Когда Алешин ключ осторожно заелозил в замочной скважине, Костя, уставший дожидаться сына, уже сладко почивал. Не знаю, который по счету сон навевал ему Морфей, но то, что не первый, это уж точно; а у меня наготове была новая порция материалов – об оккупации Бердянска, застигшей моего папу-школьника в подростковом возрасте.
– Мамуля, как всегда, на боевом посту? – полувопросительно констатировал сын. – Над чем сейчас работаешь?
– Пишу о военном детстве твоего дедушки.
– Он ведь на фронте не был?
– Нет. Он жил в оккупированном фашистами Бердянске.
– А разве город был оккупирован?
– Еще как, причем не только немцами, но и румынами. Папа называл их нацменами. Это слово часто звучало в его рассказах. Солдаты Румынского кавалерийского корпуса по доносам полицаев производили аресты, а в свободное от основного занятия время мародерствовали. Некоторые говорят, что это были бедные, забитые жизнью и нуждой селяне. Пределом мечтаний для них, дескать, было возвращение домой с победными трофеями: велосипедом, патефоном и часами... Но твой дедушка считал их даже более жестокими по сравнению с немцами и вспоминал о них с содроганием.
– И долго длилась оккупация?
– Почти два года: 7 октября 1941 года гитлеровцы вошли в город, 17 сентября 1943 года их выгнали.
***
Война застала папу с родителями в Бердянске. Будучи подростком, он работал с дедушкой учеником печника, чтобы не состоять на учете на бирже труда и не попасть в Германию.
В шутку говоря, освобождения Бердянска не произошло бы, если бы не папа. Как-то раз он сидел на скамейке в парке Шмидта, где теперь стоит памятник освободителям города, и к нему подсел мужчина. Сначала папа принял его за пьяного: тот заплетающейся походкой подошел к скамейке, горланя песни, и сел рядом. Водкой от него не пахло, что несколько удивило папу. «Шумел камыш», – полупел-полувыкрикивал он, а шепотом спрашивал: «Мальчик, много немцев в городе? Где они стоят? Какие войска?» Эти и другие вопросы перемежались имитацией пьяного куража. Выспросив у папы всё, партизан поблагодарил его и шатающейся походкой побрел прочь. На следующий день морской десант очистил город от захватчиков. Не удивительно ли, что мой брат родился именно в день освобождения Бердянска?
***
– Не понял: они что, вместе входили, немцы и румыны?
– Практически да. Нагрянули, надо сказать, те и другие неожиданно. Наши еще оборонительные траншеи рыли на подступах к городу, да и эвакуация полным ходом шла. Последние эшелоны и корабли, груженые людьми и заводским оборудованием, покидали город уже под бомбежками; а кое-кто, отчаявшись дождаться транспорта, отправился на восток страны пешком. Многие так и сгинули безвестно.
Что касается захватчиков, то разница только в том, что нацмены потише входили, поспокойнее. В сторону моря вышагивали подразделения румынского корпуса, кони в упряжках тянули повозки с боеприпасами и снаряжением… Фашистская орда ворвалась на танках, мотоциклах с колясками, шумно, бешено, можно сказать: сигналя, ревя, горланя, размахивая кулаками, требуя расступиться и убраться прочь с дороги. Следом прибыла карательная зондеркоманда.
– Вот как! Значит, зверствовали они планово и со знанием дела?
– Не то слово! (Впрочем, где они не зверствовали?) Сразу же после захвата города начались массовые расстрелы. Первые жертвы погибли в районе бывшего Крекинг-завода… В советское время он был известен как АЗМОЛ. На Приморской площади, возле парашютной вышки, расстреляли не успевших эвакуироваться городских активистов…
– Хоть убей, не помню я парашютной вышки!
– А ты и не можешь помнить. Даже я ее не застала. В начале войны возле нее вырыли узкие укрытия, где жители могли бы спасаться во время бомбежек. Фашисты нашли окопам противоположное применение – туда сбрасывали тела расстрелянных… Мерликову балку помнишь?
– Конечно! Мы же с ночевкой туда ездили, когда я маленьким был. Раков ловили… Эх, золотое время было!..
– Ну так вот. Лет пятнадцать после войны туда вообще никто купаться не ходил.
– Почему?
– Место было не из приятных, мягко говоря, – весь берег был усеян костями и черепами.
– Жуть! Они что, даже засыпать убитых не удосужились?
– Удосужились. А толку что? Море все равно размывало песок и возвращало людям страшные «вещдоки».
– Интересно, по какому принципу гитлеровцы выбирали места коллективных казней?
– А мне вот вовсе не интересно! По-моему, опасно копаться в психологии преступника, тем более патологического. А мест, стяжавших в ту пору мрачную славу, в Бердянске было предостаточно…
– Например?
– Например, тюрем и лагерей для советских военнопленных в городе было гораздо больше, чем, допустим, больниц или библиотек, – десять, как минимум, не считая тюрьмы гестапо, функционировавшей на месте старой советской тюрьмы. Там томились особо опасные, с точки зрения гитлеровцев, военнопленные.
– Ничего себе! Так много?
– Я тоже удивилась, когда узнала. Предполагают, что большинство из них использовалось в качестве трудовых лагерей и рабочих батальонов.
– Что это значит?
– Горбатились на благо «великого Рейха», а точнее его сателлитов на местах. Узники, содержавшиеся на территории Курорта, например, работали на виноградниках. Исключением был, пожалуй, лагерь, вытеснивший Южгидромаш, – сначала он играл роль дулага, пересыльного лагеря, а начиная с 1942 года стал сборным пунктом, откуда бердянскую молодежь, остарбайтеров, отправляли на работу в Германию.
Я успела рассказать сыну о враче Анастасии Лаптевой, которая спасала военнопленным жизни, ставя им ложный диагноз «тиф»; о замечательном враче-офтальмологе Людвиге Брониславовиче Годлевском, на счету которого сотни спасенных судеб. Будучи членом медкомиссии, он придумал хитроумную схему, по которой молодым людям давали медотвод, признавая их смертельно больными и абсолютно непригодными для работы в Германии.
Алеша с удивлением слушал, как юноши-девушки, стремясь избежать рабской участи, прятались по подвалам, убегали в соседние села, давали взятки чиновникам, подкупали врачей и медсестер, а чаще всего решались на членовредительство: наносили себе увечья, посыпали открытые раны глауберовой солью, имитировали симптомы тифа, малярии и прочих опасных инфекций, мазали глаза касторовым маслом – на какие только уловки не шли!
За окном уже светало, но спать не хотелось. Увлеченные разговором, мы не заметили ни скрипа двери, ни появления Кости, который, как тень отца Гамлета, участливо внимал диалогу, но признаков жизни пока не подавал. А я тем временем, жонглируя фактами и примерами, рассказывала сыну о партизанском отряде «Красная шапка», который, не вызывая особых подозрений, под видом любительской актерской труппы гастролировал по району и спокойненько вершил свои диверсионные дела. Благо транспорт, продукты, пишущая машинка – все под рукой было.
Сын согласился со мной, что успех победы лишь наполовину, а то и меньше решается на фронтах войны. Не будет поддержки и понимания в тылу – любая самая доблестная армия окажется бессильной перед лицом врага. Нельзя списывать со счетов и просто мужественных людей, которые в одиночку совершают свой подвиг, не становясь в позу, – тихо, без аффекта-надрыва, без раздирания рубашки на груди. Во все времена находятся такие люди – залегают на дно, когда не видят или не находят единомышленников, и хотя понимают свою неспособность переломить вражью силу в одиночку, всё же незаметно вносят скромный, посильный в клад в победу, которая, по большому счету, и не состоялась бы без них.
Были такие и среди бердянцев. Чего стоит подвижничество женщин, которые одевали-обували военнопленных, ходивших в лохмотьях, а главное, спасали их от голодной смерти? С миру по нитке, с бору по сосенке, по закромам-сусекам, по дворам, продмагам, рыболовным артелям выпрашивая продукты, ежедневно варить по пять-шесть ведер еды, заливать ее в бочки, развозить по лагерям… Разве это не подвиг?
Бывало, что их прогоняли прочь или выливали на глазах военнопленных еду… Порой не столько фрицы, сколько надзиратели из местных свирепствовали. Находились среди них такие, которые могли и застрелить узника за три-четыре мерзлые картофелины, спрятанные за пазухой.
А помощь беглецам-военнопленным? Поставив на широкую ногу индустрию изготовления фальшивых паспортов, криминальные умельцы всеми правдами-неправдами доставали реальные документы, в основном утерянные или оставшиеся от умерших паспорта. Старые записи вытравливались, вносились новые данные. Благородные фальшивомонетчики до того набили руку, что научились с помощью папиросной бумаги подделывать гербовые печати, а рельефные знаки выбивали обыкновенным гвоздем. Дерзкое бесстрашие, если учесть, что даже недоносительство каралось жестоко и беспощадно.
Оккупанта ведь хлебом не корми – дай запугать население. Фрицы, как пирожки горячие, один за другим стряпали приказы, стращавшие смертной казнью за укрывательство беглых военнопленных. Репрессии, впрочем, следовали за каждый чих.
– Гайки закручивались все туже и туже, а в последние дни оккупации фрицы как с цепи сорвались: убивали всех, кто попадался на глаза, в том числе и младенцев, жгли и взрывали жилые дома, предприятия, социальные объекты. По сути, город был уничтожен примерно на восемьдесят процентов. Четырнадцать заводов и фабрик, портовые сооружения, паровая мельница, городская электростанция, железнодорожный вокзал, институт физических методов лечения, поликлиника, туберкулезный диспансер, педагогические институт и техникум, 18 школ, школа фабрично-заводского ученичества, клубы водников, металлистов, учителей, рыбаков, городской театр, краеведческий музей, картинная галерея, центральная библиотека, четыре санатория – вот неполный список предприятий и объектов инфраструктуры, взорванных или сожженных фашистами при отступлении. По крайней мере, такой список их злодеяний в Осипенко содержался в сводке Совинформбюро от 3 октября 1943 года, через две недели после освобождения города.
– «Так не доставайся же ты никому!» – мрачно сыронизировал Костя.
Не знаю, сколько он партизанил, слушая нашу беседу и не выдавая своего присутствия. Минут десять, это уж точно. Видно, ему наконец наскучило чувствовать себя невидимкой.
Мы удивленно оглянулись.
– О, пап, привет! – воскликнул сын. – Как хорошо, что ты проснулся!
– Лучше некуда, – смущенно пробормотал муж, скрывая растроганность под напускной холодностью. – Интересно, а хоть камень на камне остался после отступления цивилизованных варваров?
– Нет. Выжженная пустыня и та выглядела бы благостнее на фоне необъятного пепелища, оставшегося от некогда прекрасного города, который не без основания сравнивали по красоте с Одессой.
– И все же мне непонятно, откуда у немцев с мало-мальским налетом европейской культуры взялась такая непреодолимая тяга крушить все и вся на своем пути… И ладно бы это были уродливые, оскорбляющие взор постройки-времянки, а то ведь непревзойденные архитектурные шедевры! – пытаясь разгадать извечную мировую загадку человеческого падения, полувопросительно изрек сын.
– Разумеется, логику разрушителей понять сложно, – подтвердил Костя. – Думаю, они просто выполняли спущенный сверху приказ.
– Почти в десяточку, – похвалила я. – У фашистов было предписание, покидая Украину, оставлять после себя выжженную пустыню: ни одного человека, ни одной головы скота, ни центнера зерна, ни уцелевшего дома, ни одного неотравленного колодца…
– Недаром фюрера называли бесноватым, – заметил Алеша. – Разве нормальному человеку придет такое в голову?
– Найти стрелочника несложно, – возразил Костя. – Мне кажется, это тот случай, когда коллективная ответственность жизненно необходима. В здоровом социуме беснующегося лидера отправили бы на принудительное лечение. А те, кто выполняет неадекватные приказы, либо патологические трусы, готовые продать душу за безопасность собственной шкуры, либо такие же бесноватые, разделяющие взгляды вожака.
– Папа, извини, но ты, по-моему, непоследователен и к тому же слишком категоричен.
– Может, папа и резко высказался, – заступилась я за мужа, – но по сути-то он прав. Вспоминаю откровение Вилли Тидеманна, панцергренадера полевой жандармерии: «11.09.1943 года мы прибыли в Бердянск и начали эвакуацию мирного населения. Конечно, мы сожгли все, чем могли воспользоваться русские войска». Как тебе такая логика? И смотри, какая при этом уверенность в собственной непогрешимости! Как будто иначе и быть не может.
– Нет, меня просто умиляет та примитивная гордыня, с которой они присвоили себе право распоряжаться чужим народом, чужой землей, чужим имуществом! – воскликнул сын.
– Подожди, – что-то сопоставляя в уме, промолвил Костя. – Ну пусть фабрики-заводы, ну пусть чудеса архитектурной мысли… Но это же никак не восемьдесят процентов, о которых ты говорила! Где остальное?
– Пять артиллерийских и четыре десантные баржи, затопленные в море…
– Так, полпроцента есть. Дальше?
– Снесенные памятники и под корень вырубленные деревья в городском саду…
– Еще пара процентов. И это всё?
– А жилые дома не в счет, что ли?
– Но не восемьдесят же процентов!
– Представь себе, восемьдесят!
Муж озадаченно замолчал.
– Мамуль, они что, весь город сожгли?
– Практически да.
– Да как же так?!
– Рассказывали старожилы, что работали специальные команды поджигателей, состоявшие из двух-трех человек – водителя и непосредственных исполнителей. По улицам, останавливаясь на каждом шагу, зловеще двигались автомобили с бензиновыми цистернами. Водители оставались за рулем, а поджигатели, налив в канистру бензин, подходили к домам и, разбив палкой окно, вплескивали горючее в здание, а затем поджигали фасад. Огонь сам довершал начатое дело. Город стоял в дыму пожарищ. Зияли, пугая редких прохожих, провалы пустых окон; сиротливо взирали на руины одинокие, чудом уцелевшие полуразрушенные стены. Бывали случаи, когда люди погибали, надышавшись едкого дыма.
– Неужели не нашлось человека, который дал бы им отпор? Завалить двух-трех уродов – это же плевое дело!
– Какой там отпор! Какое сопротивление! Люди были настолько парализованы страхом, что вели себя как кролики под взглядом удава – разве что сами в петлю не лезли. Впрочем, и это бабушка надвое сказала. Зная, что город жгут, они не только не пытались чинить препятствия оккупантам, но, более того, сами выставляли свои вещи во двор и убегали.
– Куда, если весь город горел?
– Прятались кто где мог: в камышах, виноградниках, сараях у родственников в близлежащих селах (впрочем, группы автоматчиков, прочесывая пригороды, расстреливали беглецов).
– Мамуль, и долго продолжался весь этот ужас?
– Дней пять, не меньше…
– И чем же они питались?
– Виноградом в основном… Необыкновенно урожайным год был.
– Ты посмотри! Как будто заранее Господь о людях позаботился…
– Вполне возможно. Кстати, их не так уж и много в городе осталось.
– А куда ж они делись?
– Дело в том, что 11 сентября фрицы объявили поголовную эвакуацию горожан…
– С чего вдруг?
– Так ведь конец неумолимо приближался: Красная армия уже освободила Донбасс и продвигалась вдоль северного побережья Азовского моря к Крыму. Ну ты же понимаешь: утопающий всегда норовит утянуть кого-нибудь за компанию. Так и фрицы: немецкая комендатура издала приказ всем местным жителям построиться в колонны и двигаться к Мелитополю. За ослушание – расстрел. Так что в городе остались преимущественно тяжелобольные да матери, обремененные малыми детьми, ну и, конечно, те, кто не желал покинуть родной очаг, да и их методично отстреливали.
– Ужасно… И что, вот так послушно взяли и пошли?
– Представь себе, пошли – кто пешком, кто на подводах... А что им оставалось делать, старикам да женщинам с детьми? Шли многотысячной колонной в неизвестность, брели со скудным запасом еды на первое время да с предметами первой необходимости, пока в районе села Приазовского не наткнулись на советские танки…
– Далеко это от Бердянска?
– Километров восемьдесят…
– Надеюсь, после этого горожане повернули назад?
– Разумеется!
– Опять неувязочка получается, – насторожился Костя, бдительный страж логики и исторической достоверности. – В центральном парке города стоит памятник морякам-освободителям, их имена у всех на слуху, а тут – на тебе! – танки с севера…
– С северо-востока, – уточнила я. – И что? Одно другому не мешает, тем более что наши Т-34 шли не к городу, а к дороге Бердянск – Мелитополь.
– Получается, в город они не заходили?
– Скажем так: Бердянск был освобожден в ходе совместной операции 28-й армии под командованием генерал-полковника Ф. И. Толбухина и Азовской военной флотилии под руководством контр-адмирала С. Г. Горшкова. Другое дело, что моряки высадились чуть раньше. Десантники должны были овладеть портом и удерживать его, пока не подойдут части 28-й армии.
– Стало быть, кто раньше подоспел, тому и лавры?
– И так, и не так…
– Ну, не томи!
– 28-я армия в составе Южного фронта, действуя в рамках Донбасской стратегической наступательной операции, уже освободила донецкие земли и двигалась к Крыму, так что задача у них была более глобальной, если можно так сказать. (Кстати, Э. Манштейн называл отступление частей вермахта под натиском русских на линию Мелитополь – Днепр самой тяжелой для них операцией в течение 1943–1944 годов.) Роль Азовской флотилии была скромнее – содействовать приморскому флангу сухопутных войск, то бишь преграждать врагу пути отхода и напрочь отбить у него охоту обороняться.
– И откуда морские десантники прибыли в город?
– Из Мариуполя.
– Донецк, Мариуполь, Бердянск… Дежавю какое-то, честное слово, – усмехнулся Костя.
– У тебя тоже? – встрепенулась я. – Слава Богу, у меня не бзик!
– Ты так доходчиво все описала, что я явственно представил, будто сам присутствую при этом величественном событии или, по крайней мере, колдую над картой сражения в штабе Главкома…
– По сути, моряки вошли в город, уже свободный от фашистов. При прочесывании улиц они задержали трех вражеских солдат, то ли отставших от своих, то ли дезертировавших, да и те оказались румынами и чехом.
– Подожди, так что, боев за город не было?
– Практически не было. Фашисты начали драпать, как только узнали о готовящейся высадке десанта. Правда, кое-кто утверждает, что немецкие поджигатели, остававшиеся в городе и прикрывавшие отступление своих войск, побежали после того, как моряки обстреляли их с судов, да так, что только пятки засверкали.
– А как же десантники, захороненные в парке Шмидта? Они же погибли в боях за город…
– Кто тебе сказал?
– Как «кто»? Девятнадцать человек… Там и имена высечены…
– Они не в боях пали, а на мине подорвались, и то при высадке десанта погиб лишь старшина Алексей Спехов. Еще семь человек были ранены разлетевшимися осколками.
– А откуда мина взялась? – поинтересовался Алеша.
– Так ведь гитлеровцы перед уходом заминировали весь город. Бердянск должен был взлететь на воздух, как только в него войдут наши. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: стоило произойти трагедии, и движение освободителей было приостановлено. Саперам под началом старшего лейтенанта Крутова удалось раздобыть карту минирования города, и они тотчас приступили к разминированию.
– Эти семеро, которые получили ранения, тоже погибли? – спросил сын.
– Нет.
– А как же...
– Остальные погибли уже после освобождения Бердянска – не то 19-го, не то 20 сентября, когда моряки отплывали на базу в Приморско-Ахтарск. Покидая акваторию порта, бронекатер БКА-113 задел донную мину. На глазах жителей катер подбросило взрывом и перевернуло вверх дном. Спастись удалось лишь двум офицерам…
Не надо и минуты молчания объявлять! Костя с Алешей притихли, словно на торжественном митинге, а я, пока они безмолвствовали, успела в деталях вспомнить памятник на центральной аллее крохотного, но уютного городского парка – три бронзовые фигуры, застывшие в рывке, на фоне немолодых плакучих ив, печально и скорбно склонивших тонкие ветви в знак вековой скорби.
– Обидно-то как, – наконец очнулся от тяжелых дум Алеша. – Погибнуть в последнее мгновение, когда опасность, казалось бы, уже позади.
– Это, сынуля, смерть геройская, за нее не стыдно. Обидно – это когда старуха с косой забирает человека в момент его позора. И потом, сынок, наши представления о жизни, увы, не есть сама жизнь. Даже Воскресшего Христа ближайшие ученики не всегда узнавали, принимая Его то за садовника, то за путника… Что уж о нас, смертных, говорить? И у святых нимб только на иконах заметен, и герои отнюдь не выглядят двойниками Сталлоне или Шварценеггера… Возьми тех же освободителей Бердянска. Знаешь, сколько мальчишек испытало горькое разочарование, увидев их на улицах? Голодные, измученные, оборванные, с обмотками вместо сапог… В мечтах-то, пока под немцем были, рисовались былинные богатыри, красавцы удалые под водительством дядьки Черномора, на худой конец – киношные кумиры…
– Мамуль, а эвакуированные жители сразу в Бердянск вернулись? – поспешил съехать с неудобной темы Алеша.
– Конечно, сразу. Как увидели драпающих фрицев или по сарафанному радио новость услыхали, так и потянулись прежней чередой к родному пепелищу, в прямом, увы, смысле слова.
– И долго город восстанавливали?
– Очень долго! Раны, нанесенные войной, не заживали и десять лет спустя. Город, особенно центр, стоял по-прежнему в руинах; угля не было…
– А как же дома отапливали? Ведь частники даже в наше время представляют собой основной контингент горожан…
– Топили кто чем мог, преимущественно деревянными отходами: мебелью да щепочками-веточками… Электричества тоже не было. Отстраиваться город начал только после возвращения эвакуированных предприятий, но частники, временно ютясь в землянках и курятниках, восстанавливали свои дома собственными силами. Зато занятия в школах (разумеется, в тех, что уцелели) начались уже через несколько дней после изгнания фашистов.
– Спасибо, мамуля, за столь содержательный рассказ. Вовремя я к вам заехал!
– Спасибо и тебе, благодарный слушатель-собеседник. Отрадно знать, что труды твои хоть кому-то нужны…
– А я? – обиделся Костя. Ну детский сад, честное слово!