Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Предваряя очередной эпизод живописным видом Петербурга, я невольно выдал всю интригу. Да, кажется судьба таки забросила нашего Ивана Яковлевича в столицу и сегодня нам предстоит узнать - что заставило его сделать столь престранный - с точки зрения даже и моей собственной - выбор, потому что, будь на то моя воля, я бы никогда не пошёл на такой шаг, хоть сам и рождения обретаюсь (так уж сложилось) в Северной Пальмире. И ещё кое-что хотел упомянуть. Сегодняшняя публикация РУССКАГО РЕЗОНЕРА - юбилейная, шестисотая - из тех, разумеется, что не были подвержены позднейшему безжалостному авторскому секвестированию. Мысленно поднимаю бокал солнечного амонтильядо и чокаюсь с каждым из уважаемых читателей, забредших ненароком на голубой огонек "самаго лучшаго историческаго сериала".
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ СЕДЬМАЯ ЭПИЗОД 2
Я не зря упомянул давеча брата Илью, потому что именно его заслугами оказался в Петербурге - городе, который ни климатом своим, ни парадностью, ни надменностью никак не отвечал моим вкусам. По сию пору, признаться, я не могу забыть той, моей Москвы, и во время редких поездок в Первопрестольную всякий раз ловил себя на том, что невольно сравнивал себя с тем самым пушкинским "любовником молодым", что ждёт "минуту верного свиданья".
Итак, взяв по службе годичный отпуск для поправки здоровья, я проживал в наших Липицах вместе с маминькою и братом Петром, вникая понемногу в тонкости сельской экономии и помогая обоим по хозяйству, чем мог и как мог. Была зима 1817-го - весьма морозная и вьюжная, снегу выпало столь много, что сошел он полностью, кажется, лишь в мае. Оставив меня одного на несколько дней, маминька и Пётр уехали в Опочку на тамошнюю крещенскую ярмарку, я проводил время всё более за чтением, серьёзно пристрастившись к нему, должен сказать, именно тогда. Конечно, ни полушки ни на книги, ни на начавшие тогда входить в большую моду журналы маминька не тратила, но ради Петра вошла в некий комплот с одним соседом, на старости лет вдруг приохотившимся к познаниям и выписывавшим из обеих столиц едва не всё, что могло быть напечатанным, хотя первые сорок лет жизни едва ли читавшим что-либо кроме Псалтири. Нумера "Сына Отечества", "Русского вестника", "Благонамеренного" и даже не упомню уж - чего ещё перешивались им, переплетались хорошей кожею в толстенные томы, чтобы удержать такой в руках требовались значительные усилия. Взамен маминька взялась снабжать книгочея собственными настойками, среди которых тот особо ценил калгановую, ей же отпускались те самые томы со строжайшим упреждением, чтобы страниц не драть, во время приема пищи не листать и вообще - относиться к кожаным чудищам со всемозможным бережением... Звук колокольца заставил меня отвлечься: кто бы это мог быть в такое время? После небрежного и короткого стука в дверь в дом вошёл человек средних лет с пышнейшими усами и в волчьей шубе внакидку, скинув которую, оказался уланским штабс-ротмистром. Представившись сослуживцем Ильи Василием Ипполитовичем Кобзевым, он бесцеремонно усевшись на жалобно взвизгнувший под ним стул, испросил чарку водки и "что-нибудь закусить".
- Дельце у меня к вам, дружочек, - хрупнув малосольным огурчиком и привычным жестом отерев указательным пальцем усы, громким голосом произнёс Кобзев. - Письмецо к вам имею - от Ильи вашего.
Я тогда сразу понял, что добра от незваного гостя ждать не приходится, - так оно и вышло. Знакомыми каракулами было написано следующее:
"Любезной братец, пишу имянно к тебе патамушто знаю что ты наизнанку вывернешся, да сделаеш как надо и маменьку тревожить понапрасну не будиш. Во всяком случае поднесеш ей мой сюжет под нужным соусом штобы с ней чего дурного не вышло. Человеку сему что письмецо мое к тебе привезет должен я 20 тысяч. Прости, братец, так уж вышло. У меня таких денег нет, сам по мелочи кругом всем должен. Выручи, сделай одолжение. Ты же теперь богач московский говорят, в наследство вступил - так помоги брату, а Бог тебя не оставит за добротой твоей. Знаю что и ты не можеш вот этак взять и заплатить Кобзеву сразу, сговорись с ним - какие есть к тому способы. Обнимаю"
- Дурак ваш Илья, - наблюдая за мною, Кобзев усмехнулся, выпил ещё чарку, направив клешнёю кисть в мису с квашеною капустой, подхватил едва не всё её содержимое, с видимым наслажденьем запрокинул голову и высыпал всё это в открытый волосатый рот. - Говорил ему: коли карта сразу не пошла - брось это дело, карта - она того, случай любит.
- Да, карта - дело такое..., - машинально согласился я, в раздумье складывая письмо. Думаю, не нужно объяснять, что такое для нашей семьи были эти двадцать тысяч. Сумма, казавшаяся невероятной. Даже если бы пришлось немедля продавать Липицы, оставшись при этом без крыши над головою, боюсь, едва ли удалось выручить за них хоть половину таких денег. Но Илья знал что писал. После смерти стариков Волковых я и впрямь, вступив в права единственного наследника, стал владельцем и домика на Большом Знаменском, и деревни где-то под Ярославлем, в которой так никогда и не бывал. Маминька Елизавета Николаевна, когда узнала об этом, всё говаривала мне, что когда подлечусь к этому лету, надобно выходить в отставку, да с ней вдвоём съездить в ту самую Волковку, да с умом распорядиться свалившимся на меня наследством. "Дом-то в Москве, пожалуй, что и оставить можно - за Аннушкой со временем как приданое пойдёт" - рассуждала она как о приятном, в кои-то веки приключившемся с нашей семьёю.
- ... Так как же мы поступим с вами, дружочек? - прервал Кобзев мои невесёлые воспоминания. - Вот, коли одного письма недостаточно, так у меня и векселёк имеется... Мне, прямо скажу, в деньгах нынче крайняя нужда. Жениться я, дружочек собрался, а родители невесты, доложу, насчёт финансового вопросу - ну просто звери! - Хохотнув округло, Василий Ипполитович разом посурьезнел и впился в мое лицо глазами. - Так что же, дружочек?..
- Никакой я вам не дружочек, - я как мог жестко срезал Кобзева, в один какой-то миг решив всё разом. - Юнца на глупости его поддеть, не остановив по-дружески, - невелика заслуга, а коли уж так вышло - извольте, сударь, вести себя как подобает. Я вам ничего не должен и денег таких у меня, разумеется, нынче нет. Но поступим мы с вами вот как...
Выяснив, что Кобзев нарочно для решения вопроса с карточным долгом Ильи испросил отпуск, я предложил ему нынче же поутру поехать вместе со мною в Москву, на что он, заметно повеселев, немедленно согласился. Я же, предупредив прислугу, сел за короткое письмо маминьке - чтобы не волновалась, дескать, срочно вызвали на службу по делам безотлагательной важности, пообещав тотчас же сообщить оттуда - как и что, благодаря Бога, что в тот вечер их с Петром не оказалось дома. Всю дорогу до Москвы Кобзев развлекал меня бесконечными байками о недавней военной кампании, по которым неизменно выходило, что своими победами русское оружие обязано едва не исключительно ему, Василию Ипполитовичу Кобзеву. Перестав именовать меня "дружочком", он не без иронии, правда, перешёл на почтительного "Ивана Яковлевича", что выходило у него почти как всё тот же "дружочек". Не пропустив ни одного трактира и постоялого двора, он съедал и выпивал огромные количества, обладая, видимо, завидными аппетитом и здоровьем, в отличие от меня, не имевшего по болезни ни того, ни другого. Обсудив с ним способы погашения злосчастного векселя, я напрямую предложил Кобзеву отписать на него волковский дом, который он смог бы на собственное усмотрение или оставить за собою, или продать с возможною выгодой когда ему заблагорассудится. Зная, как изрядно строилась в те годы Москва и как росли цены на домы в ней, я посулил ему огромную выгоду с такой сделки, на что он, видимо, мало в том соображая, отвечал не сразу, всё более порыкивая в свои усищи, а после объявил, что должен дом посмотреть, да кое с кем посоветоваться. Я понимал, что двадцати тысяч домик Волковых не стоит, но всё надеялся на случай или на игру на самолюбии Кобзева, в одночасье становящегося вдруг московским домовладельцем. Увы, не вышло ни так, ни этак: осмотрев дом со всех сторон как бывалый ремонтер - коня, Кобзев, скидывая уже внутри свою волчью шубу и разваливаясь по-свойски прямо в сапогах на диване, объявил, что ни двадцати тысяч, ни даже десяти за дом не даст, но готов, впрочем, погодить с окончательным решением. Возмутившись, я кинулся приводить всевозможные доводы в пользу такого приобретения, но в тот день мы так ни до чего и не договорились, устав с дороги и расставшись сильно недовольными друг с другом. Кобзев расположился в спальне Волковых, устроив там такой концерт из храпа с посвистами, что насмерть перепугал старую Филипьевну, приглядывавшую за осиротевшим домом покойных Волковых.
Наутро я, не имея - с кем ещё посоветоваться, отправился прямиком на службу, где - конечно - меня никто не ожидал, но где был единственный, кажется, человек, способный помочь мне в деликатном моём деле. Константин Яковлевич Булгаков, человек, без сомнения, крайне знающий и имеющий в Москве немалый вес, со всею любезностью выслушал меня, сочувственно кивая головою, и обещал заехать на Большую Знаменскую ввечеру, да не один, а вместе с братом Александром Яковлевичем, коего на Москве знала, кажется, последняя никудышная лошадь. Слово своё он сдержал, и, когда оба - одетые словно на приём у Государя, изящные и изысканные будто баллада Жуковского - взошли на порог волковского дома, Кобзев разом переменился в лице, не ожидав увидеть таких советчиков с моей стороны. Александр Яковлевич в те годы был, кажется, тайным советником, а Константин Яковлевич - действительным статским, то есть оба - в генеральских, по разумению Кобзева, чинах. Со светской небрежностью назвавшись, Булгаковы со всевозможной деликатностью отказались от предложенного ужина или хотя бы чаю, осторожно присели за стол, и, почтительно именуя меня "любезнейшим Иваном Яковлевичем", рассудили, что двадцати тысяч осмотренный ими дом, конечно же, не стоит, но - при нынешней дороговизне матерьялу и нехватке рабочих рук - цены на готовое недвижимое имущество на Москве резко пошли в гору.
- Право, мне домы никакие не нужны, - словно оправдываясь, с приятнейшей улыбкою сказал Александр Яковлевич, - но, коли надобность такая возникла бы, этот я бы, пожалуй, сторговал у вас... Простите великодушно, запамятовал?..
- Василий Ипполитович, - ненатурально осклабившись, напомнил Кобзев.
- Да-да, конечно же, Василий Ипполитович! - кивнул ему Булгаков, будто обрадовавшись чему-то. - Тысяч за двенадцать - с превеликим удовольствием, полагаю. И место тут хорошее, намоленное, ах, как славно колокола звенят...
Разыграв свой прелестный спектакль, Булгаковы поспешили распрощаться, и я, откровенно признаться, по сию пору благодарен им - что не дали обчистить меня негодяю Кобзеву, решившему, по-видимому, сторговать дом едва не вполцены. Вмешательство столь блестящих оценщиков сделалось помехою к осуществлению его коварных планов, и, хоть ничего угрожающего в братьях не было ни на волос, звериное чутьё подсказало ему не связываться ни со мною, ни с ними...
***********************************
Да, кажется, сегодня не судьба нам узнать - как же наш Рихтер оказался в Петербурге. Надеюсь, декабрьская глава поможет что-то прояснить. Музыкальной виньеткой к сегодняшней части я выбрал полонез Шопена - ежели не ошибаюсь - 1817 года. Кто ж в ту эпоху не любил полонеза и мазурки?
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу