Журнал Classic Rock. 2024. Июль. #328
07 ноября 1979. ATLANTIC CITY EXPRESSWAY на сцене клуба Stone Pony в Эсбери-парке, штат Нью-Джерси, исполняют кавер-версию песни The Promised Land Брюса Спрингстина, когда один из зрителей выпрыгивает на сцену, хватает микрофон и начинает петь второй куплет. Вокалисту ATLANTIC CITY EXPRESSWAY Джону Бонджиови требуется несколько секунд, чтобы узнать в нарушителе человека, который написал эту вещь.
«Я семнадцатилетний пацан, и внезапно я делю микрофон на сцене с величайшей рок-звездой в Нью-Джерси», восхищается он – теперь Джон Бон Джови – 45 лет спустя, вспоминая тот вечер, сидя на диване в элитном номере лондонского отеля. «С утра у меня уроки в старшей школе, и учитель звучит для меня как «Вау вау вау, вау вау вау», потому что я думаю, будто Брюс захочет, чтобы я завтра пришел к нему домой, ведь теперь мы друзья. У меня в голове были радуги и единороги как в кислотном трипе, потому что я увидел мир в цвете».
Проницательный и целеустремленный эрудит, посвятивший всю свою жизнь музыкальной индустрии со 130 000 000 проданных альбомов Джон Бон Джови давно уже не витает в облаках. Певец/гитарист/лидер группы сейчас в Лондоне, чтобы рассказать о двух новых проектах: шестнадцатом альбоме Forever его группы BON JOVI и содержательном четырехсерийном документальном фильме Thank You, Goodnight: The Bon Jovi Story, призванным пролить свет на «40-летнюю одиссею идолопоклонства рок-н-роллу»
Помнишь, кем был Джон Бонджиови до того, как музыка вошла в твою жизнь?
– Самые ранние воспоминания о себе двенадцатилетнем тесно связаны со спортом, потому что мне нравилось играть в бейсбол и футбол. У меня было крайне типичное воспитание среднего класса в Нью-Джерси, и поначалу там не было приключений.
Твоя мама была флористом, а папа парикмахером, и они оба служили в морской пехоте.
– Да, так они и познакомились.
То есть у тебя была очень дисциплинированная семья?
– Я так не думал. И, вероятно, их тоже так не воспитывали. Я родился в эпоху, когда Президентом США был Джон Кеннеди, поэтому американская мечта была жива-здорова.
Какая была первая музыка, которая по-настоящему стала твоей?
– Помню, как купил первую пластинку AEROSMITH, а к середине семидесятых это были THIN LIZZY, LYNYRD SKYNYRD, QUEEN, ZEPPELIN, ALICE COOPER, Элтон… мейнстрим, на который сильно повлиял английский рок-н-ролл.
Повлиял ли панк-рок на твою жизнь?
– Для старших братьев моих приятелей. Мы хорошо знали THE DICTATORS, THE DEAD BOYS, RAMONES, PISTOLS, но это точно было не мое. Я не ненавидел такую музыку, но это была музыка для наших старших братьев.
Помнишь свой первый выход на сцену? Это было шоу талантов в Сэйревилле, Нью-Джерси. Я пел песню Strutter группы KISS, Johnny B. Goode и Taking Care Of Business группы BACHMAN TURNER OVERDRIVE. Я не победил.
Но ты попробовал.
– Я попробовал.
Стандартная история Джона Бон Джови: парень хочет стать рок-звездой, парень работает в студии звукозаписи своего кузена, парень получает прорыв с песней Runaway, парень становится рок-звездой. Но посмотрев документальный фильм Thank You, Goodnight, понимаешь, что ты проделал тяжелую работу сначала с RAZE, затем с кавер-группой ATLANTIC CITY EXPRESSWAY – полагаю, дела у них шли хорошо, – а затем с THE REST, исполнявшими свои вещи.
– ATLANTIC CITY EXPRESSWAY не добились больших успехов, но мы выступали. Я еще учился в старшей школе, когда мы играли в ночных клубах, где другие группы были на десять лет старше нас, так что мы выделялись своей молодостью. Но я знал, что для того, чтобы выйти за рамки, мне нужно писать свою собственную музыку.
Как звучали THE REST?
Пауэр-поп/нью-вейв типа Элвиса Костелло и все в таком духе. Не очень.
Ты по-настоящему взял контроль над своей жизнью с JON BONGIOVI & THE WILD ONES, группой, на которую сильно повлияла сцена побережья Джерси.
– Да, и эта сцена была вдохновляющей. Там были десять участников ASBURY JUKES и семь участников E STREET BAND, так что эти семнадцать итераций Санта-Клауса болтались в одном из местных баров каждый вечер. Ты буквально мог похлопать их по плечу, купить им пива и спросить о чем угодно. И эти парни были очень добры и щедры в свое время. Например, Southside Johnny продюсировал второй комплект демозаписей THE REST, а Рой Биттан из E STREET BAND впервые сыграл тот самый клавишный рифф, который вы знаете сегодня в Runaway.
А потом ты пошёл работать в студию The Power Station в Нью-Йорке к cвоему кузену Тони.
– Он дальний родственник, я его никогда не встречал, но мой отец попросил его прийти посмотреть, как я выступаю с THE REST, и Тони сказал ему: «Группа не очень хорошая, но у твоего пацана что-то получается». Поэтому после окончания школы, в сентябре 1980, я позвонил ему, и он разрешил мне поработать в студии.
В документалке ты говоришь, что иногда приходилось приносить в студию наркотики, а иногда – приводить девушек. Можешь рассказать поподробнее?
– Нет, оставим как есть. Время было такое.
Ты работал там, когда QUEEN и Дэвид Боуи записывали Under Pressure. Должно быть, это было невероятно.
– Это мои как бы воспоминания. Я попросил своего кузена Барри подтвердить этот факт: «Я сошел с ума или это правда?» И он сказал: «Это правда». Я ставлю это в большие скобки, опасаясь, что моя память меня подводит, но я верю, что я видел как эти двое парней пели в Студии А.
Песня Runaway стала радиохитом еще до того, как появилась группа BON JOVI. Но когда вначале ты отправлял ее на лейблы, никто не заинтересовался.
– Я не получил ни от кого ответа. Но оглядываясь назад: она когда-нибудь действительно попадала на чей-то стол? Она покидала отдел входящей корреспонденции? Я никогда этого не узнаю. Я отправил эту вещь на все лейблы с написанной от руки запиской, потому что это был единственный способ связаться с ними, который я знал. Никто из моих знакомых в Джерси не был знаком с президентом лейбла.
Каково было впервые услышать свою песню и свой голос на радио?
– Я был вне себя от радости. Помню, что услышал ее по радио в машине, и мне захотелось опустить окна и ехать быстрее. Мне хотелось, чтобы меня остановила полиция, чтобы я мог сказать: «Это меня крутят по радио!»
Так что тебе была нужна новая группа.
– Да. В то время я играл в клубе под названием Fast Lane по крайней мере два вечера в неделю, и мог привлечь — если похвалю себя – может быть, сто двадцать пять человек, которые приходили посмотреть, как я выступаю с разными вариациями WILD ONES. Итак, я протолкнул свою песню на радио, и качество участников моей группы, как мне показалось, могло бы быть лучше, поэтому я начал искать ребят. Я думал, что когда соберу команду – в которую не входил Ричи [Самбора] – она продержится недели три, потому что полагал, что через три недели эта песня исчерпает себя, но, может быть, сейчас на меня придут сто пятьдесят человек, и я смогу двигаться дальше уже с этой точки. Такие были мысли.
Что такого было в Ричи, что заставило тебя подумать: «Это нужный парень»?
– Он пришел посмотреть, как мы выступаем, когда Снейк Сабо [SKID ROW] играл на гитаре. Дэйв [Брайан] играл на клавишных, потому что был в EXPRESSWAY, Алека [Джон Сач, бас] я пригласил из кавер-группы, а Тико [Торрес] был лучшим ударником, которого я когда-либо видел. Алек пригласил Ричи посмотреть на нас. Итак, он заходит в гримерку, мы начинаем светскую беседу, и мне нравится его компания. Поэтому я спросил: «Чем ты увлекаешься?» – «Мне нравятся BAD COMPANY и ZEPPELIN, у меня есть своя группа, и мы выпускаем мини-альбом». Как-то мы попробовали вместе посочинять, и это сработало. Затем выстрелила Runaway, я получил контракт на запись, и Ричи сказал: «Ладно, я лучше пойду с тобой и с контрактом на запись, чем буду продолжать вкалывать на свою группу». Он мне нравился, он был талантливым парнем, и он умел петь. Вот и все – так появились BON JOVI.
Что ты помнишь о первом выступлении в Англии?
– Это был тур с KISS в 1984. Помню, как мы начинали в Брайтоне, и KISS после обеда поправляли свои сценические декорации при помощи баллончиков с краской. Один из наших роуди работал с Филом Лайноттом в GRAND SLAM, и я был в восторге от этого факта. Так что, черт возьми, да, я помню, как был здесь. Я помню, как Малкольм Доум дал нам хорошую рецензию в Kerrang! Мы считали, что у нас получилось.
Старое клише: у вас есть вся жизнь, чтобы записать свой первый альбом, а затем типа шесть недель, чтобы записать второй. Ваш второй альбом 7800° Fahrenheit казался тебе записанным в спешке?
– Он не зажег мир. Да, этого не случилось, но мы сделали все, что могли, имея ограниченные знания о каких-либо аспектах записи и не имея достойных наставлений ни от звукозаписывающей компании, ни от менеджмента. Не буду слишком строг, все было хорошо – 750 000 проданных пластинок в Америке – так что кривая все еще шла вверх.
Тебе пришлось задвинуть свое эго в угол, когда вы пригласили сонграйтера Десмонда Чайлда для следующего альбома Slippery When Wet?
– [Глубоко вздыхает] Хорошо, позвольте мне еще раз прояснить то, что я, вероятно, прояснял уже около сотни раз. Я видел, как Брайан Адамс, которого я считал равным, вышел на другой уровень, когда исполнил песню [It’s Only Love из альбома Reckless, 1984] с Тиной Тернер. У меня было четыре песни, которые попали в чарты, ни одна не выстрелила, но у нас все было в порядке. И я подумал: «Погодите-ка, давайте напишем песню для кого-то еще». Я спросил Дерека Шульмана, нашего парня из A&R, который раньше был вокалистом GENTLE GIANT: «Что думаешь по этому поводу?» – «Адамс пишет с парнем по имени Джим Валланс» – «А ты знаешь таких людей?» И тогда он упомянул имя Десмонда Чайлда. Теперь помните, что единственная песня Десмонда Чайлда в то время была I Was Made For Loving You для KISS. У него было две собственных пластинки, которые ничего не добились, но я знал его по фотографии, потому что прямо за дверью гримерной в The Fast Lane висела фотка парня, похожего на Дэвида Брайана, с кудрявыми светлыми волосами и в окружении трех цыпочек. Так мы сочинили You Give Love A Bad Name, и все решили, что она слишком хороша, чтобы отдать ее LOVERBOY. У нас завязались отношения, которые изменили всю нашу жизнь.
Правда ли, что Десмонд Чайлд и Ричи буквально умоляли тебя на коленях записать Living On A Prayer, потому что ты не считал ее какой-то особенной песней?
– Это немного преувеличено. Я думал: «О, это хорошо, но...» Для меня Bad Name была более гимновой с радиоформатным саундом того времени, как кавер Джоан Джетт на I Love Rock 'N' Roll или Addicted To Love Роберта Палмера или We're Not Gonna Take It TWISTED SISTER. И я подумал: «Нам это нужно». И она отличается от нашей первой демозаписи.
Мастерским ходом с альбомом Slippery When Wet, как мне показалось, стали фейковые «концертные» видео для You Give Love A Bad Name и Living On A Prayer, потому что: а) группа выглядела чертовски крутой, и б) каждый подросток в мире, включая меня, говорил: «Только посмотрите на этих девчонок!»
– [Показывает большой палец вверх] Да? Слушай, если тебе повезло научиться выпускать пластинки, не говоря уже о том, чтобы написать хит, то это уже потрясающе. Но теперь они хотят засунуть тебя в кинобизнес. К черту это. Мы не знали, как снимать хорошие клипы, но к тому времени, как мы добрались до третьего альбома, стали достаточно умны, чтобы знать, что: а) мы очень хорошая живая группа, и б) мы должны были запечатлеть это на пленку. Если вы найдете двенадцатидюймовый промосингл Silent Night, то увидите, что на фотографии мы все поднесли пальцы к губам, и там написано: «Самый охраняемый секрет рок-н-ролла». Теперь пришло время раскрыть этот секрет всем.
Это сработало. Альбом Slippery When Wet превратил BON JOVI в самую крутую группу в мире. Ты помнишь, как это было?
– Помню, как мои родители сказали мне: «Теперь все знают твое имя». До того наши родители говорили своим знакомым: «Мой сын играет в группе, у них есть контракт на запись, и они открывают концерт для RATT на Meadowlands Arena. Хотите пойти?» Выходит Slippery, и вся поддержка в нашей жизни заканчивается. Это изменило все.
Ты чувствовал себя тогда рок-звездой?
– Я чувствовал себя рок-звездой в RAZE! [смеется]
Затем все повторилось с альбомом New Jersey, и вы стали еще популярнее. В документальном фильме ты говоришь, что в тот момент вы могли просто щёлкнуть пальцами и получить всё, что пожелаете. Так что помешало вам, простите мой французский, превратиться в мудаков?
– Мы помешали друг другу... и Нью-Джерси. И под Нью-Джерси я имею в виду не только наших соседей, но и наше воспитание. Гастролируя с группами Западного побережья, с рок-группами, собирающими арены, и находясь в одном списке менеджмента с MÖTLEY CRÜE, я понял, что это не то, к чему я стремился, как к поведенческой модели. Нас сгребли под одну гребенку, потому что мы выглядели как остальные, как все подростки в торговых центрах тех времен. Но тогда я очень хорошо осознавал: «Не стремись к этому, стремись к большему, стремись быть другим».
В документальном сериале ты упоминаешь, что никогда не увлекался рок-звездными «излишествами», потому что по молодости у тебя был плохой опыт.
– Да, наивные попытки.
Какие попытки?
– Такие же невинные, как если бы мне подмешали наркоту. У меня не было предпосылок. Что было замечательно, потому что я не баловал себя так, как это делали другие.
Все принимали кокаин в то время.
– И все остальное тоже.
Разве тебе не было трудно стоять в сторонке?
– Нет. Я мог немного выпить и стать счастливым. И я не чувствовал необходимости кому-то подражать. Даже если это могло привлечь внимание, мне это было просто неинтересно.
К концу тура по Нью-Джерси в начале 1990 все в группе были измотаны и напряжены. Затем ты начал сольную карьеру. Ты чувствовал, что это освобождает?
– Да. Чтобы вернуться к радости создания музыки, попытаться понять, почему мы были в раздрае, потому что... в BON JOVI мы никогда не ссорились, так что это было не из-за денег, не из-за подружек и не из-за наркотиков. Мы были истощены физически и морально. Поэтому я ушел и записал саундтрек к Young Guns II [Blaze Of Glory], и это стало освобождением на ряде фронтов, потому что: a) я доказал, что знаю, как это сделать, и б) я доказал, что знаю, как это сделать снова – и не только снова, но и в одиночку. Это также познакомило меня с актерством, которое оказалось чрезвычайно важным для следующей главы успеха группы.
Задумывался ли ты хотя бы на минуту или две типа: «Знаете, я пойду дальше один»?
– Нет, не задумывался. Я просто хотел быть с этими парнями. Но после того, что сейчас составляет шесть-семь лет совместной работы двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, были те же шутки, те же истории, та же еда и те же совместные отпуска. Вы имели полное право быть измотанными, выгоревшими и уставшими друг от друга. И Док [МакГи, тогдашний менеджер BON JOVI] не помог нам от слова совсем. Оглядываясь назад: я не виню его, но он не оказал нам никакой помощи, хотя предполагалось, что он самый зрелый среди нас. Он должен был сказать: «Вы, ребята, чертовски измотаны». Но никто этого не сделал – ни агенты, ни юристы, ни менеджеры.
Следующий альбом группы, выпущенный в 1992, называется Keep The Faith. Гранж уже случился, и даже группы типа U2 начали менять свое звучание. Вы же решили расстаться с менеджментом и стать в некотором смысле DIY-группой. Было ли название альбома пометкой для себя?
– Да, для коллективного «мы». Наша смелость заявить миру гранжа, что мы собираемся быть независимыми, что мы не хотим быть частью нового модного течения, что мы будем просто развиваться и делать свое собственное дело. И для меня убедить этих четверых парней, что нам не нужен не только Док, но и никто другой, было смелостью.
Ты упомянул об актерской карьере. Тебе понравилось снова быть новичком, потому что ты вошел в иной мир, где ты дебютант, и у тебя нет навыков, которые есть у опытных актеров.
– Я изучал актерское мастерство несколько дней в неделю в течение двух лет, прежде чем пошел на прослушивание. Я не просто пришел и набрался смелости сказать: «Я знаю, как это сделать». Но то, что это мне дало, и то, что я вернулся в группу... когда я нырнул с головой в самоуправление и остриг волосы, это было смирение начать все сначала, начать в другом виде искусства со всем моим опытом супер-рок-звезды. Так что эти две вещи создали очень сильную тридцатилетнюю версию меня. Я мог бы вернуться к группе и сказать: не верьте шумихе вокруг Slippery, не верьте шумихе вокруг New Jersey, не верьте, что я делаю что-то другое из-за успеха Blaze of Glory. Если мы вернемся, скромные и голодные, и все сложим свои гребаные руки и скажем: «Ладно, я все понял», никто не поверит в нас больше, чем мы сами верим в нас, так что давайте попробуем.
Ричи говорит, что к тому времени, как вы начали работать над What About Now в 2012, он думал, что группа становится пресной.
– Я так не думал, и наш трудовой коллектив тоже. Лично я считал, что все идет просто чертовски хорошо. И подобный вопрос никогда не поднимался ни при общении, ни во время сочинения или записи, ни во время первых двадцати концертов того тура.
Очевидно, что на профессиональном уровне его уход посреди тура в день концерта в Калгари, подбросил проблему. На личном уровне это тоже немного задело?
– Это был шок. Никто такого не ожидал, никто не предвидел. Я разговаривал с ним за день до этого, я очень хорошо это помню. Было пасхальное воскресенье в 2013, и я ехал через туннель Линкольна, болтая с ним, потому что жил в Нью-Йорке, типа: «Да, я чувствую себя отлично, альбом будет на первом месте, увидимся» – «Могу я остаться дома еще на один день?» – «Конечно. Хочешь прилетать частным самолетом завтра? Конечно. Мне все равно. Увидимся». А завтра в три часа звонит телефон и... «Я не могу продолжать».
В документальном фильме есть момент, когда интервьюер спрашивает тебя: «Сколько времени потребовалось, чтобы это пережить?» И ты отвечаешь: «Я и десять лет спустя все еще не пережил это».
– Конечно. Я убит горем.
Так что тебе мешает вернуть его сейчас?
– Сколько раз ты видел его за последние одиннадцать лет?
Ни одного. Но я никогда и не ожидал столкнуться с ним, если честно.
– Я разговаривал с ним дважды.
Ого. Почему?
– [Медленно, будто объясняя ребенку] Он. Ушел. Из. Группы. Клянусь Богом, не было ни одной потасовки, ничего такого. Дэвид и Тико общались с ним один раз, на церемонии введения в Зал славы [рок-н-ролла]. Его не выгнали, он ушел. И он не делал серьезных попыток вернуться.
Окей. Потому что общественное мнение иное. Общественное мнение заключается в том, что он готов вернуться, но...
– Но что? Жизнь продолжается. Вы должны заставить своего читателя понять только одну вещь: я сбит с толку так же, как и любой другой. Если ты или я берешь на себя рабочие обязательства и не приходишь на работу, люди будут разочарованы. Группа была разочарована, и это то, что можно предположить. О, и кстати: еще есть сто двадцать парней, ожидающих зарплату в пятницу. О, и еще есть фанаты, которые прилетели, чтобы увидеть группу, купили билеты, забронировали отели, оплатили авиабилеты. И есть промоутер, который заплатил нам деньги, чтобы дать сто концертов... У вас есть обязанности. Поэтому мы пошли дальше. Это было просто.
Ты вспомнил введение в Зал славы рок-н-ролла. В твоей речи была одна из грандиозных вступительных фраз, когда ты сказал что-то типа: «Я писал эту речь в уме много раз, и иногда это речь «Спасибо», а иногда это речь «Идите нахрен». Тебя задело, что вас так долго игнорировало это учреждение или комитет Грэмми?
– Быть незамеченным на Грэмми – это почти знак чести. THE BEATLES, ZEPPELIN или THE STONES не получили ни одной награды, зато Бейонсе получила двадцать семь. Они не тяготеют к рок-группам. Все равно. А Зал славы это как клуб старых белых людей с тайным голосованием. Это была маленькая вотчина. Так что нет, нас не задело, что нас не замечали. У нас были некоторые из самых крутых альбомов всех времен, так что мы можем вполне обойтись и без трофеев.
Ты бы обменял продажи Slippery или New Jersey на признание критиков как это было с альбомом Nebraska Брюса Спрингстина?
– Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Все, что с нами случилось – хорошее, плохое, нейтральное – все, что привело меня сюда сегодня, я бы не променял ни на что.
В документальном фильме ты предельно честно рассказываешь о проблемах с голосом. Я видел вас на стадионе Уэмбли в 2019 и, при всем уважении, – ты Джон Бон Джови, а что знаю я? – это звучало не очень хорошо. Но позже я посмотрел видео этого шоу на YouTube, где ты поешь Always, и меня поразило, как ты реально выкладывался по полной.
– Так и есть.
Ты довольно самокритичен и знаешь, когда что-то идет не так хорошо, как могло бы. Разве не сложно вечер за вечером выходить на сцену, зная, что не справляешься?
– Это чертовски тяжело. Это самое трудное, с чем мне когда-либо приходилось иметь дело. Представьте, будто вы знаете, что это не работает, и не можете понять, почему. Это было тяжело.
Как ты справлялся с этим психологически?
– Это было чертовски тяжело.
Тебе приходилось посещать психотерапевта, чтобы выговориться?
– Одному? [Сухой смех]. Нужно просто держаться и выкладываться по полной. Итак, Уэмбли 2019. Да, это было не так, как в 2000 или 1995. Или в любой другой раз, когда я играл в этом месте. Я знал это. Я не буду спорить.
На более позитивной ноте: 2020 был очень смелым альбомом, потому что в лирическом плане это самый политизированный, или, по крайней мере, самый социально сознательный альбом BON JOVI. Затрагивая такие темы, как убийство Джорджа Флойда или иммиграцию в США, вы должны были знать, что оттолкнете огромную часть своих поклонников.
– Моя работа не в том, чтобы потакать. Моя работа – просто рассказывать. С художественной точки зрения этот альбом был крайне удовлетворительным. Я действительно горжусь им.
Возвращаясь к тому, с чего мы начали: некоторые из твоих текстов на этом альбоме были похожи на тексты, которые мог бы написать Спрингстин.
– Я буду считать это комплиментом. Это хорошее сочинение песен и хорошее повествование. В то время весь мир был закрыт, мы с тобой оба смотрели телевизор и читали газеты, потому что это все, что у нас есть, верно? И поэтому теперь я беру на себя роль рассказчика. Как автор песен, это моя работа. Поэтому я пишу о Джордже Флойде, я пишу о ковиде, об оружии, о Трампе...
Как ты относишься к перспективе возвращения этого человека к власти?
– Знаете, моя работа сейчас – оставаться в стороне и молиться. Все будет зависеть от электората. Я могу только молиться за будущее мира.
В новом альбоме BON JOVI под названием Forever есть очень хорошая строчка в песне Seeds, где ты поешь: «Тебе не нужно чинить то, что сломано, ты только начинаешь лучше справляться», что является очень зрелым размышлением.
– Да. Мы сегодня говорили о различных препятствиях, с которыми я столкнулся, но все эти удары в лицо, которые получаешь, и есть то, что приводит тебя туда, где ты сейчас.
И где ты сейчас? Ты так же счастлив сейчас, как когда-либо был?
– Счастлив ли я? Я очень доволен тем, где я нахожусь в своей жизни. Все это часть пути. Я определенно не тот парень, которым был в двадцать или тридцать, или сорок, или даже пятьдесят. Все меняется. Я здесь как Призрак Рождественского Будущего, чтобы сказать вам, что все меняется. Так счастлив ли я? Да, я действительно счастлив. В песне Legendary я пою: «Я получил то, что хотел, потому что получил то, что мне было нужно». Это звучит просто, но находит отклик. Я говорю о вашей семье, ваших друзьях, дай Бог, вашем здоровье, и это момент замыкания круга, о котором я не мог сказать, когда мне было двадцать, тридцать или сорок. Где я сейчас? Я нашел радость.
Говоря о заявлениях и о полных кругах, не дай Бог музыкальному журналисту вчитаться в то, чего не существует, но сочетание альбома под названием Forever и охватывающего всю карьеру документального фильма Thank You, Goodnight, похоже, являются тем, что можно сделать перед тем, как написать The End.
– Я надеюсь, что это не так. И я это не планирую.
Если бы это было так, это был бы неплохой способ уйти. Forever – действительно сильный альбом, и он полон энергии, радости и любви от начала до конца.
– Все еще на коне, да? Все еще на коне.