Леонидыч протянул руку, взял со стола пробку от бутылки вина. Поигрывая ею в руках, стал говорить.
Помню, как-то до армии ходил я в тайгу на корнёвку (искать корень женьшеня) с Квашуком Михаилом Степановичем. Личность он у нас был известная: участник Великой Отечественной, воевал под Сталинградом, дома — иконостас боевых наград. Корневщик дядя Миша был знатный на весь Приморский край. С собой в тайгу брал не каждого. Но уж если ты ему глянулся, то он щедро делится секретами своего мастерства. Тогда в 1970-71 гг. я после потери родителей жил со своей младшей сестрой у тётки, родной сестры мамы, в Яковлевском районе Приморского края. Заканчивал там десятилетку и одновременно, чтобы помочь тёте Тоне, у которой было двое своих детей, подрабатывал помощником охотника. Крепкий, кряжистый, похожий на узловатое, перекрученное жизненными ураганами дерево, старый следопыт водил меня в Уссурийскую тайгу. В известных ему с детства местах, где он в 30-х годах ходил с китайцами в поисках легендарного корня женьшеня, мы с ним обдирали пробковую кору с амурского бархата.
Леонидыч поднёс пробку к своему носу, вдохнул древесный аромат, пропитанный винными парами.
Помню, впервые нашёл таёжного красавца-отшельника и закричал: "Дядя Миша, женьшень!" А он, подскочив ко мне, молча ударил своей ладонью-лопатой в ухо так, что я откатился от места находки на несколько метров. В сумерках, когда мы ужинали у костра, бывалый охотник наконец пояснил: обнаружив корень, можно кричать только "Панцуй!" — название женьшеня у местных жителей Приморья. Иначе от тебя навсегда отвернётся удача. Тогда по младости лет я поразился схожестью туземного “панцуй” и греческого “панацея”, мифического универсального средства от всех болезней, способного продлить жизнь вплоть до бесконечности.
Леонидыч прервался, задумался, но охотничий лейтмотив, захватив мысли рассказчика, воодушевил его продолжать.
Следуя за дядей Мишей к месту ночлега, я обращал внимание на то, что в тайге довольно много косуль, не каждый год бывает такой их прибыток. Определялось это по многочисленным следам, приличному урожаю “молодых желудей”, погрызам. Иногда вдалеке мелькали быстрые силуэты рыжих лесных красавиц. У меня разыгрался азарт. Иду и обдумываю, как бы добыть нам вкусного мясца? Ружьишко за плечами (всё тот же 32-ой калибр), вот только патроны одни дробовые, на рябчика. Ни картечи, ни пуль я почему-то тогда с собой не взял. Пришли мы на место ночлега засветло, сразу развели костерок, наломали лапника для лежанок, подзаправились кажется двумя баночками сайры в прикуску с хлебом и репчатым луком. А когда дядя Миша стал закапывать консервную тару, у меня возникла идея. Я забрал у своего напарника одну банку, хорошо протёр её изнутри пучком травы и стал разряжать дробовые патроны. Дядя Миша с любопытством молча наблюдал. Высыпав дробь из нескольких патронов в жестянку, я поставил её на угли, и, пока свинец плавился, срезал ветку диаметром с палец, под калибр своего ружья. С одной стороны аккуратно обработал ветку ножом, закруглил её конец. Достал из походного сидора (вещмешка) сырую картофелину, разрезал её пополам. В одной половинке картошки выструганной палочкой выдавил лунку, в которую аккуратно вылил свинцовый расплав. Когда отливка застыла, я выковырял её из картофелины. Затем на лезвии топора раскатал заготовку плоскостью ножа, надавливая на него обеими руками сверху. Получилась круглая пуля-лётка. Изготовив несколько штук таких, я зарядил ими пяток гильз, добавляя в каждую немного пороха из других дробовых патронов. Дымного пороха, он менее опасен в этом плане, ибо если так с излишком насыпать бездымный, то может даже патронник ствола разорвать. Потом столбик пороха сильно придавливал пыжом, сверху укладывал пулю-лётку так, что снаружи оставалась видна её половинка, как полусфера. То ружьецо-то было действительно маленькое, лёгкое, изящное. Цевьё у того ружья, как и у многих в селе владельцев подобных огнестрелов, было треснуто, перетянуто мягкой проволокой и сверху замотано синей изолентой. А трескалось цевьё как раз из-за подобного самопального боеприпаса. По-другому как сделать удачный останавливающий зверя, особенно крепких на рану кабана или “зюбря” (изюбр, подвид благородного оленя, самая желанная таёжная добыча), выстрел?
Взгляд Леонидыча скользнул вдоль ствола Береты Империал Монте Карло и устремился вдаль. Он продолжал повествование.
Когда я завершил свои манипуляции, дядя Миша поощрительно похлопал меня по спине: "Ну ты, брат — молоток, настоящий таёжник!" В тот день, до сумерек, я успел добыть в ближайшем дубнячке косулю. Помню, с какой гордостью нёс её к нашей стоянке, где обрадованный дядя Миша быстро её разделал. Мясо мы положили в полиэтиленовые мешки, а их уже, придавив камнями, в холодную воду небольшого ручейка.
Испанская винная пробка, ненужная, полетела в мусор, Леонидыч решительно довершал свой рассказ.
Но бродили мы по лесам не бесцельно, за пробкой ходили. И процесс заготовки пробковой коры был таким: найдя группу бархатов из одного-двух десятков деревьев, мы вырубали из пород твердого дерева, типа ясеня, длинные крепкие жерди. Один конец каждой затачивали топором, прилаживали нож как копье с несколько овальным обоюдоострым лезвием. Этими копьями, как у рыбы брюхо, вспарывали пробку на всю длину жерди. Потом подрезали кору вокруг дерева, и она падала к нашим ногам большими неровными кусками. Эту пробку, как вязанки хвороста, сносили в одно место, к станку из вбитых в землю четырёх колов. Ломали кору на полосы примерно до полутора метров длиной, укладывали друг на друга с метр высотой и палкой-закруткой стягивали стопки мягкой проволокой. Полученные пробковые брикеты мы сносили на своих плечах по крутым сопкам на равнину, где в условленное время садился вертолёт, пузатенький Ми-4, и увозил нашу добычу в Хабаровск на переработку. Работали от 3 до 5 дней. Ночевали в шалаше под кедром или елью. Питались тем, что с собой захватили, плюс вкуснейшие древесные грибы-берестянки и добытые мной рябчики. Иногда везло: из своего дробовичка, как сказывал, я добывал зверя. За эту весьма тяжелую работу Квашук платил мне 60 рублей, которые я отдавал тёте Тоне.
"Так то, есть в России и своё пробковое дерево! Нет нужды в импорте. В Приморском крае, на юге Сахалина и Хабаровского края растет оно — бархат амурский. Это кроме сочинской плантации пробкового дуба." — Так утверждал Леонидыч.
11 сентября 2024 года.