Теолог Говард Турман (1899-1981) делится священной связью с природой, которую он впервые ощутил в детстве:
Когда я был молод, я находил в природе больше товарищей, чем среди людей.....
Наступление ночи имело большое значение для моего детства, потому что ночь была не просто спутником. Это было присутствие, артикулированный климат. В ночи было что-то такое, что, казалось, покрывало мой дух, как нежное одеяло. Ночи во Флориде, где я рос... были не темными, они были черными. Когда не было луны, звезды висели, как фонари, так близко, что казалось, можно дотянуться и сорвать их с небес. У ночи был свой собственный язык..... Это утешило меня, и я почувствовал, что желаю, чтобы ночь поскорее наступила, потому что под ее покровом мой разум мог разгуляться. Я чувствовал, что меня охватывает, окутывает, держит в безопасности. Каким-то фантастическим образом ночь принадлежала мне. Все маленькие секреты моей жизни и сердца, все мои самые интимные и личные мысли не будут нарушены, я знал, если я разложу их перед собой в ночи. Когда днем дела шли плохо, я решал их в темноте, лежа в своей постели, укрытый ночным небом.....
Океан и река подружились со мной, когда я был ребенком..... Часто, когда прилив был слабым... [здесь было] более мили набитого песка.... Здесь, в одиночестве, я обрел особое благословение. Океан и ночь вместе окружали мою маленькую жизнь уверенностью, которую не могло нарушить поведение людей. Ночной океан давал мне ощущение безвременья, существования вне зависимости от приливов и отливов обстоятельств. Смерть была бы незначительной вещью, как мне казалось, в этих природных объятиях.
Даже бури во Флориде, где вырос Турман, не вызывали страха:
Когда дули бури, ветви большого дуба на нашем заднем дворе трещали и падали. Но самые верхние ветви дуба раскачивались, уступая дорогу ровно настолько, чтобы не сорваться. Мне нужна была сила этого дерева, и, подобно ему, я хотел удержаться на ногах. В конце концов, я обнаружил, что у нас с дубом сложились уникальные отношения. Я мог сидеть, прислонившись спиной к его стволу, и чувствовать тот же покой, который приходил ко мне ночью в постель. Я мог потянуться вниз, в тихие уголки своего духа, достать свои синяки и радости, развернуть их и поговорить о них. Я мог говорить вслух с дубом и знать, что меня понимают. Он тоже был частью моей реальности, как лес, ночь и шум прибоя - мои самые ранние спутники, дававшие мне пространство.