власий вышел из церкви ещё в большем смятении, даже не заметил, как начался дождик, и вдруг девушка, пробегая мимо Власия, приостановилась и обратилась к нему:
— Посмотри, какая гроза надвигается. Пойдем у меня переждешь. Мой дом рядом.
Как заворожённый, Власий следовал за ней. Девушка впустила парня в свой дом и тут же предложила горячего чая. Сама предлагала, а сама смущалась, вся покраснела. Власий не сводил с нее глаз. Василиса первая нарушила молчание:
— А ты внук кузнеца? Копия его, такой же широкоплечий, высокий. Мой отец говорит, что вы подковы руками гнете.
— Да нет, это люди преувеличивают. Мы, может быть, и сильные, ловкие, но зачем руками гнуть подковы? Тем более мой дедушка не так уж и молод.
Власий совсем не хотел уходить из дома Василисы, ему было очень уютно, спокойно, тепло.
Домой прилетел словно на крыльях. Дедушка его очень ждал. Он заглядывал в глаза и хотел в них прочитать решение внука — уехать далеко учиться в семинарию или остаться в совхозе работать кузнецом. Долго наблюдал за ним, боялся услышать ответ. Но когда на вопрос:
— Что ты решил? — услышал:
— Дедушка, ну как я без тебя, а ты без меня? Служить Богу я смогу и за пределами церкви, для этого не надо заканчивать семинарий, надо просто жить с Богом в душе!
Афанасий своими большими ладонями закрыл лицо. По содрогающимся плечам Власий понял, что дедушка заплакал. Каждый из них знал, что это слезы радости, счастья, взаимопонимания и любви.
Автор Наталья Артамонова
Здесь можно прочитать и другие рассказы Натальи ⬇️⬇️⬇️