Сегодня день Симеона Столпника, великого святого IV – V вв., основателя «столпничества» (столпники жили и молились на специально выстроенных «столпах», где не было возможности даже прилечь).
На Руси в этот день праздновали Новый год (по старому стилю 1 сентября) и Симеона называли «Летопроводцем», то есть провожающим год. Так что всех с Новым 7528 годом!
С этим днем в народе было связано множество традиций, например, «похороны мух». Было поверье, что если «злую муху закопать осенью в землю - прочие кусать не будут». Девушки делали гробики из тыкв, огурцов, редьки или репы, укладывали туда мух и с плачем несли к выкопанной могиле, где хоронили мух по всем правилам. В некоторых местностях с мухами так же хоронили тараканов.
Ночь на Симеонов день называлась «воробьиной» - было поверье, что в эту ночь черт меряет воробьев – собирает их полный ушат, осиновым прутом сбрасывает тех, кто выше краёв, на размножение, а оставшихся ссыпает чертям в пекло за то, что воробей указал преследователям чириканьем на то место, где скрывался Христос, а потом подносил гвозди палачам, казнившим Христа и чирикал: «Жив, жив!». Так воробей попал в разряд проклятых птиц, Господь связал ему лапки. Именно поэтому воробей не ходит, а передвигается мелкими прыжками.
Воробьиная ночь считалась несчастливой, ужасной. Очень точно это описано у Чехова: «Бывают страшные ночи с громом, молнией, дождем и ветром, которые в народе называются воробьиными. Одна точно такая же воробьиная ночь была и в моей личной жизни...
Я просыпаюсь после полуночи и вдруг вскакиваю с постели. Мне почему-то кажется, что я сейчас внезапно умру. Почему кажется? В теле нет ни одного такого ощущения, которое указывало бы на скорый конец, но душу мою гнетет такой ужас, как будто я вдруг увидел громадное зловещее зарево.
Я быстро зажигаю огонь, пью воду прямо из графина, потом спешу к открытому окну. Погода на дворе великолепная. Пахнет сеном и чем-то еще очень хорошим. Видны мне зубцы палисадника, сонные тощие деревца у окна, дорога, темная полоса леса; на небе спокойная, очень яркая луна и ни одного облака. Тишина, не шевельнется ни один лист. Мне кажется, что всё смотрит на меня и прислушивается, как я буду умирать...
Жутко. Закрываю окно и бегу к постели. Щупаю у себя пульс и, не найдя на руке, ищу его в висках, потом в подбородке и опять на руке, и всё это у меня холодно, склизко от пота. Дыхание становится всё чаще и чаще, тело дрожит, все внутренности в движении, на лице и на лысине такое ощущение, как будто на них садится паутина.
Что делать? Позвать семью? Нет, не нужно. Я не понимаю, что будут делать жена и Лиза, когда войдут ко мне.
Я прячу голову под подушку, закрываю глаза и жду, жду... Спине моей холодно, она точно втягивается вовнутрь, и такое у меня чувство, как будто смерть подойдет ко мне непременно сзади, потихоньку...
— Киви-киви! — раздается вдруг писк в ночной тишине, и я не знаю, где это: в моей груди или на улице?
— Киви-киви!
Боже мой, как страшно! Выпил бы еще воды, но уж страшно открыть глаза и боюсь поднять голову. Ужас у меня безотчетный, животный, и я никак не могу понять, отчего мне страшно: оттого ли, что хочется жить, или оттого, что меня ждет новая, еще неизведанная боль?»
