(повесть)
Третье воспоминание из моей жизни.
Гуси! Гуси! Га-га-га!
Моя жизнь на новом месте.
Утром я проснулся поздно, отец ушёл на работу. Я умылся, съел два куска жареной рыбы. В это время мне позвонил с работы отец. Сказал, что он разговаривал с мамой. Сестрёнке стало лучше, а он по работе уезжает в Бенякони,
приедет к пяти, обед на плите. Разговор прервался, звонка больше не было. Наверное, отец, куда-то срочно уехал, где нет телефона. Телефон у нас служебный, он необходим папе по работе. Ещё у нас на тумбочке у маминого шкафа стояла радиола. У меня были свои любимые передачи и дикторы. Папа научил меня переключать каналы и искать нужную волну. Вот и сейчас я нашёл радиостанцию, которая транслировала из Минска передачу для детей. Прослушав её, я выключил радиолу и стал смотреть через окно в сквер. Вскоре появились ребята и начали играть в лапту. Мне стало скучно одному дома, тем более отец не успел дать запрет на выход из дома. И я сразу вышел во двор, пока отец в разъезде.
Ребята обступили меня и начали расспрашивать о рыбалке. Я всё честно рассказал и ничего не утаил. Тогда Зенок сказал, он был самый старший из нас, что он с отцом в выходной уедут на Неман на своей Победе. В то место, куда мы ездили с отцом, можно проехать только на мотоцикле. Неман это большая река, но ехать туда очень далеко, вспомнил я слова отца. Но промолчал. Я недолюбливал Зенока. Общаться с ним было не интересно. Хотя он был старше меня в два раза, а ростом и весом и того больше. Он всегда хвастался положением своего отца. Вот и сейчас продолжал унижать нашу семью. Я сын начальника станции и не прилично мне ездить на приток Немана на немецком
мотоцикле с самодельными удочками. Я опять промолчал, Зенок на этот раз угадал или услышал, что мой дед действительно подарил отцу мотоцикл, который достался ему в качестве трофея, когда он партизанил во время войны. За меня неожиданно вступился Дима, мальчик семи лет, сын учительницы, он в этом году точно пойдёт в школу, ему даже ранец купили:
- А я поехал бы на любую речку или озеро, если бы там рыба ловилась. Трофейные мотоциклы на дороге не валялись, их надо было завоевать.
Немного погодя мальчик Шурик, то же семи лет сын шофёра добавил:
- Сейчас на мотоцикле лучше, в машине жарко, а тут тебя ветерок обдувает, да и шлем у него танкиста.
Простые, хорошие ребята, они всё-таки защитили меня не дали в обиду. Сыновья директора магазина и председателя поселкового совета мальчики шести лет, промолчали, как их имена я не помню. До этого я никогда не видел начальника станции за рулём, тем более не знал, что у Сидляровых есть машина. Где она стоит? У нас мотоцикл стоит в дощатом сарае, что над погребом. Отец вырыл погреб сам, потом над ним соорудил сарайчик из жердей и старых досок от списанных ящиков, в которых приходило оборудование. Жерди срубил в лесу из сухих деревьев, благо тот был вокруг посёлка. Вскоре страсти затихли, мы начали играть в лапту. Незаметно наступил обед. Марыля позвала Зенока и он ушёл домой. Ребята тоже вскоре ушли. Мне стало скучно, и я тоже ушёл, но в дежурку к дяде Павлу, дежурному по станции. Я давно у него не был. Дядя Павел обрадовался моему приходу, дал мне два флажка красный и желтый, и я помогал ему встречать и провожать поезда. Когда был перерыв в движении поездов, мы с Павлом обедали. Сначала съели его обед, потом я принёс свой, жареную рыбу, мы и её съели под мои рассказы о рыбалке. Ближе к пяти я ушёл домой, сел на раскладушку и стал играть в игрушки. Отец пришёл к шести и сообщил, что маму и сестрёнку выписали из больницы, они приедут завтра.
Он посадил меня на стул, взял в руки машинку, и остриг на лысо мои отросшие волосы, чтобы у сестрёнки не было соблазна за них таскать. Я проснулся от того, что кто-то сильно тащил меня за уши. В отсутствии мамы, я спал на её кровати. Позже мама рассказывала. Увидев меня, сестрёнка сначала, не признала мою лысую голову, всё же она три недели не была дома и долго смотрела на меня спящего. Потом неожиданно для родителей завизжала, и что-то лепеча на своём понятном только ей языке, ухватила за уши. Моя голова сама пошла за её руками. Она слюнявила своим ротиком мои губы, но не пыталась попробовать их на зуб. Мама презрительно посмотрела на отца и сказала:
- Сейчас, что? Уши будешь обрезать?!
Ей видать не понравилась моя лысая голова и торчащие в разные стороны уши. Сестрёнка тут наверно поняла мамины слова и отпустила уши. Моя не укушенная голова сама опустилась на подушку. Она принялась гладить голову и продолжала слюнявить мои губы.
- Ты смотри, это она его целует, что ли? Соскучилась! - cказала мама.
- И мы по вас очень соскучились, - cказал отец. Они с мамой обнялись. Воспользовавшись моментом, я удрал от сестрёнки. На ходу вытер рукавом слюни, я обнял их обоих. Сестрёнка заплакала, сползла с кровати и обняла руками мои ноги. Так мы стояли, молча, некоторое время.
Жизнь пошла своим чередом. Папа ходил на работу. Мама была с нами дома. Молоко к маме больше не вернулось. Может, поэтому, у сестрёнки всё больше проявлялся интерес ко мне. Она следовала за мной по пятам, играла со мной на раскладушке, слушала радиолу, звала за стол обедать и кушала со мной свою кашу. Иногда копировала меня, станет по струнке и, что- то лопочет на своём только ей понятом языке. Мама её за это хвалила: “Это она, как братик, маме стихотворение рассказывает.”
Правда я всё же убегал иногда на улицу, когда она спит с разрешения мамы. Проснувшись, не увидев меня дома, она первым делом лезла на окно и искала меня среди ребят. Найдя, начинала плакать, и мама вынуждена была звать меня домой. Однажды тётя Галя зашла к нам и пригласила меня к себе в гости. Я посмотрел на маму, та разрешила. Я уже дошёл до двери, как раздался плач, сестрёнка догнала меня и схватила за ногу. Я посмотрел на тётю Галю, та одобрительно кивнула головой: “Бери и её, это теперь будет твой хвост по жизни.”
Так она предсказала мою дальнейшую жизнь. Тётя Галя по обычаю посадила меня за стол, налила чай, поставила вазу с пряниками и подушечками. Я сунул пряник сестрёнке в руку, она начала его мусолить. Мы с тётей Галей разговаривали обо всём на свете, пили чай, смотрели в окно. Кот спрыгнул с кровати и начал тереться о мои ноги. После принесённой рыбы он уже начал и на меня обращать внимание. Я взял его посадил на колени и погладил по голове. Кот замурлыкал. Увидев это, Алла осмелела и погладила кота по спине, потом предложила ему свой начатый пряник. Кот отвернул голову.
- Кот ест только мышей, рыбу, мясо, пьёт молоко.” - произнёс я и посадил кота ей на колени.
Сестрёнка начала гладить его, тот вскоре замурлыкал. Она гладила кота до нашего ухода, ей наверно понравилась его мягкая шёрстка. В дальнейшем они подружились. Направляясь в гости, к тете Гале, она брала кружку и просила налить молока, и кот ждал её.
Накануне выходного появилась удочка у двери коридора, перед входом в квартиру Сидляровых. Зенока мы уже не видели два дня. Сейчас, возвращаясь от ребят из сквера, я не мог пройти мимо. Я остановился на лестничной площадке и стал рассматривать удочку. Коридор начинался у лестничной площадки, а до двери было чуть больше метра. Там стояла новая, настоящая трёх коленная удочка. Колена были сделаны из бамбука, соединялись они медными трубками.
Мне бы и двух колен хватило, а взрослому нужно три. А поплавок настоящий крашеный сделанный из пластмассы. Верхняя половина окрашена в белый цвет, нижняя зелёная, палочка, прижимающая леску красная, наверное, то же из пластмассы, крючки как у нас кованные. Мысли мои прервала мама, которая окликнула меня с коридора, открыв нашу дверь: “Иди скорей, где ты там потерялся? Сестра требует тебя.”
И сгорая от зависти, я ушёл домой. Мне больше всего понравился поплавок, так, что этой ночью во сне я с ним ловил рыбу. Сестрёнка уже проснулась. Я сел на кровать к ней. Протянув свои ручонки, она крепко обняла меня за шею. Мы пообедали, начали играть. Сначала я изображал разных животных: то собаку, то кота, то козу, то корову, то синью, то зайца, то волка. Она, то смеялась, то хохотала, то пугалась, затем начинала сама их изображать. Лучше всех у неё получался волк, она сначала грозно рычала. Когда я сделал вид, что боюсь, она завизжала, выбросила вперёд ручонки и свалив меня на кровать по-настоящему начинала кусать меня. Мама смеялась до слёз: “Научил, на свою голову, теперь терпи.”
И я бедный терпел. Терпел всё: разбросанные игрушки, постоянное внимание к её персоне, частое переодевание трусов, невозможность уйти к ребятам. Вся комната была завешена её сохнувшей одеждой.
Казалось, что она только пила да писала.